— Но я же хвалю конституцию 1793 года!
— Сквозь зубы, мой милый. От такой похвалы не поздоровится…
…Дискуссия была бурной. От опубликования «Манифеста Равных» как официального документа Тайной директории решили воздержаться. Собравшиеся поручили Буонарроти составить другое воззвание, более строго выдержанное в духе планов и принципов Равных.
После обсуждения, когда все стали расходиться, Бабёф шепнул Буонарроти: «Задержись на две минуты».
— Зря вы его так, — сказал Гракх, когда они остались вдвоём. — Сильвен создал отличное произведение. «Манифест» написан с большим чувством и способен зажечь народ.
— Но позволь, ведь он действительно содержит серьёзные изъяны!
— Изъяны, изъяны… Чепуха. Насчет искусств можно убрать, а с государством вы явно перегнули палку. Вы обвиняете его в том, в чём он вовсе не повинен.
— Но конституция 1793 года…
— Он восхваляет её. Пусть «сквозь зубы», как сказал Антонель, но восхваляет. И потом…
Прежде чем продолжить свою мысль, Бабёф помолчал. Буонарроти не нарушил молчания.
— По большому счету, — сказал наконец Бабёф, — Марешаль прав: возвращение к конституции 1793 года для нас лишь временная пропагандистская мера. Лично я считаю то же, что когда-то утверждал Сен-Жюст: нам гораздо более нужны республиканские учреждения, чем какая бы то ни была конституция. Конституция 1793 года лишь потому заслужила одобрение всех честных людей, что она прокладывала пути к созданию этих учреждений. Я уверен: в дальнейшем в нашем обществе действительно не будет ни управляющих, ни управляемых. И к этому приведут хорошие республиканские учреждения…
— Республиканские учреждения?
— Несомненно. Они гораздо важнее любых, самых лучших, конституций… Но это длинный разговор, и сейчас ему не место… У тебя сейчас другая забота — изложение нашей доктрины. Ну что ж, благословляю тебя… Что же касается «Манифеста» Марешаля, то, я уверен, он принесёт большую пользу…
Буонарроти выполнил порученное ему задание. В результате появился «Анализ доктрины Бабёфа», утверждённый Тайной директорией как официальная декларация Равных.
Гораздо более сухой, чем «Манифест» Марешаля, «Анализ доктрины Бабёфа» был составлен в виде отдельных статей с разъяснениями, понятными для простого читателя; по существу, в нескольких тезисах здесь давалась вся программа заговора.
Эта прокламация распространялась и расклеивалась по городу уже 20 жерминаля (9 апреля).
Марешаль не слишком опечалился частичной неудачей с «Манифестом». Он взял реванш как поэт, создавая песни, которые вскоре стали весьма популярными среди обитателей рабочих кварталов Парижа.
Особенно охотно исполнялась «Песнь предместий»:
Другие песни прославляли мучеников 9 термидора и призывали к восстанию:
Эти песни, впервые исполненные Софи Лапьер в кафе Кретьена, тут же подхватывались и разносились по городу, вызывая растерянность полиции и тайных соглядатаев Директории…
В конце жерминаля IV года могло показаться, что во Франции существуют одновременно два правительства.
Одно заседало во дворце, другое — в подполье.
Одно имело к своим услугам аппарат чиновников, армию, полицию, тюрьмы; главной опорой другого было общественное мнение.
Одно, бывшее во всеоружии, трепетало от страха; другое, вооружённое лишь правотой своего дела и надеждами, отличалось бесстрашием.
Одно защищало интересы крупных собственников — новых помещиков, промышленников, богатых рантье, финансистов, негоциантов; другое взяло на себя заботу о бедняках.
Первое называлось Исполнительной директорией или просто Директорией; второе стало известно патриотам под именем Тайной директории или Директории общественного спасения.
Две Директории, словно два утёса, стояли друг против друга, грозя обвалиться и под своей массой похоронить останки противника.
Так представлял себе дело Гракх Бабёф; так казалось и его восторженным приверженцам.
Ныне, тридцать лет спустя, биограф Бабёфа понимал, что всё обстояло не совсем так: заговорщики, чрезмерно увлечённые своей мечтой и слишком ободрённые своими первыми успехами, преувеличивали свои возможности.
И тем не менее дело зашло действительно слишком далеко, чтобы считать его, как кое-кто думал, «фантазией нескольких не в меру разгорячённых голов».
Дело было достаточно серьёзным.
Правительство Директории было крайне обеспокоено происходившим в столице.
Толком никто не знал ничего, но все чувствовали: что-то готовится.
И главное — правители во всём угадывали руку неуловимого Бабёфа, повсюду видели его характерный почерк. А с конца жерминаля сообщения полицейских агентов запестрели его ненавистным именем.
«…В Антуанском предместье собралась большая толпа вокруг афиши, озаглавленной «Анализ доктрины Бабёфа». Рядом та же афиша, но мелкого формата читалась какой-то женщиной, у которой она не без труда была отобрана нашим человеком…»
«…«Анализ доктрины Бабёфа» читается под аплодисменты слушателей, преимущественно рабочих; прокламация эта оживлённо обсуждалась в течение вчерашнего дня, новые экземпляры были вывешены сегодня ночью…»
«…В кафе распевают некую «Песнь предместий»; на рынках находят всё новые экземпляры «Анализа доктрины Бабёфа»…»
Имя Бабёфа с надеждой произносилось и в армии, а Полицейский легион, ведавший охраной Законодательного корпуса, был настолько распропагандирован агентами Равных, что в рядах его прямо говорилось о неизбежности и благодетельности государственного переворота.
В ответ на пропаганду бабувистов правительство пыталось оглушить народ контрпропагандой.
25 жерминаля (14 апреля) один из директоров, Ларевельер, составил прокламацию, которая была разослана по всей Франции. Заговорщики обвинялись в том, что они «хотят провести в жизнь ужасный кодекс 1793 года, осуществить раздел собственности, даже самых мелких хозяйств», и будут добиваться этого, «вновь воздвигнув эшафоты». Конечно же господин директор утверждал, что «дезорганизаторы» подкуплены «английским золотом».
В различных правительственных листовках, смешивая все термины и понятия, бабувистов величали то «анархистами», то «террористами», то «робеспьеристами», то «маратистами», то «прериалистами», а то и более общими понятиями, как «крайние» или «исключительные».
Вся эта путаница свидетельствовала о растерянности правительства и отсутствии у него чётких ориентиров.
Но вот что характерно: вместо того чтобы повредить Тайной директории, эта неуклюжая контрпропаганда принесла ей только пользу, популяризируя заговор в широких слоях народа и создавая новых приверженцев Равенства!..
Заговорщики знали: в самом правительстве отсутствует единство, и эта разобщённость директоров должна сыграть им на руку.
И правда, перед лицом угрожающих симптомов Директория не обнаружила сплоченности.
Сибарит Баррас, недавно воочию убедившийся в ярости и размахе вандемьерского мятежа роялистов и отнюдь не желавший терять свое огромное состояние, приобретённое за годы революции, явно кокетничал с патриотическими кругами и призывал щадить «заблуждающихся революционеров». Баррас возглавил внушительную группу бывших термидорианцев, в состав которой входили Фрерон, Тальен и Лежандр и которую Буонарроти окрестил «фальшивыми друзьями Равенства» или «воинствующими эгоистами». К этой «клике» был близок и директор Ребель, имевший репутацию «человека дела», опасавшийся в равной мере угрозы справа и слева и трепетавший перед роялистами не меньше, чем перед Равными. Все эти политики не проявляли склонности к экстренным мерам, предпочитая выжидать.