Конечно, дело было не в том или, во всяком случае, не только в том, что трое главных заговорщиков «забыли» о Буонарроти и Дарте и честному Дидье пришлось «напоминать» им о существовании этих двух выдающихся патриотов. Как раз накануне возникновения Тайной директории между Бабёфом и Буонарроти произошла размолвка; не очень сильная и не очень длительная, но всё же на какое-то время осложнившая их отношения.

Буонарроти по происхождению был итальянец. И хотя всю свою жизнь революционера и борца он тесно связал с судьбой Франции, он никогда не забывал о своей родине, её интересах, её горестях; проблема освобождения Италии и итальянской революции в острые моменты могла поглотить его целиком.

Так случилось и на этот раз.

Крах своей внутренней политики и крушение надежд на стабилизацию режима Директория пыталась компенсировать внешнеполитическими успехами.

В свое время Революционное правительство II года сумело выковать боеспособную армию с весьма талантливыми командирами; такие выдающиеся полководцы, как Гош, Журдан, Клебер, Ланн, Бонапарт, были в полном смысле слова рождены революцией.

Якобинская диктатура сумела привести войну к радикальному перелому на фронтах, но не успела пожать всех плодов своей внешней политики: плоды достались термидорианцам и правителям Директории, вступившим на путь захвата.

Осенью 1794 года было завершено покорение Бельгии, завоёвана Голландия, занят Пфальц; Базельский и Гаагский договоры III года увенчали успехи республиканской армии, отдав Франции левый берег Рейна и превратив Бельгию с Голландией в её сателлитов.

Директория продолжала следовать по проторённому пути. Эпоха национальной обороны героического периода революции ушла в безвозвратное прошлое; принцип санкюлотов «Мир хижинам, война дворцам» был давно забыт; отныне «войне надлежало кормить войну», да и не только войну — богатства порабощаемых народов, импортируемые во Францию, должны были покрыть экономические просчёты и полную непродуманность внутренней политики граждан директоров.

В этом смысле решающая роль принадлежала итальянской кампании 1796–1797 годов.

При подготовке этой кампании и возник «казус Буонарроти».

Однажды, ещё зимой, его навестил Саличетти.

Кристофор Саличетти был человеком необычной судьбы. Земляк Бонапарта, пылкий, энергичный, изворотливый, он сделал большую революционную и политическую карьеру. Адвокат по профессии, публицист по призванию, администратор и организатор по всему своему внутреннему складу, избранный в 1789 году в Генеральные штаты от Корсики, Саличетти стал депутатом Учредительного собрания и Конвента, затем был назначен «представителем народа в миссии», выполняя ответственные поручения робеспьеровского Комитета общественного спасения. Вместе с Буонарроти он был комиссаром на юге Франции — здесь-то и окрепла их давнишняя дружба. Но после термидора пути друзей разошлись: Буонарроти попал в тюрьму, Саличетти не только избежал этой участи, но и сохранил видное положение в правительственном аппарате.

И вот он снова возник перед своим прежним соратником.

Буонарроти не скрыл удивления.

— Ну, старый товарищ, — сказал Саличетти, обнимая его, — рад наконец увидеть тебя. Несу радостную весть: будем опять вместе.

Филипп отпрянул.

— Что значит «вместе»? Ведь ты, если не ошибаюсь, на службе у Директории?

— Именно Директория и приглашает тебя на государственную службу. Не без моей протекции, разумеется. Ты получаешь весьма ответственную должность.

Лицо Буонарроти отразило недоверие и брезгливость.

— Это вздор. Я не стану сотрудничать с презренными политиканами, о свержении которых только и помышляет всякий честный человек.

— Понимаю, что не вхожу в категорию твоих «честных людей». Но послушай, честный человек, ты помнишь основной тезис святых отцов из ордена иезуитов?

— Цель оправдывает средства?

— Именно.

— Прекрасный тезис.

— В зависимости от того, к чему его применить. Но хватит пустой болтовни. Прежде всего, да будет тебе известно, что я, вопреки всем твоим прозрачным намёкам, отнюдь не считаю себя бесчестным. И тоже не жалую нынешнее правительство. И точно такой же патриот, как и ты. С этого, собственно, и надо было начать.

И Саличетти раскрыл другу причину своего посещения.

Счастливый исход войны с Пруссией и Испанией не уменьшил опасности, грозившей Франции со стороны Англии и Австрии. Правда, Англия, бывшая на пороге экономического и финансового кризиса, временно выбывала из игры; зато австрийское правительство, не признавшее Базельского договора, усиленно бряцало оружием и уклонялось от мирных переговоров. Чтобы заставить Австрию пойти на уступки, правительство Директории решило действовать силой. По совету генерала Бонапарта главный удар было решено нанести в районе, наиболее болезненном для Австрийской империи, в многострадальной Италии, давно тяготившейся ненавистным австрийским игом. Вот тогда-то деятели Директории и вспомнили о Саличетти, превосходно знавшем язык, нравы и чаяния жителей Апеннинского полуострова, а Саличетти в свою очередь рекомендовал испытанного товарища, мечтавшего об освобождении своей родины.

— Таковы события, — закончил новоиспечённый комиссар будущей Итальянской армии, — приведшие меня в твою конуру. Полагаю, отказываться от столь соблазнительной возможности было бы безумием…

Взвесив всё, Буонарроти решил использовать ситуацию ради подлинного освобождения своих земляков.

Человек энергичный и быстрый, он сразу же связался с итальянскими друзьями. Он призвал их поднять восстание в Турине, учредить временное правительство и этим лишить сардинского короля возможности заключить «убийственный для дела свободы» мир с Францией, который позволил бы монарху удержаться на престоле.

Это было вовсе не то, чего желали правители Франции.

Но в результате совещаний между Буонарроти и министром иностранных дел Делакруа появился мемуар, в котором опытный итальянский революционер сумел изложить проблему столь убедительно, что сановники Директории не нашли возражений. Согласно планам Буонарроти французы должны были войти в Италию только как друзья итальянского народа, в противном случае их неизбежно ждало поражение.

Генерал Бонапарт, назначенный командующим Итальянской армией, поддержал мемуар Буонарроти.

В конце концов министр иностранных дел вполне официально предложил Буонарроти ответственную миссию при армии Бонапарта.

Предложение было сделано 7 жерминаля, за три дня до вступления Буонарроти в Тайную директорию общественного спасения.

Хотя Бабеф и Буонарроти. в это время встречались редко, руководитель «Заговора Равных» знал всё о ходе итальянских переговоров. До поры до времени он никак не высказывал своего мнения по этому делу. Но Буонарроти показалось, что друг его стал относиться к нему холоднее, чем прежде.

Когда, получив назначение, новый комиссар Директории восторженно сообщил об этом Гракху, тот окинул его ледяным взглядом.

— Что ж, поезжай, — сказал он. — Поезжай, если ты ничего не понял.

Буонарроти оторопел.

— А что, собственно, я должен был понять?

— Не намерен вдаваться в пространные разъяснения. Задам лишь один вопрос: француз ты или итальянец?

— Ты же знаешь: я французский гражданин, итальянец по рождению.

— Французский гражданин… Так вот, ты прежде всего гражданин. А раз так, то тебе не следовало бы пускаться в сомнительные авантюры… Разве тебе не ясны подлинные планы Директории? Разве ты не разглядел ещё генерала Бонапарта? Разве не понимаешь, что все эти господа готовятся к очередной аннексии и выкачиванию средств из твоей родины?

— Прекрасно понимаю. Но понимаю также и то, что кампанию можно использовать и в благих целях.

— В благих целях… Когда-то я называл подобную политику «макиавеллизмом правого дела». Но потом отказался от неё. Двойная игра никогда не приводит к добру. Впрочем, главное не в этом. Если даже допустить, что всё обстоит действительно так, как ты думаешь, есть более существенные обстоятельства, запрещающие тебе принимать опрометчивое решение.