— Товарищ гвардии капитан, разрешите люк открыть? Жара, как в парной!..

— Открывай! Устроим маленький сквознячок.

Внутри танка действительно было очень жарко. Виктор решил открыть и свой люк. Тяжелый стальной диск, скрипнув петлями, увесисто громыхнул о броню башни. Потянуло прохладой.

Сняв пахнущий кожей, потом и резиной шлем, Виктор долго глядел в безоблачную, чуть белесоватую синеву неба, почти в самом зените прочерченную двумя параллельными, медленно тающими белыми линиями. Видно, недавно вдоль Фаворитенштрассе прошла к центру Вены пара истребителей.

— Ребята! — крикнул вдруг кто-то снаружи. — Танкисты!

По царапающим звукам Виктор догадался, что этот «кто-то», скользя и срываясь, пытается взобраться на броню танка. Он привстал на своем сиденье, высунулся из люка. Внизу, так и не сумев подняться на надкрылок, стоял злой розовощекий мальчик в распахнутом ватнике, без пилотки. Под ватником над левым кармашком его грязной хлопчатобумажной гимнастерки поблескивала на алой ленточке небольшая выпуклая Золотая Звездочка.

— Слушай, друг, — заговорил мальчик, — у нас комбата ранило. В обе ноги и в грудь. В тыл надо отвезти, а? Помоги! Дай машину. Или вот на своей. Час, больше не понадобится. У нас «виллис» был, изуродовало...

Однажды Мазников уже видел где-то этого человека. Пока тот говорил, он пытался вспомнить, где именно. И вспомнил — в Буде. Тогда рота Мазникова поддерживала его, этого лейтенанта или старшего лейтенанта, роту автоматчиков. Он даже вспомнил его фамилию — Махоркин.

— Не могу, — как можно мягче сказал Виктор. — Ваш же фланг открою. Не могу исправные машины посылать в тыл. Не проси. За это под суд..,

Махоркин подскочил:

— Да ты... Ты знаешь... Комбат же умирает! А ты... Ты суда испугался? А если б тебя так, а? Пехота б не бросила!

— Повезешь? — лейтенант потянулся к кобуре за пистолетом. — Повезешь?

— Дурак! Чего за пушкой полез? Спрячь! — не меняя позы, сказал Виктор. — Иди лучше перевяжи своего комбата и вызывай машину из санроты. Вывози, пока утихло.

— Да ты послушай, капитан, — уже тише и умоляюще продолжал Махоркин, обезоруженный его спокойствием. — Ну хоть до КП бригады отвези.. Тут километра полтора... Вон там заводишко какой-то. Договорились?

Резкий, неожиданно близкий орудийный выстрел справа ошеломил обоих. Виктор повернулся на звук. В двух сотнях метров от них медленно шли по Фаворитенштрассе два «тигра».

— Договорились! Видишь? — крикнул Виктор, ныряя в башню. —Торговался, как на базаре!..

«Тигры» остановились на перекрестке, поочередно стреляя из орудий. Длинная струя пламени вылетала из ствола, танк вздрагивал, чуть откатывался назад, снова поводил стволом пушки, нащупывая потерянную цель. Немцы били по домам, в которых, измученный, уставший, изнуренный вражескими контратаками, все еще стойко держался гвардейский мотострелковый батальон во главе со своим раненым командиром.

— Бронебойным! — скомандовал Мазников.

— Готово!

Немецкий снаряд упал где-то совсем близко. С потолка на кол полетели пласты штукатурки.

Бельский чуть приоткрыл глаза, огляделся, взглядом поискал Лазарева, который сидел неподалеку от окна и что-то кричал в рыжую пластмассовую трубку телефона.

Увидев зовущий взгляд комбата, Лазарев поднялся, согнувшись пополам (в потолок и в стены все время шлепались осколки и пули), подошел.

— Опять? — спросил Бельский.

Лазарев понял этот вопрос по движению его черных, спекшихся губ, кивнул:

— Опять.

— Где?

— В основном у Махоркина! — в самое ухо крикнул комбату начальник штаба. — Лежите!..

Бельский, посеревший, с темными растрепанными волосами, лежал в углу на собранном в кучу и накрытом плащ-палаткой тряпье. Обе ноги его, выше колен, были перебиты пулеметной очередью, а две автоматные пули попали в грудь. Он дышал хрипло, глаз почти не открывал, часто терял сознание, и солдат-связной, сидевший около него на полу, поминутно вытирал комком бинта кровь, тоненькой струйкой текшую изо рта командира батальона. Грудь и ноги Бельского были кое-как перевязаны, на грязных бинтах чернели большие расплывшиеся пятна.

Краснов вернулся на КП батальона после третьей немецкой контратаки. Он где-то потерял свою фуражку, был теперь в засаленной пилотке с чужой головы. Может быть, даже с кого-нибудь из убитых. Старший лейтенант Лазарев узнал замполита не сразу. Подумалось, что это офицер связи от соседей или сверху.

 — Где комбат? — спросил Краснов, не видя на командном пункте Бельского.

— Ранен комбат, — тихо сказал Лазарев. — Повел в атаку третью роту...

— Да не объясняйте, вы мне! Все знаю! — отмахнулся Краснов. — Где он?

Лазарев показал глазами в угол комнаты:

— Лежит. Вон там.

Подойдя, Краснов и узнал и не узнал Бельского. Серое, осунувшееся лицо, впавшие бескровные щеки, черный рот и из уголка его — протянувшаяся наискось но подбородку кроваво-красная прожилка. Какой-нибудь час назад этот человек разговаривал, ел, смеялся, смотрел, распоряжался, привычно и легко командовал батальоном, а теперь он лежал неузнаваемо чужой и страшный, с раздробленными ногами и простреленной грудью. Краснову мгновенно припомнились все их разговоры, легкое перекрытие окопа над головой, далеко отсюда, на крохотном дунайском плацдарме под Эрчи, ночной дождь и маленький, дымно тлеющий костерок на дне окопа... Он вспомнил, каким был Бельский под Бичке, под Замолью, в Каполнаш-Ниеке... И такого Вельского больше не было.

— И фельдшер куда-то пропал, — сказал Лазарев.

Краснов тяжело посмотрел на него:

— Фельдшер убит. Он был в первой роте. Остались одни санинструктора. А что санинструктора!.. Командир бригады знает?

— Я сразу доложил. Он сказал, что посылает санитарную машину. Уже час прошел, а никакой машины! Наш «виллис» разбит, штабная полуторка без баллонов. Да и не проскочили бы все равно. Потемнеет, рискнем на мотоцикле.

— «Чайка» слушает, — заговорил вдруг радист. — Сейчас! — Он протянул трубку радиотелефона Лазареву. — Лейтенант Махоркин.

Начальник штаба слушал, изредка кивая и «угукая».

— Угу... Понятно, — сказал он в конце разговора и, сунув трубку радисту, взглянул на замполита. — Танкисты машину не дали.

— Какую машину?

— Танк. Мы хотели комбата в тыл...

— И правильно не дали! Кто посмеет гнать боеспособную машину в тыл?

Взглянув в окно, замполит увидел, что по широкому межквартальному переулку со стороны Фаворитенштрассе, развернув башню назад, все-таки идет какая-то «тридцатьчетверка». Два раза она выстрелила с коротких остановок из орудия но противоположной стороне улицы, занятой немцами, и круто свернула за угол дома, где был КП батальона.

— Талащенко ворвался в комнату, чуть прихрамывая, отпихнул подвернувшегося под руку солдата-связиста, увидел Краснова, Лазарева и Чибисова и, не здороваясь, даже не протянув никому руки, громко спросил:

— Где Бельский?

— Там, — Краснов кивнул в угол, где лежал Бельский,

— Разыскать носилки! Хоть из-под земли! Быстро!

Замполит поднял голову:

— Что ты хочешь делать, Гриша?

— Положим в танк и вывезем.

— Как ты его туда положишь? — горько усмехнулся Краснов, представляя себе, как под огнем противника просовывают в узкий прямоугольный люк механика или в круглый люк башни, окровавленного, изрешеченного пулями Вельского. Он представил себе эту картину, и его передернуло.

— Положим! Бориса надо спасать!..

— Надо спасать, — повторил Краснов.

Мины ложились все ближе и ближе. Широко и раскатисто, будто гонимая ветром, с фланга на фланг батальона гуляла автоматно-пулеметная стрельба. С той стороны, где находилась рота Махоркина, доносились жесткие хлопки танковых пушек.

Талащенко подошел к Бельскому, опустился на колени:

— Боря!.. Ты слышишь меня, Боря?

Но Бельский был неподвижен, и подошедший к ним Краснов испугался не этой его неподвижности, он испугался его чуть приоткрытых, тускло блестевших меж ресниц глаз. Дыхания раненого не было слышно, и только тогда, когда Талащенко, державший в своей руке белую, словно высохшую за этот час руку Бельского, поднялся и снял фуражку, Краснов понял, что случилось.