— Вот это по-моему, вот это добре, а то что сестрице Нюше слезы лить да об петле думать, — обрадовался Савва.

— Чистый абрек, навроде чеченов, прости господи, — любуясь сыном, проговорил Дормидонт. — Ему бы только ружье да шашку!

— А что ж, тятя, разве лучше соха да онучи? Нехай пять лет да свои, чем пятьдесят — да все крепостные!

— Молчи, дурак, — оборвал его Дормидонт, опасливо поглядывая на Небольсина.

— Правильно говорит Савва, — сказал Небольсин, — жизнь в рабах — тяжелая, ужасная жизнь, и пора покончить с нею!

— Дай вам бог здоровья, батюшка барин, за ваши добрые слова, — вздохнул Дормидонт, — есть и среди бар хорошие люди, только не дал им господь помочь хрестьянам! Раздавили, сказывают, царские войска хороших людей, в Сибирь да на каторгу послал их Миколай Павлыч…

— И на виселицу, — тихо проговорил Небольсин.

— Вот видишь, тятя, а ты говоришь — терпи… Дождешься, пока самого в кандалы да в железа закуют. Я, батюшка Александр Николаич, так думаю, помогу вам Нюшку выкрасть, а сам сбегу… Не хочу я в Россию возвращаться…

— А чего ж делать станешь? — с любопытством спросил Дормидонт.

— В казаки пойду или к чеченам подамся!

— Фу ты, басурман, скажешь тоже, к нехристям гололобым, — всплеснул руками Дормидонт.

Небольсин, услыша скрип открываемой калитки, предостерегающе поднял руку. Через окно было слышно, как кто-то окликнул сидевшего у калитки Сеню.

Небольсин узнал Петушкова.

— Никак нет. Они в крепости. Обещались часам к десяти вернуться, — бойко соврал Сеня.

— Та-ак… Ты, любезный, скажи поручику, что я сегодня снова зайду. Дело, передай, имею.

— Вот и об нем, об их благородии, Нюша велела сказать, — тихо заговорил Дормидонт.

— «Благо-родие», — презрительно проткнул Савва, — вы не серчайте, батюшка Александр Николаевич, а такой дрянной человек этот подпоручик, что и слов найти сразу не соберешься.

— Ты помалкивай, Савва, уж в который раз тебе говорю, — остановил его отец, — молод еще людей хаять, а что насчет их благородия Петушкова, это точно… гнилой как есть барин, навроде ореха с червоточиной… — И, пригнувшись к Небольсину, Дормидонт рассказал ему про донос Петушкова.

— Нюша просила вас остерегаться его. Расскажите, говорит, барину все, что было, нехай знает, какой у него дружок.

— Значит, князь не поверил? — что-то обдумывая, спросил Небольсин.

— Не поверил, да ведь окромя Петушкова, никто про вас да про Нюшу не знает, а он, как увидел, что князь ему не верит, перепужался страсть как и давай отбой бить, я, мол, вроде ошибся, темно было, лица не разглядел…

— Князь ничего не сказал Нюше?

— Смеялся дюже, дураком и подлецом называл Петушкова.

— А что Нюша?

— Что? Ахтерка, умеет чего надо показать, как на тиатре, — засмеялся Савва.

Спустя полчаса Дормидонт с Саввой тихо вышли из хаты.

— Берегите Нюшу. Расскажите ей все, что мы надумали. А за Тереком сделаем все так, как решили.

— Спасибо тебе, барин, — низко поклонился Небольсину Дормидонт.

— Мы побережем сестру, а ты, барин, не обижай ее, как вместе жить станете, — сурово сказал Савва.

Небольсин остался один.

Новость, принесенная родными Нюши, разбередила его душу. Поручик не боялся за девушку. Пока он был рядом, возле нее, он сумел бы защитить ее.

— Хватило бы только у нее сил еще немного вынести этот ад, — прошептал Небольсин.

— Александр Николаевич, прикажете засветить огоньку? — входя в комнату, спросил Сеня.

— Зажигай.

— А я гостя от вас отвадил. Подпоручик Петушков приходил. Обещался снова зайти, так как прикажете, Александр Николаевич, допустить его до вас или спать ляжете?

— Пусти, я поздно лягу.

— А что, Александр Николаевич, правду балакают в слободке, будто скоро отселе все, окромя служилых, за Терек уйдут?

— Правда!

— Ох и скучно тут станет тогда, Александр Николаевич! Теперь и то бывает, хочь волком вой от скуки, а какая тогда тоска будет! Хорошо, что мы, спасибо генералу, в Типлис отселе поедем.

— Да и там, Сеня, особенного веселья не будет, — остановил его Небольсин, — город хоть и большой, да азиатский.

— Что вы, Александр Николаевич, армяне говорят — ба-альшой город, и дома кирпичные, в три этажа есть, а улицы мощеные, и русских полно, ля фам и ле вин боку[78], насчет веселья — все есть: и тиатер, и балаганы, и солдатские праздники с каруселями. Опять же христианская сторона, грузины все православные, нашей веры, церкви есть. Разве ж сравнить с этой дырой, прах ее возьми.

— Ну, в сравнении с Внезапной Тифлис, конечно, столица, все равно, как Москва с деревней.

— Вот-вот, я об этом и говорю, — обрадовался Сеня. — Поживем там, Александр Николаевич, годика три, а потом получите вы полковника, и тогда назад, в Москву, или в Питербург, а там и жену молодую, княжну какую-нибудь возьмете.

Небольсин смеялся, слушая болтовню Сени.

— Уже нашел, Сеня, свою княжну.

Сеня поднял голову:

— Неужели…

Но Небольсин, остановив его движением руки, проговорил:

— Я с тобой после поговорю об этом, а теперь иди открывай дверь, к нам, кажется, снова идет подпоручик!

Действительно, в калитку негромко стучал Петушков.

— Здравствуйте, Александр Николаевич, — входя в комнату и вешая фуражку на гвоздь, небрежно сказал Петушков.

— Здравствуй, — коротко ответил Небольсин.

— Заходил к тебе давеча, не застал. Был в крепости? Что нового? — не замечая холодного приема, продолжал Петушков.

— Все, как и раньше. А что у тебя, Петушков, как идет твоя жизнь?

— Да вроде по-старому, хотя и есть изменения… Видишь ли, — усаживаясь у стола, развязно начал подпоручик, — наконец боги вняли моим увещеваниям, и я, благодаря аллаха, покидаю сию отвратительную крепость.

— Да-а? — протянул Небольсин. — И куда же направляешь стопы?

— Недалече, но во всяком случае в город. В Кизляр. И ухожу с повышением в чине, — соврал Петушков.

— Что ж, третья звездочка сделает тебя совершенным Аполлоном, — серьезно сказал Небольсин.

— Конечно, — согласился подпоручик, — и жалование, и рацион, и прогоны, все уже будет по чину. Так вот я потому-то и зашел к тебе, Небольсин, что, памятуя о долге, о тех восьми червонцах, кои я у тебя позаимствовал… К сожалению, уезжая столь неожиданно, — забывая о только что сказанном, продолжал Петушков, — не смогу тебе, друг любезный, вернуть их, но укажи мне твой адрес, и при первой же почте переведу сей долг.

— Адреса пока не ведаю, так как не предполагаю оставаться в Тифлисе…

— Что ты, что ты, душенька. Надо пользоваться расположением главнокомандующего и, пока он еще в силе, укрепиться в Тифлисе.

— В какую часть переводишься? — перебил Небольсин, которому был неприятен и сам Петушков и его разговоры.

Подпоручик запнулся и с деланным смехом воскликнул:

— Представь, в провиантские офицеры иду… Ну, как сам понимаешь, чести мало, а… денег много, как поется у Моцарта.

— Да, чести действительно мало, хотя и к чему она тебе! — с нескрываемым презрением сказал Небольсин.

— То есть, как это «к чему»? У всякого офицера и дворянина она обязана быть, — обиделся Петушков.

— Мало что «обязана быть», да ведь не у каждого ж она есть, — барабаня по столу пальцами, ответил Небольсин.

Петушков опешил. «Видно, что-то знает», — нерешительно глянув на поручика, подумал он.

— Видишь ли, если ты насчет денег, то извини меня, мон шер, но, находясь в затрудненных обстоятельствах в данный момент, я просто не в силах… но как честный человек и дворянин я…

— Перестань паясничать, — сухо перебил Небольсин. — Ты отлично знаешь, о чем я говорю.

«Узнал, подлец, как бы еще чего не случилось!» — опасливо поглядывая на хозяина, подумал подпоручик.

— А об… чем же? — упавшим голосом спросил он.

— О твоем подлом и недостойном поступке, о гнусном доносе князю… вот о чем!