Необыкновенно это все-таки место — арена. Недаром само слово приобрело большой общественный смысл — мировая арена, на арене мира. Для меня в этом слове есть что-то магическое, волшебное, хотя я давно уже не верю сказкам.
Ведь это всего лишь круг, посыпанный опилками, впитавший немало пота, слез, крови цирковых артистов, которые артистами-то делаются только здесь, на манеже.
Арена — магическое, притягательное слово — свидетелем каких трагедий, какого горя и какого головокружительного успеха была ты!
…Огромный пустой зрительный зал Одесского цирка оглашается шумными разговорами, криками, странными для непосвященных командами. У циркачей, как и у людей других профессий, свой жаргон. По краткости отрывистости он похож на военную команду. В цирке, как в бою, ошибиться нельзя, промедление порой смерти подобно.
«Ап!» — и ты должен идти в трюк, ни секундой раньше, ни секундой позже, иначе… Хорошо еще, если ты работаешь на самом манеже, упадешь на опилки, поднимешься, и повторишь все сначала, в который раз неважно, в десятый или сотый. Будешь повторять до тех пор, пока не сделаешь точно. Но если ты под куполом перелетаешь с трапеции на трапецию или выделываешь сложные фигуры на перше (это ведь тоже почти под куполом)… Пусть на тебе предохранительная лонжа, срыв может кончится травмой.
Арена днем — это совсем не то, что привыкли видеть зрители. На ней толпа народа. Люди разных возрастов и национальностей, одетые в рабочие костюмы всех цветов и фасонов. Все мелькает и движется, как в калейдоскопе. Неопытный глаз не скоро разберется, что здесь происходит. А происходит репетиция!
В центре арены артист балансирует на лбу длинный шест-перш, на верху которого два его партнера выполняют сложные трюки. А вокруг кто стоит на руках, кто на голове — своей или чужой. Там жонглеры перекидываются булавами; здесь кто-то непрерывно прыгает и перевертывается в разные стороны; эквилибристы привыкают к снарядам; по барьеру дрессировщик водит собачек; в проходе музыкальные эксцентрики разучивают новую мелодию. В партере отдыхающие артисты спорят: выйдет или не выйдет трюк, под куполом сидит кто-то и подготавливает аппаратуру к вечернему представлению.
И так до тех пор, пока не будет исчерпано расписание репетиций. Арена пустеет и погружается в полумрак, словно отдыхает в одиночестве и тишине перед вечерним спектаклем.
Все что происходит на арене днем, подчинено вечернему представлению. Как труден к нему путь артиста! Ежедневно без публики артист «исполняет» свой номер, превосходящий в шесть-восемь раз по времени то, что он делает на публике. И хотя, конечно, он устает, но эта усталость ни в какое сравнение не идет с вечерней, когда за несколько минут артист, как говорят в цирке, выкладывается весь.
Каждое выступление циркового артиста можно приравнять к подвигу, если расценивать его по количеству затраченных сил, нервного напряжения, воли. Старые артисты цирка показывали потрясающие примеры самоотверженности. Для них понятие «честь номера» было исполнено глубокого смысла. Если ты занят в программе — выступай, чего бы тебе это ни стоило.
Никогда мне не забыть подвиг Клавдии Стефании!
Случаи этот произошел в 1933 году в Ленинградском цирке. Красива, высокая женщина Клавдия Стефании репетирует номер «Роликобежцы». В финале она должна спуститься по наклонной проволоке, натянутой под куполом, в полной темноте с факелами в руках. Команда: «Ап!» — и она, выпустив ручку мостика, с невероятной быстротой устремляется вниз, но… но, не успев проехать и двух метров, теряет баланс и падает в проход.
Пассировщики, в том числе и я, не успели вовремя выбрать лонжу, так как мешала аппаратура воздушного но мера, и вот она уже лежит на цементном полу. Правда, мои «качели» из номера «Стрелки» амортизировали ее падение и смягчили удар. Но все-таки она без сознания была отправлена в больницу.
А вечером наша Клава, придя в себя, улучила момент, когда вокруг нее никого не было, вылезла в окно и в больничном халате отправилась через весь Ленинград в цирк: это был день открытия сезона, и ее номер стоял в программе. Разве могла она в этот вечер не работать?!
Только сама Клава знала, чего стоило ей это выступление, каким сверхчеловеческим усилием воли держала она себя в форме. Вспоминаешь примеры подобного мужества и легче берешь свои препятствия.
Подготовка вечернего торжественного представления для постороннего, пожалуй, даже и непривлекательна. Непосвященные часто уходят с таких репетиций разочарованными. На манеже — хаос. Ничего не понятно. Висят какие-то веревки, мелькают какие-то обрывки номеров, разношерстная толпа, выкрикивающая непонятные слова, запах пота; застиранные костюмы, тяжелое дыхание от бесконечного повторения одного и того же. Но для циркового артиста эти минуты полны очарования. Я приходил сюда с конюшни, чтобы зарядиться энергией, которая иссякала от непрерывного напряжения.
Прошло уже много дней, с тех пор как пришлось сменить арену на конюшню: леопарды пожирают все мое время, силы и энергию. И подышать ароматом манежа мне необходимо. Время от времени прихожу сюда посмотреть работу товарищей. Стою в раздумье: когда-то я снова шагну на нее… И уж прикидываю все возможное в предстоящей встрече с леопардами в клетке. Это свидание волнует меня: я и хочу его как можно скорее и стараюсь, правда в мыслях, оттянуть на неопределенный срок. Что ни говорите, а хищники-то кровожадные!
Внутреннее чувство мне подсказывало, а глаза, леопардов подтверждали, что наступил момент для взаимного испытания. Дальше маневрировать с кусочком мяса из-за решетки не имеет смысла. Эти репетиции приняли уже какой-то заторможенный характер, требуется сильная встряска всех нас, будущих исполнителей.
Но как всегда бывает перед решительным шагом, я колебался, словно дожидался на кого-то толчка извне. Думал даже, не послать ли телеграмму в главк, с просьбой разрешить войти в клетку. Но все получилось само собой, вопреки моим предположениям и предписаниями сверху.
Выйдя вот так однажды на манеж, Я столкнулся cо своим другом Семеном Филипповичем Павловым, который репетировал тогда свой знаменитый номер «Качели». Boт кого мне не хватало все это время! Умного советчика.
— Ну, Саня, как твои дела? Как леопарды? Познакомились?
— Да дела-то такие, что думаю, не пора ли войти в клетку. Времени-то, конечно, после нашего знакомства прошло немного — двадцать дней всего, да, надоело что-то ходить около решетки. Думаю, нашел я с ними общий язык. Относятся они ко мне дружелюбно. Пора все это проверить на деле.
— Что же ты делал со своими леопардами на конюшне?
— Что делал? Что положено: кормил, поил, ласкал, разговаривал, заводил с ними игры; пробовал командовать — подчиняются, признают меня за хозяина, характеры их мне ясны, насколько они могут быть ясны из-за решетки. Осталось только сообщить в главк, что я готов войти в клетку.
— В какой главк? Зачем в главк? — с недоумением спросил Павлов. Тогда мне пришлось рассказать Павлову о письме директору цирка, утаенном мною.
- Знаешь, Саня, послушай старика. Если кто из главка и приедет, то в клетку-то все равно входить не будет. А для страховки я могу поставить и своих ребят. Они возьмут по оглобле и уж отбить-то в случае нападения зверей смогут, будь спокоен, сделают почище всех. Только вот не рано ли входить? Смотри, не торопись. Насколько я в курсе этого дала — надо потратить не менее двух месяцев на ознакомление.
Я задумался. И вдруг решил:
— Ладно. Сегодня еще раз все проверю, подумаю и подготовлю. А завтра войду. Ваших сыновей и еще кого-нибудь из артистов прошу пассировать меня.
— А письмо?
— Была не была… Передам директору, когда все будет сделано. А то, не ровен час, запретит. И тогда прощай, кураж. А без куража такое дело не сделаешь. Итак, завтра.
Ну вот, теперь уже все пути для отступления отрезаны.
Вроде слово дал; а назвался укротителем — полезай в клетку!
Втайне-то я давно уже готовился к этой встрече. И не только в воображении, но и практически. Шесть раз устанавливал клетку и тренировался в ней, как располагать реквизит. Тумбы были тяжелые, приходилось искать такие приемы, чтобы переставлять их с наименьшей затратой энергии — силы мне пригодятся для леопардов. Да к тому же и зрители не должны думать, что мне, бедному, туго приходится. Это не эстетично! Да и какой же я герой — а дрессировщик всегда воспринимается зрителями, как герой, — если и запыхался, и весь в поту, словом, работаю, как портовый грузчик.