Экспонаты пользуются таким необыкновенным успехом, что он не выдерживает и посылает шурину ликующее письмо. В пансион, где остановились Чарльз с женой, является изысканно одетый господин и передает ему приглашение посетить Академию наук. И здесь в кругу профессоров и известных ученых всего мира депутат парламента вручает ему французский орден за изобретения.
В самый разгар победного торжества Чарльз становится жертвой тонко рассчитанного мошенничества, его собственный агент оставляет его буквально без копейки; одним ударом он лишается всех своих наличных средств и большей части имущества.
Прежде чем полиции удается раскрыть в общей сложности двадцать один случай одновременной подделки векселей, аферист вместе с присвоенными деньгами успевает сесть на пароход, идущий в Южную Америку.
Чарльз стоит перед женой и произносит упавшим голосом:
— Пришлось заложить все мои костюмы, кроме того, который сейчас на мне, твои платья, в общем — все.
Она молча снимает с шеи бриллиантовое колье, которое он преподнес ей в день основания «Гудьир компани», и протягивает ему.
На вырученные от продажи ожерелья деньги Чарльз покупает два билета на пароход до Нью-Хейвена и шесть недель спустя, без единого цента в кармане, приезжает вместе с женой в свой родной город, которому, очевидно, суждено быть свидетелем всех его несчастий. Тут его ждут счета за поставки сырья на сумму девять тысяч двести долларов, извещения из разных стран об истекающих сроках уплаты налогов на патенты, ссудных процентов, лицензионных сборов, расходов на рекламу, гонораров. Нужно кормить жену и жить самому, платить жалованье рабочим, починить сгоревшую крышу фабрики, отремонтировать машины; очень скоро нужно будет возвращать Бостонскому банку одолженные пятьдесят тысяч долларов с процентами. Все эти расходы отнюдь не покрываются той прибылью, которую ему удается за остающийся срок извлечь из своего предприятия, и двенадцатью тысячами, ссуженными зятем из четырех процентов.
В довершение всего из Парижа приходит сообщение, что, согласно имеющему обратную силу распоряжению, проживание иностранцев в парижских пансионатах дозволяется только по повышенным расценкам, а потому его просят срочно доплатить «безделицу» — восемь тысяч франков. В этом бедственном положении Чарльз в последний раз взывает к помощи шурина.
— Попроси отсрочить платежи, — сухо отвечает тот.
— Проценты вырастут в огромную сумму! К тому же я лишусь патентов, ведь уплату налогов нельзя отсрочить. Могут опечатать фабрику!
— А разве я тебе советовал ездить в Париж?
— Господи! Да кто же мог знать! Этот мерзавец накрыл меня на шестьдесят тысяч!
— Так поищи кредита в другом месте.
— Это исключается! Мои дела стали сенсацией, о них трубят в газетах. Люди уверены, что я на грани банкротства. Настроение умов не в мою пользу: все боятся потерять свои деньги, помогая мне. Да и кто решится дать мне взаймы — без всяких гарантий?
— А я, думаешь, решусь? — замечает шурин.
Он долго в упор смотрит на Чарльза. У того начинает багроветь лицо.
— Ты ведь знаешь, как обстоят мои дела, — наконец произносит он.
Шурин расхаживает по конторе. Хмурится. Потом спрашивает:
— Сколько тебе нужно?
— Двадцать на проценты и налоги, пятьдесят, семь и еще тринадцать. И кроме того, восемь тысяч франков.
— Круглым счетом девяносто пять тысяч?
— Да.
— А на что ты собираешься жить?
Чарльз молчит.
— Сто, сто десять тысяч, — подсчитывает шурин. — А сгоревшая крыша? Ремонт? Компенсация? Получается куда больше, милейший! Мне нужны гарантии.
И пожав плечами:
— Вот тогда я бы тебе помог. Иначе не надейся.
В конечном счете Чарльз соглашается на предложение шурина. Теперь он в состоянии сразу рассчитаться со всеми долгами. После этого у него еще остается почти двадцать тысяч долларов наличными. Он сохраняет права на свои патенты. Он по-прежнему владелец обеих фабрик. Есть на что починить крышу и отремонтировать оборудование. Можно выдать жалованье рабочим.
Но от чистого дохода его собственного предприятия на долю Чарльза теперь приходится всего восемь процентов.
13
Сначала кажется, что слабость, одолевающая Чарльза после составления нового договора, просто результат простуды. Врач назначает ему согревающие компрессы на все тело и горячий чай. Проходит три недели, но состояние Чарльза не улучшается. Его волосы начинают седеть; он мрачен и не замечает ничего вокруг. Одна жена догадывается об истинной причине болезни и тщетно старается подбодрить Чарльза. Пренебрегая советами врача, он поднимается с постели и часами просиживает над счетными книгами, погрузившись в вычисления.
Ни зять, ни шурин и не предполагали, что он когда-нибудь захочет выйти из дела. Оба теряют дар речи, когда Чарльз сообщает им о своем намерении. Зять предлагает снова одолжить ему нужную сумму под небольшой процент, но Гудьир отказывается.
— Зачем она мне?
На губах его играет странная усмешка. Долгие годы разочарований наложили на него свой отпечаток, и в словах сквозит горечь, оставленная в его душе последним маневром шурина. А тот сердится:
— Мне совсем не хочется, чтобы меня винили, если ты разоришься.
— В таком случае пусть мои права перейдут к Фреду, ладно?
Но зять молчит, и тогда Чарльз заявляет:
— Ну, хорошо. Я найду покупателя на стороне.
— Подожди, — вмешивается шурин. — Наш договор запрещает принимать в дело новых участников.
Как лицо, получающее основной доход от патентов, шурин-де совсем и не думал торговаться из-за них с Чарльзом, да и зять, к которому перешли десять процентов, принадлежавшие недавно скончавшемуся третьему компаньону, вовсе, мол, не считает одолженные Чарльзу двенадцать тысяч задатком под его фабрики резиновых изделий.
Чарльз спрашивает:
— Вы что же, думаете, я подарю вам все?
— Но не станешь же ты действовать во вред самому себе!
Чарльз молчит.
Договор, который составляет для них адвокат через несколько дней, превращает зятя в нового хозяина фабрик и доли Гудьира в прибылях, а шурина — во владельца всех патентов.
Чарльз подписывается размашистым росчерком пера. Стремясь вырваться из окружения родственников, он продает дом, где жил последнее время, и возвращается в Нью-Йорк с женой и деньгами, переведенными на его счет зятем и шурином. Там на 96-й улице он снимает скромную квартирку и, освободившись от всех забот, с головой погружается в работу над экономическими и техническими записями, накопившимися за пятнадцать лет. Он делает заметки, разыскивает свои прежние работы, перечитывает, сверяет и снова трудится с прежним неистовством.
Менее чем за семь месяцев он заканчивает подробное описание вулканизации, обработки и хозяйственного значения каучука, отмечает новые свойства этого вещества, его широкое распространение в Америке, перечисляет более пятисот предметов, сделанных из каучука и резины.
Рукопись он отдает размножить тиражом в несколько сот экземпляров; ее печатают на пергаменте из резины и переплетают в резиновые обложки. И непомерные расходы, в которые вылилась эта затея, гораздо меньше волнуют его, чем мысли о неисчерпаемых возможностях резины, которые он так блестяще подтвердит необычным оформлением книги.
И тут к нему снова подкрадывается болезнь. Мозг, изнуренный лихорадочной работой, отказывается служить. Надвигающаяся слепота и прогрессирующий упадок сил — тоже следствие этой беспокойной жизни, полной надежд и разочарований.
Чарльз окончательно теряет зрение в тот самый день, когда из Нью-Хейвена приходит известие, что «Гудьир компани», продолжающая существовать под этим названием, построила еще одну, третью фабрику. И в то время, как фирма благодаря агитационному действию книги из месяца в месяц увеличивает обороты, в то время, как она наводняет внутренний и внешний рынок резиной и резиновыми изделиями, а редактор «Нью-Йорк таймс» в шутливо-нескромной статейке оценивает состояние шурина приблизительно в четыре миллиона долларов, — в это время больной Чарльз тает буквально на глазах. Приехавшая повидаться дочь едва узнает его, а зять не знает, что сказать при виде почти не приходящего в себя, еле дышащего человека.