— Отставить носилки! — ни на кого не глядя, сказал Талащенко. — Герой Советского Союза гвардии майор Бельский умер...

Вокруг гремело и бушевало, грохот минных разрывов сотрясал горячий, нагретый апрельским солнцем воздух. Лазарев кричал что-то яростное по телефону. А Талащенко все глядел на белое, успокоенное лицо Бельского, а видел сквозь застилавшую глаза дымку совсем другое. Видел Вельского живого, горячего, умного, отчаянного и доброго...

Он поднялся, накрыл Вельского шинелью, отвернулся, надел фуражку. В окна бил солнечный свет, и в его золотых дымных полосах, искрясь, кружились пылинки.

— Ну вот и все, — сказал Талащенко, печально взглянув на Краснова. — Теперь здравствуй. Формальности закончены, Я принял батальон. Доложи мне обстановку»

Танковые и механизированные соединения 3-го Украинского фронта, взломав немецкую оборону юго-западнее Вены в предгорьях Австрийских Альп, ворвались в лесисто-горный массив со штраусовским названием «Венский лес» и стали уверенно обходить город с запада. Вена была замкнута в огромную дугу полуокружения, концы которой упирались в Дунай около Альберна на юго-востоке и Клостернойбурга и Вайдлинга на северо-западе. Теперь враг мог отходить только за Дунай и Дунайский канал — в заводские кварталы Флоридсдорфа, Каграна и Штадлау, но туда уже спешили войска 2-го Украинского, двое суток назад овладевшие Братиславой. Одновременно с прорывом западнее Вены усилилось давление наступающих в южной части города. Противник стал постепенно отходить к центру Вены. Спешно минировались, готовились к взрыву все мосты через канал и Дунай в черте внутреннего города и в Пратере. Полицейские полки и полки фольксштурма, слабо обученные ведению уличного боя, торопливо выдвигались к местам наибольшего натиска русских и гибли под огнем их танков и артиллерии. Ряды немецких пехотных частей пополнялись бывшими летчиками и бывшими танкистами, машины которых были уничтожены или остались без горючего. Противника лихорадило. Сотни его солдат поднимали руки, и в то же время сотни сопротивлялись с ожесточенной, фанатичной яростью.

К вечеру седьмого апреля части гурьяновского механизированного корпуса, отбившие днем все контратаки противника, приняли полосу своего соседа, переброшенного для развития успеха на левый фланг, в обход Вены с запада, и перегруппировавшись вправо, вышли в район двух венских вокзалов — Восточного и Южного. Теперь перед ними, за изогнутыми, исковерканными, тускло отражающими розовое небо рельсами многочисленных железнодорожных путей, высились старинные, массивные башни и стены Арсенала, а чуть левее, наполовину закрытый безмолвным силуэтом Восточного вокзала, темнел городской парк Швейцергартен.

Специальный приказ свыше предписывал не прекращать боевых действий даже ночью, выделяя для ночных боев части, не участвовавшие в наступлении днем. Генерал Гурьянов приказал Кравчуку пропустить через свои боевые порядки бригаду, шедшую во втором эшелоне, самому на ночь выйти из боя, но быть готовым рано утром при поддержке артиллерии и танков штурмовать Арсенал.

Проверив охранение, выставленное около машин на ночь, Виктор Мазников вернулся в расположение роты, в нижний полуподвальный этаж массивного каменного здания на углу Фаворитенштрассе и пятьсот сорок шестого квартала. Судя по тяжелым столикам и разбитой стойке со стеклянной витриной около дальней от входа стены, здесь была когда-то пивная или что-то в этом роде. «Забегаловка», как «перевел на русский язык» Ленский.

Кое-кто из танкистов, главным образом те, кому предстояло сменять дежурившее сейчас охранение, уже спали. Снегирь, сгорбившись, сидел на диванчике и уныло подбирал на аккордеоне «Сказки Венского леса». За столиком, рядом со стойкой, на которой стояли две лампы-гильзы, Ленский перебрасывался в подкидного с командиром 212-й и двумя механиками. По соседству с ними четверо танкистов забивали «козла».

Виктор прошел к стойке, швырнул на нее шлем, достал сигарету, закурил.

— Ну что, комбриг, будем ужинать? — поглядел на него Ленский.

— Можно было бы.

Скрип аккордеона стих. Снегирь подошел к Мазникову, протянул ему помятый конверт:

— Письмо вам, товарищ гвардии капитан. Старшина ездил в полк и привез. От Казачка.

— Что он пишет?

— Я не читал. Вам лично адресовано.

— Ладно, посмотрим, как он там...

Письмо Кости Казачкова было не очень длинным, хотя и писал он впервые за два с лишним месяца.

«Здорово, комбриг! Привет, старики! — писал Казачков. — Привет и уважение гвардейским танкистам! Разрешите доложить? Не писал вам долго, простите меня великодушно. А не писал потому, что был настоящим доходягой и уже думал, что будет мне крышка. Обе мои ноги чуть не отвалились, но одну доктора все-таки спасли. Так что от того света я отвертелся, в рай не взяли, грехов много, а в ад не заслужил. Все-таки три с половиной года воевал верой и правдой и заработал себе прощение всевышнего тем, что порядочно фрицев укокошил. Вот и прописали мне жить на этом свете сколько захочется. Попрыгунчиком на одной ножке... »

— Хватит! — донесся до Виктора голос Ленского. — Обалдел от этого подкидного! Все! Будем ужинать. — Он позвал своего радиста: — Ребров! Трофеи на стол!

На улице, но соседству со зданием, где размещалась рота, изредка рвались мины, а когда открывалась дверь, со стороны Восточного и Южного вокзалов было хорошо слышно автоматно-пулеметную стрельбу.

«... Так что моя послевоенная житуха, комбриг, видна теперь как на ладошке, — писал Казачков дальше. — Буду в артели инвалидов дамские туфельки тачать... Смеюсь. Это на всякий случай, мирная жизнь наладится, тогда и побачим, что делать. Ну, а в твоих делах, надеюсь, полный ажур? Приветствуй от моего имени дорогую Ниночку. Привет Снегирьку, Свиридову твоему («Свиридову! » — с горечью повторил Мазников) и всем нашим гренадерам... — Казачков перечислял с десяток фамилий. — А тех, кто полег в бою, помяни добрым словом и пропусти в память о них чарочку при удобном случае. Черкни, как житье-бытье. Пробуду я в госпитале еще, видно, месяца два, а может, и больше. Будь здоров, не чихай и не кашляй! Твой Костя».

На ступеньках каменной лестницы послышались шаги.

— Кажется, первая?

Виктор обернулся, даже в полутьме узнал командира полка, одернул комбинезон, кинулся навстречу Рудакову и в трех шагах от него замер по стойке «смирно»:

— Товарищ гвардии полковник! Первая танковая рота согласно приказу отдыхает. Охранение выставлено. Никаких происшествий не случилось. Командир роты гвардии капитан Мазников.

Рудаков протянул ему руку:

— Здравствуйте! — Потом прошел на середину комнаты. — Здравствуйте, товарищи!..

Танкисты нестройно поздоровались в ответ.

— Устроились вы, по-моему, неплохо, даже жаль тревожить. Но отдых — отдыхом, а дело — делом. — Командир полка обернулся к Мазникову: — План Вены, конечно, есть?

— Есть, товарищ гвардии полковник.

— Клади на стол. Надо с вами кое-что уточнить.

Виктор расстелил на столе большой план Вены, разгладил

его руками, пододвинул поближе лампу.

— Задача — брать Арсенал, — сказал Рудаков. — Но надо уточнить маршрут выдвижения. Мы стоим здесь, — командир полка ткнул огрызком карандаша в один из ближних к центру кварталов Фаворитенштрассе. — По прямой до Арсенала пустяк. Но почти все эти улицы просматриваются из Пратера и с казарм Альберта. Выдвигаться на исходные будете в обход, чтобы зайти в Швейцергартен с севера. Там немедленно свяжетесь с командиром первого мотострелкового батальона гвардии майором Талащенко. Он будет на своем КП, вот здесь, к пяти тридцати. Во время атаки рекомендую... да нет, не рекомендую, а приказываю: от пехоты не отрываться и вперед не выскакивать. У немцев тут сильные противотанковые средства. Артиллеристы постараются их подавить, но все-таки имейте это в виду. За полчаса до выхода доложите мне готовность. Все ясно?