Когда солнце снова спряталось за тучами, я и боцман втянули головы под навес и, прибив болтавшийся край шлюпочного чехла гвоздями, стали готовиться еще к одной ночи.

Из дальнейших событий в моей памяти не осталось почти ничего, ибо большую часть ночи я проспал; что до остальных, то и они мало что могли видеть, находясь под прикрытием парусинового тента. Могу только предположить, что ночные часы разнообразились для моих товарищей все теми же проявлениями безграничного могущества бушующего океана: ревом ветра, стремительными полетами вниз и не менее быстрыми подъемами на новый гребень, да изредка — резким креном на борт под ударом волны. Со стыдом должен признаться, что, дрожа за собственную жизнь, я почти не думал о судьбе второй шлюпки под командой Джоша, которая могла погибнуть так же легко, как наша. Думаю, сейчас самое время сообщить, что она благополучно пережила шторм и все наши товарищи спаслись, хотя об этом я узнал только много лет спустя, получив весточку от самого Джоша. В своем письме он сообщал, что вскоре после окончания шторма его и его людей подобрало судно, шедшее к родным берегам, и спустя положенный срок все они оказались в безопасности в Лондоне.

А теперь вернемся к рассказу о наших приключениях.

Плавучий континент

Было уже около полудня, когда мы почувствовали, что шторм заметно ослабел, хотя ветер, как прежде, завывал над нашими головами на разные лады. Тем не менее мы были почти уверены, что не ошиблись, ибо движения шлюпки были уже не такими резкими и размашистыми, а тяжелые волны больше не били в наш тент. Шторм явно стихал, и боцман, желая оценить обстановку, знаком велел мне помочь ему вновь оторвать от транца заднюю часть парусинового чехла. Когда это было сделано, мы высунулись в отверстие, чтобы понять причину столь быстрой перемены в поведении волн, ибо, сами того не подозревая, находились теперь с подветренной стороны некоего участка суши. В первые минуты мы ничего не могли разглядеть за мечущимися волнами, ибо море оставалось довольно бурным — не настолько, впрочем, чтобы мы могли беспокоиться из-за этого после пережитого нами ада. Потом боцман выпрямился во весь рост и, увидев что-то вдалеке, снова наклонился и крикнул мне на ухо, что мы находимся вблизи низкого берега, который и укрощает неистовую ярость моря; впрочем, он тут же добавил, что ему совершенно непонятно, как могли мы пройти рядом с сушей и не налететь на камни. Пока боцман размышлял вслух о причинах такого странного явления, я тоже вскочил и, оглядевшись по сторонам, увидел с левого борта еще один обширный берег, на который я и поспешил указать боцману. Сразу после этого мы увидели совсем рядом массу спутанных морских водорослей, известных мореплавателям под названием саргассов; чуть дальше плыл целый остров той же травы. Между тем шлюпка наша продолжала двигаться вперед, и чем дальше — тем спокойнее становилось море; вскоре мы даже рискнули разобрать тент на всем протяжении от кормы до средней банки, ибо после длительного пребывания в тесном пространстве наши товарищи сильно нуждались в свежем воздухе.

Когда мы поели, один из матросов заметил за кормой еще один низкий берег, к которому нас влекло ветром и течением. Услышав его восклицание, боцман тут же поднялся и стал внимательно рассматривать эту новую полоску суши, заботясь о том, чтобы не напороться на рифы или мель. Вскоре мы подошли к неведомому берегу так близко, что стало ясно: это не земля, а целое поле все той же морской травы, поэтому мы предоставили шлюпке медленно дрейфовать в прежнем направлении, нимало не сомневаясь, что и прочие виденные нами берега имели ту же природу.

Еще немного погодя мы оказались среди новых зарослей саргассовых водорослей; их толстые, перепутанные стебли сильно замедлили наше продвижение, но какое-то время спустя мы все же вышли на свободный участок. Море здесь было уже почти совершенно спокойным, поэтому мы вытащили наш якорь, успевший собрать на себя целые охапки водорослей, свернули парусину и чехол, разобрали навес, поставили мачту и подняли штормовой полугрот; на большее мы не отважились, ибо ветер был еще силен, а мы не хотели лишиться возможности маневрировать.

Волнение убывало с каждой минутой; наша шлюпка ходко шла по ветру, и боцману пришлось взяться за рулевое весло, чтобы своевременно огибать многочисленные островки и целые поля морской травы. Незадолго до наступления вечера, мы увидели впереди такую широкую полосу водорослей, что ими, казалось, было покрыто все море; тогда мы спустили парус и, взявшись за весла, пошли вдоль неожиданной преграды на вест, однако ветер был еще настолько силен, что нас постоянно сносило в самую гущу водорослей. Только перед закатом мы достигли оконечности этого травяного острова и оказались в свободной воде; с радостью убрав весла, мы снова поставили полугрот и двинулись фордевинд.[79]

Потом опять наступила ночь, и боцман учредил ночные вахты, чтобы наблюдать за морем, ибо шлюпка делала несколько узлов, а мы плыли в незнакомых местах, где могли встретиться скалы, мели и другие опасности; сам он, однако, так и не лег, а всю ночь просидел на руле.

Я помню, что, когда выпал мой черед нести вахту, мы миновали несколько странных плавучих островов, которые, по всей вероятности, состояли из перепутанных, переплетенных водорослей; один раз мы даже налетели на один такой остров, но сумели довольно быстро выйти на чистую воду, не понеся никакого ущерба. И всю ночь, пока мы неслись вперед, я различал с левого борта смутные очертания огромного поля морской травы, сплошь покрывавшего море и казавшегося бесконечным. Потом моя вахта закончилась, и я отправился спать, а когда проснулся, было уже утро.

При свете дня я убедился, что сплошные заросли водорослей по левому борту никуда не исчезли — больше того, они тянулись вперед, насколько хватал глаз, да и вокруг нас плавало немало больших и малых травяных островков, очевидно оторванных от краев большого поля недавним штормом. Мы шли между ними около часа, когда наш вахтенный внезапно крикнул, что видит среди травы корабль. Легко представить, какая радость охватила нас; мы даже вскочили на банки, чтобы лучше рассмотреть судно. Оно находилось довольно далеко от края сплошного травяного поля, но я все же заметил, что его фок-мачта сломана почти у самой палубы, а на гроте отсутствует стеньга, хотя бизань,[80] как ни странно, выглядела неповрежденной. За дальностью расстояния ничего сверх этого мне разобрать не удалось; правда, солнце стояло у нас с правого борта, хорошо освещая корабль, однако даже корпуса я не рассмотрел толком, ибо он слишком глубоко погрузился в покрывшие море водоросли; впрочем, у меня сложилось бессознательное впечатление, что обшивка судна сильно пострадала от непогоды. В одном месте борт судна как-то влажно поблескивал, но я решил, что это сырая плесень или колония грибка отражает лучи солнца.

Обмениваясь мнениями, мы стали приплясывать от волнения на банках и могли бы опрокинуть шлюпку, если бы боцман в довольно резкой форме не приказал нам сесть. Немного успокоившись, мы позавтракали, но и за едой продолжали говорить о неизвестном корабле.

Ближе к полудню мы подняли и грот, ибо шторм совершенно стих, и снова пошли курсом на вест, чтобы обогнуть травяной выступ, далеко выдававшийся из основной массы водорослей. Миновав его, мы легли на прежний курс и, подняв вместо полугрота кливер, снова помчались «впереди ветра» с довольно значительной скоростью. Но хотя большую часть дня мы шли параллельно травяному полю, находившемуся от нас с левого борта, нам так и не удалось достичь места, где он заканчивался. По пути мы еще трижды видели застрявшие в водорослях гниющие остовы каких-то судов, которые, судя по обводам корпусов, вполне могли принадлежать прошлому веку.

Ближе к вечеру ветер ослабел; теперь мы двигались гораздо медленнее, благодаря чему у нас появилась возможность внимательнее рассмотреть тянувшийся слева плавучий континент. Теперь мы видели, что среди стеблей водорослей и морской травы снуют многочисленные крабы; в большинстве своем они были такими маленькими, что при невнимательном взгляде их можно было и не заметить; не все они, однако, были столь миниатюрными, ибо, привлеченный какой-то возней в траве неподалеку от края плавучего континента, я обратил свой взгляд в ту сторону и увидел огромную клешню очень крупного краба, пробиравшегося куда-то по своим делам. Решив, что столь большое животное может пригодиться в пищу, я указал на него боцману и предложил изловить его. Ветер к этому времени почти совсем улегся, поэтому боцман велел нам вставить в уключины пару весел и медленно подойти кормой к тому месту, где я заметил краба. Сам он взял кусок шкимушгара[81] и крепко привязал к отпорному крюку[82] кусок солонины. Затем сделал из линя затяжную петлю и, свободно накинув на древко крюка, выставил снасть над бортом наподобие рыболовной удочки. В следующее мгновение из воды взметнулась могучая клешня и вцепилась в мясо, и боцман крикнул мне, чтобы я взял весло и концом его сдвинул затяжную петлю вдоль древка вперед, чтобы она захватила краба. Я так и поступил, и несколько матросов дружно дернули за линь, затягивая петлю на нашей добыче. Тотчас боцман приказал нам тащить краба в шлюпку, добавив, что морской рак попался и теперь не уйдет, и поначалу его слова вызвали у нас радостное оживление, однако уже мгновение спустя многие, без сомнения, пожелали про себя, чтобы наша охота вышла менее удачной, ибо животное, почувствовав натянувшуюся веревку, забилось в траве, разбрасывая ее в разные стороны, и мы увидели его целиком. Краб оказался настолько большим, что и представить себе невозможно — не краб, а настоящее чудовище! Нам почти сразу стало ясно, что молодчик нисколько нас не боится — больше того, он даже не попытался вырваться, а, напротив, двинулся к лодке с явным намерением напасть на нас; к счастью, боцман, видя, какой мы подвергаемся опасности, поспешил предупредить ее: перерубив линь взмахом своей сабли, он приказал нам налечь на весла, благодаря чему уже через секунду-другую мы оказались вне досягаемости чудовища, решив впредь не связываться без крайней нужды с подобными существами.