Аплодисменты.

Но сейчас, когда мы победили, пора отдать себе отчет, в какое положение поставила страну непреклонность общественного мнения: мы только что пережили революцию. В смутное время, предшествовавшее развязке, в ходе последних боев множество новых сторонников, о существовании которых мы и не подозревали, присоединились к нашей группе свободомыслящих борцов.[67] Они вырвали у нас из рук наше скромное, но гордое знамя и стали открыто размахивать им вместо нас. Они захватили позиции, которые были завоеваны благодаря нашей работе по оздоровлению общества. И сегодня, на другой день после победы, они, как хозяева, распоряжаются всем. Разрешите провести здесь различие, которое для меня очень важно: раньше мы составляли лишь горстку защитников Дрейфуса, а теперь они составляют целую армию дрейфусаров… Что представляют собой эти люди? Об этом я ничего не знаю. Они делают то, от чего мы решительно отказались: смешивают армию и милитаризм, Францию и национализм. Каковы их намерения? Что способны они построить на развалинах, которые остались после нашей победы? Не знаю. Придет ли с ними та светлая эра, о наступлении которой мы мечтали? Увы! Во многом они походят на тех, кого мы низвергли: но я не думаю, что они могут оказаться хуже. Что сказать о нас? Наша миссия окончена: нам не дано осуществить то, чего мы так страстно желали. За то, что мы первыми сознательно завязали бой, мы все почти заплатили своим покоем, своим личным счастьем. Это тяжело, дорогие друзья, очень тяжело. Каждый знает это по себе: я потерял своих слушателей в Коллеж де Франс; хотя я и был переизбран в сенат, но не питаю никаких иллюзий: ни одна комиссия не нуждается в моих услугах, вся работа ведется без меня. А те, кто ныне откровенно пользуется результатом наших усилий, в большинстве случаев отворачиваются от нас с тревожной недоверчивостью… Они не правы: ведь мы можем, чего доброго, решить, что, почуяв опасность, которую мы представляем для тех, у кого руки не чисты, они испугались нашего соседства…

Присутствующие улыбаются.

Меньше всего следует жалеть самых молодых из нас, тех, кто еще может перестроить свою жизнь. Какое прекрасное боевое крещение получили они на пороге сознательной жизни! Пламя уничтожило все, что было наносного, искусственного, легковесного и ходульного в их характерах; осталось только главное – камень! И необыкновенно благодетельным оказалось для них то, что им пришлось выбрать раз и навсегда свой путь и своих друзей. Я знаю многих, которые сумеют преодолеть все трудности на своем пути… (Улыбается и, оторвав взгляд от листков, наклоняется к Баруа, который сидит рядом.) …Нашего друга Баруа, например, которому никогда не изменяли отважная уверенность и благородство; с первого дня он всегда был поддержкой для всех нас в самые трудные времена! (Продолжая читать.) Баруа остается среди нас центральной фигурой. Он – хранитель священного огня, нашего «Сеятеля», который он создал и которым руководит; мы должны и впредь оставаться сплоченными вокруг него. Смотрите, как он трудится, и да послужит нам это опорой! Вот уже много лет он отдает журналу все силы, не мудрствуя лукаво, щедро делясь своими идеями, своими планами, не опасаясь, что другие воспользуются ими и претворят их в жизнь до него, он жертвует всем, кроме своей совести. Благодаря ему всегда найдется работа для людей доброй воли. «Сеятель» после неслыханных тиражей, о которых долго будут помнить, снова издается в количествах, соответствующих его назначению: он обращается к интеллектуальному меньшинству, сохраняющему ему верность во всем. Давайте же, господа, во всем помогать Баруа, внесем свою долю опыта, который ныне приобрели даже самые молодые из нас: ведь эти смутные годы стоят целой жизни. Пусть и дальше он продолжает объединять наши усилия и находить им широкое применение, которое подбадривает нас и наполняет уверенностью в своей правоте.

И, главное, дорогие друзья, мы не должны поддаваться бесплодному унынию, а ведь оно уже здесь близко, оно подстерегает нас. Все мы знаем, как трудно не поддаться ему. (Голосом, в котором слышна тревога.) Кто из нас не испытал страха, не почувствовал тяжелой ответственности перед лицом тех трудностей, которые сама себе уготовила наша страна? Как могло быть иначе? Разве могли такие испытания не наложить на нас печать пессимизма? Ведь мы лишились стольких иллюзий в пути! (Поднимая голову.) Но мы не должны позволить подобной слабости, как бы законна она ни была, затемнить наш разум. Мы всем пожертвовали ради великого дела, и одно только это важно! То, что мы сделали, дорогие друзья, мы обязаны были сделать, и если бы потребовалось начать все сызнова, мы бы ни минуты не колебались! Надо об этом помнить в часы сомнений и слабости! Разногласия раздирают Францию: это опасно, но поправимо; в худшем случае они могут нанести нашей стране материальный и мимолетный ущерб, а мы сберегли ей неприкосновенность принципов, без которых нация не может существовать. Подумайте о том, что лет через пятьдесят дело Дрейфуса станут рассматривать как незначительный эпизод борьбы человеческого разума против темных сил, как этап, всего лишь этап медленного и чудесного движения человечества к добру. Люди будущего создадут себе более высокое представление об истине и справедливости, мы это знаем, но эта уверенность, эта надежда не лишает нас сил; напротив, она вдохновляет нас в нынешнем устремлении вперед. Долг каждого поколения и состоит в том, чтобы всеми силами стремиться к истине, возможно больше приблизиться к ней, а затем во что бы то ни стало удержаться на достигнутом рубеже, словно он и есть абсолютная истина. Только при этом условии и возможен прогресс человечества. Жизнь поколения – это только одно из усилий в бесконечной цепи усилий. Так вот, дорогие друзья, наше поколение выполнило свой долг. Пусть же наши души обретут заслуженный покой. (Садится.)

Сильное, хотя и безмолвное волнение охватывает всех.

Затишье

I

Несколько лет спустя.

Здание на Университетской улице, целиком занятое редакцией «Сеятеля».

Вход загроможден рулонами бумаги и тюками. Первый и второй этажи занимает типография. На других этажах помещаются редакция журнала и издательство.

На четвертом этаже табличка: «Редакция».

Служащий (входит). Вас вызывает к телефону господин Анри.

Секретарь. Не знаю такого.

Служащий. Это из «Нью-Йорк-Геральд».[68]

Секретарь. А, Гаррис! Соедините меня… (Берет трубку.)

Алло! Отлично… Я говорил об этом с господином Баруа, он согласен. Только без громких фраз, без похвал: одни только факты, его биография… К вашим услугам, спрашивайте. Со времени дела Дрейфуса? (Смеясь.) А почему не с семидесятого года?

Да, о его теперешней деятельности, так будет лучше… Пожалуйста… Во-первых, вечерние лекции в мэриях Бельвиля, Вожирара, Пантеона.[69] Среди слушателей много рабочих; в мэрии Пантеона – большинство студентов… Да, можете подчеркнуть: его главная цель – способствовать воспитанию в широких слоях населения духа свободомыслия. Затем он читает лекции в Обществе социальных наук, два раза в неделю.

В этом году? «О всеобщем кризисе религии». Получается по одной книге в год. И, наконец, «Сеятель»… Это самое важное… каждые две недели – по двести страниц…

Не скажу точно, но уж не меньше пятнадцати статей ежегодно. И потом, в каждом номере он регулярно ведет отдел хроники, в нем находят отражение все его новые мысли…

Нет! «Беседы «Сеятеля» – совсем другое дело. Видите ли, каждую неделю у нас здесь собираются: приносят статьи, обсуждают следующие номера. Баруа предложил стенографировать эти беседы и публиковать под рубрикой «Заметки» рассуждения общего характера. Подписчики тоже приняли в этом участие. В своих письмах они просят обсудить тот или иной вопрос. Это очень полезно, потому что позволяет вступать в непосредственное общение с читателями: узнаешь их запросы… Короче говоря, «Заметки» превратились в «Беседы «Сеятеля», они выходят раз в три месяца и составляют почти целый том…