Я поднялся по холму к развалинам вигвама, но ближе к нему заросли были настолько густыми, что я ничего не видел. Розовые кусты в пятнадцать футов высотой сплелись так тесно, что словно стеной закрывали все от моего взора. Я не видел даже прохода сквозь них.

Рядом со мной было большое дерево со странным узорным рисунком листа. Это было дерево, какого я никогда не видел, но оно интересовало меня меньше того факта, что по нему можно забраться наверх, к месту, откуда я смогу взглянуть поверх розовых зарослей.

То, что я увидел, состояло из двух каменных вигвамов, не настолько разрушенных, как находящиеся рядом. Между ними располагался бассейн с водой — искусственный бассейн с ровными берегами. Несколько упавших каменных колонн лежали поперек, виноград и плющ оплели его, и их концы свешивались в воду, почти закрывая каменную кладку.

Пока я смотрел, группа мужчин вышла из развалин восточного здания и направилась через большую арку, часть которой обвалилась. Все они были калкары; среди них был Рабан. У меня появилась возможность рассмотреть его поближе.

Он был совершенно отталкивающим существом. Его огромные размеры с легкостью испугали бы и самое смелое сердце, потому что он был в полных девять футов роста и чрезвычайно широк в плечах, груди и костях. Его лоб настолько был скошен назад, что трудно было определить, есть ли он вообще; торчащие волосы его жирного скальпа почти срастались с кустистыми бровями.

Глаза были маленькими и близко посажены от грубого носа. Все его черты были звериными. Я никогда не думал, что человеческое лицо может быть таким отталкивающим. Его бакенбарды росли во все стороны, и было видно, что он за ними совершенно не ухаживает.

Он разговаривал с одним из моих пленителей, который оставил меня у подножья холма, чтобы доложиться Рабану — с человеком, который ударил меня в лицо, когда мои руки были связаны, и чье имя было Тав. Гигант говорил гремящим бычьим голосом, который служил той же цели, что и весь его вид и походка, которые были напускными — для пущего страха для окружающих.

Смотря на это существо, я не мог поверить, что настоящая смелость живет в этом огромном теле. Я знал многих бесстрашных людей — Стервятника, Волка, Камень и многие сотни других, и у всех у них смелость всегда шла рука об руку с достоинством и величием.

— Приведи его! — ревел он Таву. — Приведи его! Я хочу его сердце на ужин! — После того, как Тав бросился разыскивать меня, гигант остался со своими слугами, ревя и возмущаясь; он явно следил за свои поведением. Мне он показался превосходным примером того типа людей, которых я видел раньше: у них слова заменяют действия, шум подменяет смелость, и совершенно нет мозгов.

Единственное, что производило впечатление, так это то, что он был огромных размеров, но даже этим он не поразил меня до глубины души — я знал меньших людей, которых я уважал и которые наполняли меня трепетом. А этого я не боялся.

Думаю, только самовлюбленный болван совершенно бы не опасался его, но я не верил в его крики, что он ест человечину. У меня сложилось впечатление, что, если человек действительно собирается съесть сердце другого, то он не будет кричать об этом.

Наконец Тав появился, торопливо взбираясь по склону холма. Он был очень возбужден, в чем я, собственно говоря, не сомневался.

— Он исчез! — закричал он Рабану. — Они оба исчезли — Оконнор и янк. Смотри! — Он протянул путы, стягивавшие мои руки. — Они перерезаны. Как он мог перерезать их, если руки были стянуты за спиной? Вот что я хочу знать. Как он мог сделать это? Он бы не смог, разве что…

— С ним должны быть и другие, — проревел Рабан. — Они последовали за ним и освободили его, захватив Оконнора в плен.

— Здесь не было никого другого, — настаивал Тав.

— Может быть, Оконнор освободил его? — предположил один из группы.

Такое простое решение наконец достигло куриного мозга Рабана, и он заявил:

— Я знал это с самого начала — это был Оконнор. Своими собственными руками я вырву его печень и сожру ее на завтрак.

Некоторые насекомые, жабы и люди создают множество ненужного шума, но большинство животных проводят жизнь в достойной тишине. Из уважения к этим животным мы берем себе их имена. Кто-нибудь слышал о красном ястребе, который орет о своих планах на весь белый свет? Молча он сидит на ветвях и молча подкрадывается и ударяет.

9. Восстановление

Слушая разговор Рабана с его прихлебателями я выяснил, что Бетельда находится в заключении в западном здании, но так как Рабан не слишком торопился, я ждал в надежде, что удача поможет мне, предоставив лучшую возможность после наступления темноты. Тогда вероятность того, что кто-то помешает или обнаружит меня, будет меньше, а в течение дня, когда женщины и мужчины постоянно входили и выходили из восточного вигвама это было вполне возможно. Кроме того, существовал шанс, что Оконнор может вернуться и помочь, и я не хотел ничего предпринимать, пока оставалась надежда, которая увеличивала шансы Бетельды на спасение.

Наступила ночь, но нигде не было ни следа Оконнора. Звуки грубого смеха докатывались из руин, и я мог себе представить, как Рабан и его подручные пожирали мясо, заливая пищу огненным напитком калкаров. Ни одного из них не было видно поблизости, и я решил выбраться со своего наблюдательного пункта и исследовать строение, в котором, как я рассчитывал, содержалась Бетельда. Если я смогу освободить ее — отлично; если нет, то я подожду до появления Оконнора.

Когда я собирался спустится с дерева, раздался знакомый звук принесенный ветром из каньона с юга — ржание моего красного жеребца. Это было музыкой для моих ушей. Я должен ответить, даже если вызову тревогу среди калкаров.

И мой свист прозвучал ясно и чисто, перекрывая все звуки ночи. Не думаю, что калкары слышали его — они создавали слишком много шума за закрытыми дверьми — но радостное ржание, пришедшее в ответ, сообщило мне, что два чутких уха уловили мой сигнал.

Вместо того, чтобы отправиться к западным руинам, я спустился несколько вниз по холму, чтобы встретить Красную Молнию, потому что знал, что в конце концов он-то и будет определять для меня все — успех или поражение для меня и свободу или смерть для Бетельды. Добравшись до подножия холма, я услышал стук его копыт, постепенно усиливающийся, — прекрасный, ласкающий уши звук, долетающий до меня из темноты. Стук копыт бегущей лошади, гром барабанов войны! Какая в мире музыка слаще этой?

Он увидел меня задолго до того, как я увидел его, и он остановился, подняв тучу пыли, в нескольких ярдах передо мной и понюхал воздух. Я прошептал его имя и позвал его к себе. Он осторожно приблизился, часто останавливаясь и вытягивая свою длинную шею вперед, напряженный, готовый в любую секунду умчаться прочь.

Лошадь очень сильно зависит от своего зрения, ушей и ноздрей, но никогда не бывает полностью удовлетворена, пока ее мягкие любопытные губы не попробуют подозрительный объект. Конь фыркнул, коснулся моей щеки своими бархатистыми губами и, издав глубокий вздох, положил свою голову мне на плечо, удовлетворенный. Я провел его через деревья к подножью холма и приказал тихо ждать меня.

С седла я взял лук и стрелы и, следуя по тропинке, поднялся на вершину холма. Я пробрался через заросли роз и наконец оказался перед южным проходом в руины. Рядом стояло небольшое помещение с открытыми окнами и дверьми. Свет факелов частично освещал комнаты, но большая их часть находилась в тени.

Я прошел через арку и пробрался в дальнюю часть двора, где заметил справа окно и дверь, ведущую в две комнаты, в которых сидели несколько калкаров, ели и пили за длинным столом. Я не видел их всех. Если Рабан и был здесь, то он находился вне зоны моей видимости.

Всегда полезно сначала провести рекогносцировку перед тем, как составить план действий, и с это идеей в голове я покинул двор тем же путем, которым пришел, и направился к восточной стороне здания, надеясь пройти вдоль него и таким образом добраться до северной стороны западных руин, где ожидал найти Бетельду и выяснить, каким образом ее спасать.