Все дальше уходили мы в открытое море, и сердца наши полнились благодарности к Творцу, избавившему нас от вечной погибели.

Застигнутые штормом

Как уже говорилось, нам все же удалось вернуться в открытое море, где мы могли чувствовать себя в полной безопасности от страшных ночных тварей. Это обстоятельство многих из нас привело в приподнятое расположение духа, хотя прошло еще немало времени, прежде чем мы окончательно избавились от ужаса, внушенного нам пребыванием в Стране Одиночества. В моей памяти сохранилось еще только одно обстоятельство, о котором следовало бы упомянуть, прежде чем завершить рассказ об унылой и страшной стране, в которой мы побывали. Я имею в виду найденные Джорджем бумажные мешочки, которые были исписаны женской рукой. В спешке, которой сопровождался наш отъезд, юнге просто не пришло в голову взять их с собой, однако в кармане его куртки каким-то чудом сохранился бумажный обрывок, а на нем — несколько строк. Насколько мне помнится, там было написано примерно следующее:

И это было все.

На протяжении суток мы удалялись от враждебного берега, держа курс строго на норд. Дул умеренный бриз, мы поставили парус и благодаря этому преодолели значительное расстояние. Весь первый день плавания море оставалось относительно спокойным, хотя с зюйда нас то и дело нагоняли неторопливые водяные валы, похожие на маленькие горы.

Но на второй день после нашего спасения из Страны Одиночества начались наши приключения в Море Безмолвия, о которых я постараюсь рассказать так подробно, как только смогу.

Итак, ночь была тихой; лишь благоприятный ветер продолжал гнать наши шлюпки вперед и вперед. Перед рассветом бриз внезапно улегся; был полный штиль, и мы легли в дрейф, надеясь, что с восходом солнца ветер снова поднимется. Так оно и вышло, вот только ветер оказался совсем не таким, как нам желалось. На восходе небо на востоке окрасилось малиново-алым; довольно скоро зловещее зарево распространилось и на его южную часть, так что весь горизонт перед нами казался объятым зловещим багрово-красным огнем. Увидев эти грозные признаки, боцман велел нам готовить шлюпки к шторму, которого следовало ожидать с зюйда, ибо именно с той стороны шли на нас медлительные, могучие валы. Сомневаться в справедливости его слов, увы, не приходилось, и мы поторопились достать всю парусину, какая у нас была — полтора рулона ее мы взяли на бриге, кроме того у нас имелись просмоленные шлюпочные чехлы, которые крепились штертами к медным уткам[71] под планширом[72] и в случае надобности могли закрыть лодку от носа до кормы. Потом мы установили хранившиеся в шлюпках разборные щиты-карапасы, принайтовив их опоры к банкам. На щиты мы уложили внахлест два длинных куска парусины и закрепили таким образом, чтобы они свешивались на планшир; получилась своего рода жесткая крыша с уклоном к бортам, благодаря которой шлюпку не захлестывали даже самые высокие волны.

Пока одни натягивали парусину и прибивали ее гвоздями, остальные связывали вместе реек,[73] мачту и весла; к ним мы прикрепили довольно длинный пеньковый канат толщиной три с половиной дюйма, который вместе с парусиной отыскался на бриге. Канат мы пропустили через носовой рым[74] и принайтовили к передним банкам, предварительно оклетневав[75] узкими полосками парусины, чтобы предохранить от перетирания. На фалинь[76] решено было не полагаться, ибо он был слишком тонким и коротким, чтобы послужить нашим целям. Те же операции проделал и экипаж второй шлюпки.

Когда парусина была уложена, мы натянули сверху шлюпочный чехол и притянули к уткам под планширом. Таким образом, почти вся наша лодка оказалась защищена от воды; только на корме мы оставили свободное пространство, чтобы рулевой мог встать во весь рост, ибо шлюпки управлялись не обычным рулем, а рулевым веслом. Покончив с этой важной работой, мы стали крепить и прятать все, что было не закреплено, готовясь встретить шторм, способный наполнить ужасом самое отважное сердце, ибо небо так потемнело и нахмурилось, что каждому было ясно: нам предстоит бороться не просто с сильным ветром, а с настоящим ураганом. На море тем временем развело изрядное волнение. Набегавшие с зюйда валы с каждым часом становились все более высокими; пока, впрочем, они оставались довольно отлогими, словно состояли не из воды, а из плотного и тяжелого масла, однако при одном взгляде на эти громады, грозно черневшие на фоне багрового неба, у нас невольно захватывало дух.

Скоро все было готово; в последнюю очередь мы выбросили за борт связанные мачту и весла, которые должны были служить нам плавучим якорем, и легли в дрейф. Именно в этот момент боцман криком передал на вторую шлюпку, где старшим был Джош, несколько советов, имевших непосредственное отношение к тому, что ждало нас в ближайшие часы; потом мы развели шлюпки на некоторое расстояние, ибо первый же штормовой шквал мог столкнуть их.

Так мы ждали; Джош и боцман стояли каждый в своей шлюпке с рулевым веслом под мышкой, а остальные забрались в тесное пространство под карапасы. Я скрючился у ног боцмана, и мне было хорошо видно Джоша, который находился от нас с левого борта; когда шлюпка взмывала на волну, его высокий силуэт казался черным как ночь на фоне кроваво-красного неба; когда же она проваливалась между валами, Джош совершенно исчезал из вида, словно тонул в свинцовой мгле.

Настал и минул полдень; аппетита ни у кого не было, но мы все же пообедали по очереди, ибо никто из нас не знал, когда нам выпадет возможность поесть в следующий раз — при условии, что мы вообще будем нуждаться в пище телесной. Ближе к вечеру мы наконец услыхали вдалеке то усиливавшийся, то снова стихавший мрачный гул, свидетельствующий о приближении бури.

К этому времени все пространство над южной частью горизонта почернело; казалось, оттуда наползает высокая стена мрака, над которой горит багровое зарево, напоминающее отсветы сильного пожара. Я заметил, что солнце теперь едва пробивалось сквозь кипящие облака и было больше похоже на полную луну — бледное, с четко очерченными границами, оно почти не светило и не давало тепла; и это, как легко представить, казалось нам еще более пугающим, чем непроницаемая багрово-черная мгла, застилавшая горизонт к осту и к зюйду.

Меж тем волны час от часу становились все выше; на них еще не было грозных пенных гребней, однако один вид их убеждал нас, что мы поступили весьма благоразумно, приняв столь серьезные меры предосторожности, ибо такие волны могли предшествовать только самому жестокому и продолжительному шторму. Незадолго до вечера до нас снова донесся протяжный звук, похожий на тяжкий, мучительный стон; потом ненадолго наступила тишина, которую сменила какофония пронзительных звуков, похожих на вой и визг диких зверей, но и она продолжалась недолго, и вскоре все стихло опять.

Как раз в этот момент — видя, что боцман не возражает, — я встал рядом с ним на корме во весь рост, ибо до этого только время от времени выглядывал из-под настила; мне было очень приятно размять члены, ибо от сидения в неудобной позе они уже начинали затекать. Когда кровь свободно заструилась по жилам, я снова сел, но так, чтобы без всяких затруднений обозревать горизонт. Прямо по носу, то есть на зюйде (ибо под действием плавучих якорей наши лодки развернулись в обратную сторону), вставала сотканная из бурлящих иссиня-черных туч стена, которая за прошедшие часы выросла еще на несколько градусов; соответственно сократилась и видимая часть неба, которая, оставаясь все такой же багрово-красной, внушала своим видом еще больший ужас, ибо теперь походила на пенный огненный гребень, венчающий гигантскую волну некоего нездешнего моря, готового по велению высших сил обрушиться на наш мир.