Быстрый рост количества пантеонистов заставил их из верхних этажей монастыря спуститься в обширное подземелье.

Новичка, впервые пришедшего в Клуб, поражала внушительная и строгая картина.

В огромном подвальном зале царил полумрак.

Факелы, распространявшие едкий запах смолы, освещали лишь трибуну, отбрасывая мерцающие блики на лицо оратора и передние ряды слушателей.

Поскольку мебель отсутствовала, члены Клуба устраивались кто как сумеет — сидели на ящиках, на корточках и прямо на полу или же стояли, прислонясь к колоннам и стенам.

А голоса выступавших звучали глухо и глухо басы органа…

К этому времени вполне отчетливо выявились те два направления, которые наметились ещё во время встречи патриотов в начале брюмера.

Одно из них объединяло «людей 89-го года», которых интересовала преимущественно политическая сторона дела, и в первую очередь возможность влиять на нынешнее правительство, чтобы найти себе лучшее место под солнцем. Многие лидеры этой группы даже не пытались скрыть своей солидарности с Директорией; на подобную позицию, к большому огорчению своих прежних соратников, стал и Марк Антуан Жюльен. Другое направление возглавленное Буонарроти, уделяло основное внимание пропаганде догматов Равенства среди широких масс народа. Попеременное влияние каждого из этих направлений приводило к изменчивости общих настроений.

В целом же громоздкость и многолюдность Клуба — при неоднородности его состава и отсутствий чётких организационных принципов — превращали его в арену для разглагольствований и лишали дееспособности; на заседаниях только и занимались, что читали вслух статьи да собирали пожертвования в пользу гонимых патриотов. Для того чтобы новый Клуб превратился в подлинную революционную организацию, ему нужен был руководящий центр, своего рода генеральный комитет, способный выработать и удержать единую линию теории и практики.

Попытка создания подобного комитета была осуществлена в те же дни.

Среди бывших функционеров Революционного правительства II года, уцелевших от белого террора и репрессий термидорианцев, выделялся своей энергией и жадным интересом к проблемам современности Андре Амар. Адвокат по профессии, якобинец, прежний член Конвента и Комитета общей безопасности, участник антиробеспьеровского переворота, вскоре же раскаявшийся в этом, он проживал на улице Клери и поддерживал добрые отношения с организаторами Клуба Пантеона. Вскоре стали собираться на квартире Амара, и собрания мало-помалу приняли регулярный характер.

Так сформировался «комитет Амара» — подобие конспиративного центра, в состав которого вместе с хозяином дома вошли многие революционеры, в том числе Буонарроти, Дарте, Жермен, Массар, Дебон, Лепелетье.

Полемика, которая велась на улице Клери, была затяжной и страстной.

Все её участники были единодушны в ненависти к Директории и конституции III года, все признавали, что устранение этого двойного зла возможно лишь с помощью народного восстания. Почти все соглашались также, что главной причиной бедствий современного общества является частная собственность, без ликвидации которой нечего и думать об установлении подлинного Равенства.

Однако дальше начинались разногласия.

Амар полагал, что социальное зло может быть сначала уменьшено, а затем и уничтожено в результате возвращения к законодательным нормам II года, восстановления максимума, системы реквизиций и управляемой экономики.

Кое-кто возлагал основные надежды на законы против роскоши и обложение налогами богачей.

Кое-кто восхвалял «аграрный закон» и призывал к «черному переделу».

Но сторонники истинного Равенства считали все подобные меры паллиативными.

На одном из заседаний Буонарроти выступил с обстоятельным их анализом и выдвинул предложения, рождённые во время его прежних частых и долгих бесед с Бабёфом.

— История многократно удостоверяла, — сказал он, — что любой передел земли давал лишь кратковременный эффект; при сохранении права собственности алчные и жестокие всегда находили средства и способы свести на нет все начинания добродетели и опрокинуть преграды на пути к обогащению…

— Это же с ещё большим правом можно сказать и в отношении законов против роскоши, — вставил Дебон.

— Совершенно верно, — подтвердил Буонарроти. — Что же касается реквизиций, твёрдых цен на продовольствие, революционных обложений, то всё это явилось необходимостью и благом для большинства в острый период революции, когда нужно было спасать родину, расстраивая злые козни интервентов и богачей. Но подобные меры не могут стать нормой обычного времени, не подрывая производства; кроме того, они не ведут непосредственно к социальному равенству, ибо не устраняют тайного накопления денег жадными предпринимателями и торговцами…

— А прогрессивный налог? — воскликнул Амар. — Разве он не явился бы действенным способом дробления земельной собственности и препятствием для скопления богатств в одних руках?

— Это было бы так, если бы существовали точные способы определения величины состояний; но их, к сожалению, нет и быть не может. Действительно, как установишь размер частного капитала, скрываемого владельцем от глаз постороннего? Нет, прогрессивный налог — и прошлое доказало нам это — лишь несколько сгладил бы зло, но не искоренил его.

— Что же ты тогда предлагаешь?

— Предложение уже сделал Бабёф в последних номерах «Трибуна народа». Мне остается лишь сгруппировать его выводы.

Согласно социальному закону, устанавливающему зависимость производства от труда, труд, очевидно, является для каждого гражданина существенным условием общественного договора; и так как каждый, вступая в общество, вносит в него вклад, выражающийся в совокупности всех своих сил и средств, то отсюда следует, что повинности, предметы производства и выгоды должны распределяться поровну. Таким образом, подлинная цель и совершенствование общественного строя ведут к общности имуществ и труда — вот непреложная истина, к которой мы приходим в результате анализа прошлого, наблюдения настоящего и раздумий над будущим…

…Буонарроти говорил ещё долго. Его дружно поддержали в своих выступлениях Дебон и Лепелетье. Затем воцарилось молчание.

Вдруг Амар, сидевший опустив голову на руки, резко поднялся. Лицо его просветлело.

— Друзья, — сказал он, — меня словно осенил луч света. Только теперь я понял всё величие системы истинного Равенства. Клянусь, отныне буду её восторженным защитником и все свои силы отдам, доказывая её справедливость и распространяя её принципы…

Это была победа. Отныне по главному из спорных вопросов в «комитете Амара» установилось полное единство.

Переходный период грядущей политической и социальной ломки…

Они прекрасно понимали, что в связи с недостаточной просвещённостью и подготовленностью народа прямой переход от нынешнего строя к совершенному равенству даже в случае полного успеха антиправительственного восстания окажется невозможным. Отвергая новый созыв Конвента, предложенный Амаром, и единоличную диктатуру, отстаивавшуюся Дебоном, большинство остановилось на временной коллективной власти, которая провела бы в жизнь демократическую конституцию 1793 года, популярную среди самых широких слоев народа.

— Конституция 1793 года — путь к равенству, — дружно решили члены «комитета».

Конечно, они понимали, что якобинской конституции присущ ряд серьёзных недостатков, вызванных особенностями времени, когда она создавалась. Но соратники Бабёфа и Буонарроти не сомневались, что все эти недостатки легкоустранимы и будут устранены; главное же состояло в том, что демократическая конституция могла объединить народ и разные группы заговорщиков. Исходя из этого, «комитет» принял два пункта, которые считал весьма важными для своей деятельности: