— Ты оставишь его в покое! — скомандовал женский голос, и по залу пронёсся вздох изумления, когда люди повернулись к Орэнне. Она стояла, указывая пальцем на разъярённого жреца. — Ты отпустишь его, — потребовала она, — немедленно!

Скатэл задрожал на мгновение, судорожно сглотнул и отпустил Сабана.

— Ты рискуешь потерять всё! — сказал он Керевалу.

— Керевал выполняет волю Эрэка, — сказал Камабан, так же спокойно, отвечая за вождя, и затем он наклонился вперёд и бросил две куска кости в огонь. — Я давно хотел встретиться с тобой, Скатэл из Сэрмэннина, — продолжил он, улыбаясь, — потому что я много слышал о тебе, и я понял, как я был глуп, полагая, что смогу многому научиться у тебя. Вместо этого я вижу, что мне придётся тебя учить.

Скатэл поглядел в огонь, где два обломка косточки лежали на горящем полене. На мгновение он глядел на них, затем достал и осторожно поднял их одну за другой. Волосы на его руке сморщились от пламени, и запахло отвратительным запахом горящей плоти, заставившим людей поморщиться, но Скатэл не дрогнул. Он плюнул на кости, затем указал одной из них на Камабана.

— Ты никогда не получишь ни один из наших храмов, калека, никогда! — он лёгким щелчком кинул обломки костей в Камабана, плотно обернул вокруг себя сырую волчью шкуру и ушёл прочь, оставив зал в полной тишине.

— Добро пожаловать в Сэрмэннин, — сказал Камабан Сабану.

— Что я здесь делаю? — задал вопрос Сабан.

— Я скажу тебе завтра. Завтра я дам тебе новую жизнь. А сегодня вечером, брат мой, если можешь, поешь.

И больше он ничего не сказал.

На следующий день на свежем кружащемся ветре, подувшем следом за ночным дождём, Камабан повёл Хэрэгга, Сабана и Кагана в Храм Моря. Он располагался к западу от селения на невысоком скалистом утёсе, где море разбивалось белыми брызгами. Каган не смог заставить себя подойти близко к храму, где умерла его сестра, а съёжился среди прилегающих скал, тихонько похныкивая, а Хэрэгг утешал своего огромного сына, поглаживая, словно маленького ребёнка и что-то тихонько напевая, несмотря на то, что Каган не мог ничего услышать. Затем Хэрэгг оставил Кагана в его расщелине и последовал за братьями в безлюдный храм, заполненный жалобными криками белых птиц.

Храм представлял собой простой круг из двенадцати камней, каждый высотой с человеческий рост. От круга короткий проход, обрамлённый дюжиной камней меньшего размера, вёл к краю утёса. Утёс не был ни высоким, ни обрывистым, а за ним немного пониже, был широкий уступ, заваленный брёвнами.

— Они уже начали сооружать костёр, — с отвращением сказал Хэрэгг.

— Керевал говорил мне, что они делают костёр побольше, чем в прошлом году, — сказал Камабан. — Они хотят быть уверенными, что смерть девушки будет быстрой.

Ветер трепал его волосы и перестукивал маленькими косточками, привязанными к бахроме его рубахи. Он посмотрел на Сабана.

— Девушку раздевают внутри храма, затем ждут, когда солнце коснётся моря, и она должна пройти по пути из камней и прыгнуть в пламя. Я видел это в прошлом году, — он рассмеялся этому воспоминанию. — Какая у неё была смерть!

— А они идут не добровольно? — спросил Сабан.

— Некоторые, — сказал Хэрэгг. — И моя дочь, — большой человек зарыдал. — Она шла к своему мужу так, как должна идти новобрачная, и она улыбалась каждому шагу своего пути.

Сабан вздрогнул. Он посмотрел на край мыса и попытался представить дочь Хэрэгга, ступающую в ослепительный огонь. Он услышал её крик, увидел, как её длинные волосы горят ярче солнца, за которое она выходит замуж, и вдруг ему захотелось плакать об Орэнне. Ему не удавалось изгнать её лицо из своих мыслей.

— Сгоревшие кости Мийи были истолчены в порошок и развеяны над полями, — продолжал Хэрэгг. — А ради чего? Ради чего?

Последние два слова он прокричал.

— Ради блага для племени, — угрюмо ответил Камабан, — а ты был жрецом тогда, и ты сжигал дочерей других людей без малейших сомнений.

Хэрэгг отшатнулся, как будто его ударили. Он был намного старше Камабана, но он покорно склонил голову.

— Я ошибался, — просто сказал он.

— Многие люди ошибаются, — сказал Камабан. — Мир заполнен глупцами, вот почему мы должны изменить его.

Он жестом показал Хэрэггу и Сабану сесть на корточки, хотя сам остался стоять словно учитель, обращающийся к ученикам.

— Ленгар согласился вернуть золото Эрэка, если Сэрмэннин даст ему храм. Он дал согласие, потому что не верит, что храм может быть доставлен в Рэтэррин, но мы докажем, что он ошибается.

— Забирай этот храм, — сказал Хэрэгг, кивая в сторону застывших столбов Храма Моря.

— Нет, — сказал Камабан. — Мы отыщем самый лучший храм Сэрмэннина и возьмём его.

— Зачем? — спросил Сабан.

— Зачем? — огрызнулся Камабан. — Зачем? Слаол послал в Рэтэррин своё золото. Это знак, глупец, что он чего-то хочет от нас. А чего он хочет? Он хочет храм, конечно. Потому что храмы, это то место, где боги соприкасаются с землёй. Слаол хочет храм, и он хочет его в Рэтэррине, и он послал нам золото из Сэрмэннина чтобы показать, откуда должен прибыть этот храм. Неужели это так трудно понять?

Он бросил на Сабана взгляд полный жалости, и начал расхаживать из стороны в сторону по короткому дерну.

— Он желает храм из Сэрмэннина, потому что именно здесь почитают Слаола больше других богов. Здесь люди познали часть истины, и эту истину мы должны принести в центральные земли. Но есть и величайшая истина, — он перестал ходить и возбуждённо посмотрел на своих слушателей. — Я осознал суть всего, — сказал он тихо, затем подождал, оспорит ли его кто-нибудь, но Хэрэгг только почтительно смотрел на него, а Сабану было сказать нечего.

— Жрецы верят, что мир неизменен, — продолжил он презрительно. — Они верят, что ничто не меняется, и что, если они будут подчиняться правилам и совершать необходимые жертвоприношения, ничто никогда не изменится. Но мир меняется. Он изменился. Рисунок мира нарушен.

— Рисунок? — спросил Сабан. Хэрэгг упоминал рисунок в далёкой северной стране, но ничего тогда не объяснил. Теперь расскажет Камабан.

Для этого Камабан наклонился и вытащил стрелу из колчана Сабана, так как тот никуда не ходил без своего тисового лука, который был символом того, что Сабан уже не раб. Камабан кремневым наконечником стрелы начертил на дёрне широкий круг, вдавливая его так, что показалась коричневая земля под желтеющей травой. Он сказал:

— Круг — это солнечный год. Мы знаем этот цикл. Мы отмечаем его. Здесь в Сэрмэннине они убивают девушку каждую зиму, чтобы показать, когда один год заканчивается и такой же год начинается снова. Ты понимаешь это?

Он смотрел на Сабана, так как Хэрэгг уже знал о нарушенном рисунке.

— Я понимаю, — сказал Сабан. В Рэтэррине тоже отмечали окончание года и его начало в середине лета, но они делали это принесением в жертву тёлки на рассвете, а не девушки на закате.

— Теперь к тайне, — сказал Камабан, и выдавил намного меньший круг, поместив его на большой начерченный круг, подобно бусине на браслете из бронзовой проволоки.

— Это Лаханна, — сказал он, прикасаясь к маленькому кругу. — Она зарождается, растёт, — он обводил пальцем вокруг бусины, — и исчезает снова. Затем она снова рождается, — он начертил новый круг, такого же размера, как первый, и вплотную к нему, — она растёт и исчезает, и затем рождается вновь.

Он нарисовал третий круг. То, что нарисовал Камабан, выглядело подобно трём бусинам, которые почти заполнили одну четверть большого солнечного круга.

— Она зарождается, она исчезает, — говорил он снова и снова, ещё вычерчивая круги, пока их не стало двенадцать, и затем он остановился.

— Ты видишь? — сказал он, указывая наконечником стрелы на промежуток между первым и последним кругом.

Кольцо теперь содержало двенадцать бусин.

— Двенадцать лун каждый год, — сказал Камабан, — но секрет здесь.

Он постучал по небольшому пространству, оставшемуся между первым и последним кругом луны.