В энергоотсеке грохнул взрыв. Одновременно на корабле завыла сирена. Люди ринулись к отсеку.

На полу, раскинув руки, лежал Либин. Он был без сознания.

— Феликс, — тихо позвал Георгий Георгиевич, опустившись

на колени рядом с коком.

Логвиненко, запыхавшийся от быстрого бега, пощупал пупьс, покачал головой и спорыми движениями принялся перевязывать обожженное лицо Либина.

Ольховатский подошел к «Катеноиду». Здесь дым был гуще. Часть установки была смята и покорежена. Толстая стальная стенка изогнулась, как лист бумаги. Он потрогал поверхность — она была не раскаленной, как он ожидал, а чуть тепловатой, и слабо светилась. Но это была не радиация — его счетчик молчал.

Забинтованного, как мумию, Феликса отправили в медотсек. Дым понемногу рассеивался. У «Катеноида» уже хлопотал То-бор, приводя его в порядок.

34

— Ты поседел, Володя?! — удивленно сказал Георгий Георгиевич, подойдя к Ольховатскому.

Тот машинально глянул в зеркальце, составляющее часть установки. На него смотрел совершенно седой парень. В растерянности он провел ладонью по волосам. Там, где Владимир провел ладонью, седины стало меньше. На руке остался серебристый налет,

С того момента, как произошел взрыв в энергетическом отсеке, пластинки словно бы объявили людям войну. Поведение их резко изменилось. Если раньше пластинку брали в руки, иона не приносила никому вреда, то теперь, коснувшись ее, человек получал сильный шоковый удар. Правда, многие переносили этот удар на ногах. Но некоторые теряли сознание. Так случилось с Георгием Георгиевичем, и его тоже пришлось отправить в медотсек.

В доброе старое время медотсек «Каравеллы» пустовал. Травмы у членов экипажа случались крайне редко, а болезнетворные вирусы на корабле не водились. Астрофизики шутили: «Наш медотсек — лучший образчик полного вакуума».

Теперь почти все гамаки в медотсеке были заняты, а вскоре их стало не хватать, и пришлось с помощью Тобора втискивать дополнительные.

„..На стук никто не отозвался, хотя зеленый ромб на входном люке светился — значит, хозяин находился дома.

Слегка встревоженный Дмитрий Анатольевич толкнул люк и вошел. Штурман, откинувшись, сидел в кресле и, казалось, дремал. Опытный врач, он, однако, сразу определил: дело неладно. Он подошел к Орленко. Тот был без сознания.

По собственной биосвязи врач связался с медотсеком и вызвал реанимационный манипулятор. Прошло несколько томительно долгих минут, пока торпедовидная конструкция влетела в открытый люк.

— Полегче, полегче, голуба душа, — пробормотал Дмитрий

Анатольевич, обращаясь к машине, и отошел в сторону, чтобы

манипулятор случайно не задел его.

Агрегат тотчас сориентировался и приблизился к Орленко, не дожидаясь команды врача. Панцирь аппарата раскрылся, словно бутон розы, и бесчисленные змеевидные датчики обвили тело штурмана, проникая сквозь одежду.

Дмитрий Анатольевич наблюдал за работой реаниматора, время от времени давая указания.

Валентин вздохнул и открыл глаза. Он что-то забормотал. Дмитрий Анатольевич прислушался.

— Оранжерейный... аннигиляцаонный... астроотсек... камбуз...—

бормотал штурман.

— Валя, что с тобой? — сказал врач и взял его за руку.

Штурман вздрогнул, умолк на полуслове. Глаза его забегали

по комнате, приобретая все более осмысленное выражение.

— Это вы, Дмитрий Анатольевич? — спросил он слабым го

лосом.

35

— Я, я, голуба душа, — обрадоваино ответил врач. — А кто

же еще?

Манипулятор подался немного назад. Теперь главную роль играл не он, а врач.

Я... у себя?

А где же еще, голуба? Дома ты.

Я только что здесь появился?

Как это только что? — поднял брови Дмитрий Анатолье

вич. — Мы с ним, — кивнул он на манипулятор, — уже минуг

двадцать с тобой возимся.

Неправда! — выкрикнул Валентин. — Зачем вы говорите

неправду? Минуту назад меня не было здесь.

Был, был ты здесь, голуба душа, — спокойно ответил

Дмитрий Анатольевич: за свою долгую практику ему пришлось

повидать всякое. — Где же тебе еще быть?

Я... только что... был во всех отсеках «Каравеллы», —

запинаясь проговорил штурман.

В каких, в каких отсеках?

Во всех сразу!

Рассуди сам, голуба. Разве такое мыслимо?

— Говорю же — я был в них одновременно!

«Расщепление сознания. Типичная картина», — подумал Лог-

виненко и покачал головой.

Глаза штурмана блеснули. В них снова заполыхал огонь недавно виденного.

Я наблюдал все отсеки изнутри... одновременно... Они

как бы накладывались друг на друга, но не мешались... И я

смотрел на них, но как бы чужими глазами. Непонятно?

Продолжай.

Я был у астробиологов... Наблюдал Алю близко, как вас

сейчас... Но странно — она показалась мне чужой, незнакомой.

Как бы существом с другой планеты.

А другие?

И другие были чужими.

Что скажешь, голуба? — обратился Дмитрий Анатольевич

к манипулятору.

Машина безмолвствовала: в ее диагностической памяти подобных признаков болезни не значилось. Врач прошелся по комнате.

Ну а что же ты делал там, во всех отсеках... одновре

менно?

Меня интересовало... как работа каждого отсека влияет

на курс «Каравеллы» Но, понимаете, Дмитрий Анатольевич, это

интересовало не меня, а кого-то другого, который смотрел на

окружающее моими глазами.

Значит, ты видел все отсеки одновременно? — задумчиво

спросил врач.

Не только отсеки.

Что же еще?

Рассказ штурмана врач выслушал с величайшим вниманием, а манипулятор по его знаку записал сбивчивую речь Орленко на магнитную пленку.

36

...Два солнца, два нестерпимо ярких солнца плыли по нездешнему небосводу. Алое и зеленое.

Штурман стоял посреди слабо всхолмленной равнины. Горячий ветер доносил неведомые запахи.

Одно солнце плыло в зенит, другое склонялось к горизонту. Зеленый и алый свет смешивались в разных пропорциях, и окружающие предметы ежеминутно меняли свою окраску.

...Он огляделся. Вдали темнела рощица, состоящая из странных вытянутых, угловато изогнутых предметов, то ли растений, то ли каких-то конструкций.

Штурман решил пройти к роще. Она оказалась гораздо дальше, чем представлялось на первый взгляд.

Алое светило наполовину село. Зато зеленое вошло в силу и окрасило окрестный мир на свой манер.

Случайно бросив взгляд под крги, штурман опешил: он, оказывается, не шагал, а как бы плыл над поверхностью. Именно плыл: ступня приближалась к почве до определенного предела, не опускаясь, однако, ниже трех-четырех сантиметров.

— Ну и дела! — сказал он.

Остановился, попробовал притопнуть, но зазор между ногой и почвой не уменьшился.

Что за чертовщина! Может, силовое поле?

Валентин опустился на колени, попробовал взять щепотку грунта, но не смог: рука скользила по невидимой преграде, вроде бы податливо-упругой, но непреодолимой.

После нескольких неудачных попыток штурман выпрямился.