В детстве она мечтала быть Серым Волком, который спасает заблудившихся девочек. И съедает охотников.

Свет в окнах брата погас и почти тотчас загорелся в кабинете отца. Затем кто-то опустил жалюзи — похоже, они опять будут работать до утра. За завтраком ее встретят три постных физиономии: отец будет молча пить кофе с имбирем, Тим — клевать носом, а Фэй — сушиться, положив голову на ее левую ступню. Потом все разъедутся по делам, бросят ее и Фэя — они останутся бродить по лесу и болоту, за которым медленно зарастают развалины старого дома. Их старого дома, всё еще покрытого копотью с южной стороны.

«Когда-нибудь посажу там цветы. Ей бы понравилось».

Дождь утих. Тэа пытается вспомнить, когда была эта ночь. Когда она так медленно засыпала, завернувшись в мамино одеяло… Нет, не выходит.

«Я сплю. Лечу в самолете и сплю. Всё прошло».

В комнате раздается глубокий вздох. Такой серьезный и тоскливый, что Тэа немедленно садится на кровати. В двух шагах от нее стоит маленький Фэй — еще совсем щенок — и непонятно, как такой вздох поместился в этом толстолапом шаре. Рядом лежит письмо. Она узнает его: плотный конверт, написанные от руки буквы. Но Фэй хватает послание и неуклюже убегает через окно.

…У окна нет рамы, вокруг жухлые листья и каменное крошево. Остов кровати изъеден древоточцем, на оголенных плитах следы копоти. Кто-то стоит у соседнего окна.

— Алесь?

Силуэт оборачивается. Она различает за темнотой улыбку.

— Аль!

Кидается к ней. Чувствует тепло худеньких плеч и смех, который, как всегда, дрожит в глубине тела. Почти детские руки крепко обнимают в ответ.

— Аль…

Луна светит на них сквозь решетку перепутанных ветвей.

— Опять ревешь? Плакса ты, Тэйка.

— Я так давно тебя не видела.

— Глупости. Какой осел разрешил тебе шататься ночью?

— А? Нет… Я сама.

— Не бойся. Я побуду немного. Даже если твой ослобрат опять заявит, что я тебя порчу.

— Аль… Знаешь, я бы так хотела… вернуться.

Алеся отстраняется, заглядывает ей в лицо.

— Я тоже.

Они смотрят друг другу в глаза.

— Ты обязательно вернешься, Аль. Обязательно, — голос Тэа дрожит. Алеся кивает. — Жалко только, что я не смогу вернуть всего.

— Ты вернешь. Так или иначе.

— Но я не хочу иначе…

Она опускается на пол и зарывается лицом в колени. Слезы душат слова. Алеся садится рядом, медленно гладит ее по волосам.

«Каждый надеется, что его счастье зависит только от него. Так и есть. Но счастье подвижно и неоднородно. Иногда оно заполняет собой всё. Иногда тихо стоит на дне души. Усилием воли человек, как дерево, может пустить внутрь себя глубокие корни и чувствовать его постоянно, даже когда по кроне бьет град. Но что такое счастье? Оно как вода. Его живительность зависит от источника и берегов, в которых оно протекает. Это определяет всё».

— Но если дерево вырвано с корнем… Если ему не за что держаться…

— …оно умирает.

Тэа подняла лицо. Вокруг искрит слюдой полутемная пещера. Напротив, вместо Аль, сидит Элинор.

— Никто не хочет быть вырванным с корнем, — тихо говорит та. — Даже если в этом нет смысла. Если мы уже есть, мы хотим быть…

— …Счастливыми?

Элинор задумчиво смотрит на ее руки.

— Да. Даже мутным и грязным потоком.

— Но это не счастье.

— Твое «живительное» счастье — оно оставило тебе хоть что-нибудь?

— Оно со мной было.

— И что теперь?

— Теперь… я могу двигаться дальше.

— Ты никуда не двигаешься. И никуда не придешь. Ты, как и я, знаешь, что есть всего одна вещь… Всего лишь одна… — Элинор опустила лицо, наклонилась. Ее тонкие пальцы кончиками коснулись влажного камня под ногами. — Можно всю жизнь плыть по чистой реке. А можно по грязной — но тоже плыть. Можно знать или не знать о том, что мы существуем в суррогате бессмертия, не оставляющем после себя никаких воспоминаний, и что это бессмертие тоже дымка. Но в действительности есть только одно мгновение, пока мы помним себя. Оно меняется, для каждого оно свое, но однажды и оно непременно станет… Для всех нас станет…

Тэа почувствовала резкий запах морской воды, затем ее накрыла темнота. Позже, отдаваясь в глубине груди, зазвучали шаги; вокруг проступил свет, и Тэа проснулась в чужом сне. Сне Элинор. Сон брел по зимней улице за незнакомцем, голос Элли звучал тихо и сладко.

«Я смотрю на нетающие снежинки на его плечах. Запоминаю каждый шаг.

Сейчас — январский полдень, солнце на кирпичных стенах. Острый воздух, иней на черных решетках. Длинные росчерки по изломанному насту. Через час — разорванная грудная клетка, замерзающая радужка глаз. Конец, так скоро. Предопределенность идущего впереди человека, от этого шага до секунды, когда его настигнут и придавят к земле… Она лежит глубоко внутри меня. Я могу остановить его и спросить, который час. Я могу заглянуть в его живое лицо, увидеть его. Затем я вновь подумаю о том, что ждет его через несколько тысяч шагов. Через его несколько тысяч шагов я вспомню, каким было это лицо час назад. Буду идти и вспоминать — как сейчас.

Я замыкаю всё в этом круге. Мое начало и его конец. Необратимую перемену. Это единственная в мире вещь, чьи последствия всегда предсказуемы.

Единственная точка, с которой нельзя разминуться.

Моя опора среди бестолково несущегося хаоса: все, на кого вы сегодня смотрите, однажды исчезнут навсегда».

*

Россия, Москва

21 августа

Тэа сидела в углу и читала газеты; никто бы не удивился, обнаружив, что она снова спит. Странные приступы случались с ней всё чаще. Она по обыкновению ничего не желала объяснять, рассеянно пожимала плечами и бубнила под нос извинения. Хотя всем было ясно, что ее сонливость не имеет ничего общего с дожиганием после Перехода. Тэа и не думала отрицать; но даже беспомощно улыбаясь на расспросы Алекса, не изменяла своему обету — молчала.

«Как ослица». «Ослицы редко молчат — это чтобы ты знал, Райн».

Иногда Алекс вмешивался и будил ее. Грубо тряс, заставляя придти в себя, и не успокаивался, пока она не переставала клевать носом. Ее тихий, глубокий сон нагонял на него ужас.

Прошло несколько дней с тех пор, как они перебрались в Москву. Правила не изменились — главным Охотником по-прежнему оставалась Тэа. Однако Дэн, наблюдая ее состояние, начал не на шутку беспокоиться за исход дела. Она отмахивалась, бодро уверяла, что в нужный момент не даст осечки. Пока от нее требовалось немногое. Всем заправлял Рональд, самолично взявшийся координировать охрану Ивэна и Эмили. Молодожены сделали им неожиданный подарок — не нашли лучшего места для медового месяца, чем малолюдная глушь в Подмосковье. Купили небольшой дом, с четырех сторон окруженный лесом, и, судя по всему, решили обосноваться в нем на вечные времена. Ивэн лишь изредка выезжал в город, Эмили не показывалась дальше собственной ограды — Охотники, засевшие в ближайшей роще, видели ее в саду и на тропинке, ведущей к маленькому озеру возле виноградника, в сопровождении двух черных собак. Тэйси постарался на славу: заслал агентов прямо к подопечным в дом. Овчарки денно и нощно бдели в четыре глаза. «После окончания операции оставим собак у них. Если, конечно, захотят». «Горы?» «Собаки». «Разве они не под контролем магов?», удивился Райн. Тэа смешливо фыркнула и ушла читать газеты.

…Вчера ночью она вылетела из своей комнаты и повисла над столом — белая и взъерошенная. «Элинор вышла из Кокона». Дэн исчез на несколько часов. А когда вернулся, мешком упал на пустой диван: «Ничего не вижу — хоть убейте!» Тэа безмолвно постояла над ним с минуту, потом принесла горячий чай: «Ты не видишь не потому, что не можешь. Просто пока нечего видеть».

Ради него она вылезла из темного угла и остаток ночи просидела рядом. Они лениво тянули черный кофе и обменивались многозначительными туманностями. Утром вернулись Рональд и Алекс, и все живо расползлись по своим комнатам, чтобы не мешать очередному слету Охотников-стратегов…

Сегодня Тэа была еще тише, чем обычно.