Ответственно заявляю: это самое бессовестное вранье. Подобным образом один из последних негодяев, Тарада, пытался предстать перед следствием незапятнанным и честным. Тогда как же, как не результат взяток, можно понять обнаруженные при обыске в его квартире под ванной пачки купюр, обхваченные синей изоляционной лентой, и трехлитровые стеклянные банки с драгоценностями, прикопанные в отцовском огороде? Ведь это были факты, это доказано!

Подарки были. Но это были подарки иного рода. Помнится, как Медунов, принимая в своём кабинете посетителей, непременно и с гордостью показывал огромную вазу — дар завода фарфоро — фаянсовых изделий, на которой красовался портрет «виновника» предстоящего торжества Л. И. Брежнева, и при этом читал поздравительную нелепицу, которую сам же и сочинил:

Конечно, этот «подарок» — неприкрытый подхалимаж, но в тот момент Медунов был сам себе судьёю.

В порядочности и искренности «показаний» Тарады я смог убедиться, как говорится, на собственной шкуре.

Однажды открылась дверь и в мой кабинет председателя Темрюкского райисполкома вошел человек с черным «дипломатом» в руках. Человек весьма бесцеремонно раскрыл дипломат и, достав какие‑то бумаги, представился:

— Следователь по особо важным делам Генеральной Прокуратуры СССР…

У меня невольно екнуло сердце, но никакой «особо важной» вины за собой я не чувствовал. И был спокоен.

Правда, черной кошкой пробежала мысль о «геноциде адыгейского народа», инкриминированная мне накануне бюро крайкома партии, в результате чего я оказался в славной Тмугаракани. Но я еще более успокоился, понимая, что «особо важного» следователя «политика» не должна была, по идее, интересовать.

Так и произошло.

— В каких отношениях вы были с Тарадой? — задал вопрос следователь тоном, каким допрашивают преступников.

Вопрос был, прямо скажем, по прошествии времени неожиданный, но врасплох меня не застал.

— В обычных, вполне рабочих…

— Нельзя ли конкретнее?

— Отчего же, можно. Тарада — секретарь крайкома партии, я — секретарь крайкома комсомола… Служебная дистанция, как вы понимаете, огромных размеров…

— Как часто вы общались с Тарадой?

— Практически ежедневно…

— ?!

— Разумеется, по работе…

— С какими просьбами вы обращались к Тараде?

— С разными. Например, о содействии в покупке походных палаток для участников военно — спортивной игры «Зарница»…

— А он?

— Секретари крайкома партии, как правило, с просьбами не обращались. Они давали указания. Хотя две, именно, просьбы от Тарады были…

— Какие?

— Они касались одного и того же лица — Вячеслава Очкаса. Вначале о приеме его на работу в качестве инструктора крайкома комсомола, затем о подписании письма о ходатайстве о выделении ему квартиры…

— Так, так… продолжайте.

— Что касается первой части вопроса, то Очкаса я принимал на работу осознанно: была вакансия, да и парень он был неглупый и с соответствующим образованием — юрист, а писем с подобными ходатайствами подписал бы по каждому из нуждающихся в жилье: давали бы квартиры… Да квартир, ведь, никто не предоставлял… Лимиты существовали.

— Всё?

— Всё!

Следователь раскрыл бумаги и подал мне. Это был протокол допроса Тарады. Наши «версии» практически совпадали.

«Важняк» пожал мне руку и отбыл в неизвестном направлении, заставив меня недобрым словом вспомнить «стукача» Тараду.

Вот вам и «система подарков», которая мерещилась в тюремной камере ничего не забывшему и не прочувствовавшему ни одной детали своей двойной жизни лжесекретарю крайкома.

И трудно не согласиться с мнением Медунова:

— А вот что касается смерти Тарады, то она, на мой взгляд, не столь таинственна. Скорее, жизнь его была полна зловещих тайн, за которые он в конце концов и заплатил суровую плату. Тарада, когда его арестовали, покупал жизнь самым мерзким образом: он называл сотни имен, с которыми якобы имел преступную связь. Следствие все версии проверяло, время шло. Тарада цеплялся за каждый день.

6

Я не прокурор и не буду на себя брать смелость разгребать вымышленные чьим‑то больным воображением кучи мусора, коими обильно усыпан скорбный на закате жизни путь бывшего лидера Кубани.

Все же крайне любопытно, как сам «хозяин края» впоследствии оценивал и объяснял суть предъявленных ему обвинений? Что ему вменялось в вину?

— Если только патриотизм за дело нашего народа, за дела партии является преступлением — я самый великий преступник! — утверждал Медунов. — Я хотел как лучше, и вся моя жизнь, вся моя работа сводилась к тому, чтобы как можно больше и лучше сделать для дела, для государства, для партии, для людей! Я этим жил! Моим стилем партийной работы всегда была постановка каких‑то больших задач, вокруг кото — рых должны компоноваться партийная организация, коммунисты, актив, беспартийные массы, трудящиеся. С тем, чтобы это было такой идеей, проблемой, в бой за которую шли вслед за партийной организацией и все трудящиеся. Простыми словами я говорил так: никогда не надо давать дремать партийной организации. А если только дашь возможность дремать партийной организации, значит тут же проявляется застой, тут же появляется болото, тут же появляются и проявляются негативные явления. Надо создавать полезную деловую занятость. Сим делом я и занимался. Могу все это подтвердить примерами…

За примерами, в самом деле, далеко ходить было не надо. Медунов был большим мастером оригинальнейших экспромтов, которые как бы возникали сами по себе, непринужденно, сообразуясь с ситуацией и реальной действительностью. Они всегда носили не просто декоративный характер, а имели стратегическую силу и дальновидный расчет. По прошествии лет отчетливо начинаешь понимать глубинные замыслы этих «экспромтов», редкую способность Медунова, взявшись за одно звено, вытащить всю цепь. И следует отдать должное: все происходило в непреложном диалектическом единстве слова и дела.

Краевая партийная организация в самом деле при Медунове не «дремала», напротив, почти беспрерывно от «генератора идей» исходили новые и новые импульсы, заставлявшие весь край работать в полную силу. Нередко частные технологические приемы, которые положено было знать и использовать сельхозникам, Медунов возводил в разряд наиважнейших. Яркий пример — борьба за получение сильных пшениц и, как частный прием их лабораторного определения, — «отмывание клейковины». Казалось бы, зачем, к прим эру, прокурору города или руководителю строительной организации, архитектору, директору завода, либо профсоюзному работнику уметь «отмывать клейковину»?

Ведь это занятие для хлебных технологов, сугубо узких специалистов? Но в том то и дело, что по «разнарядке», направляя всех и вся в Ейскую «академию» по сильным пшеницам, Медунов тем самым прививал у руководителей не только уважение к хлебу, но и знания приемов его получения. До сих пор вспоминаю тот пахнувший степью мякиш хлеба, самостоятельно «отмытый» и исследованный под наставлением опытных преподавателей.

А взять, например, такой прием, получивший оглушительную популярность и давший многие тонны дополнительно 26*

качественного кубанского зерна, как контрольные обмолоты. Суть его удивительно проста. Для определения контрольной урожайности в каждой бригаде создаются комиссии примерно в таком составе: агроном бригады (отделения), представители профсоюзной организации, ревизионной комиссии, народного контроля и комбайнер. Контрольная урожайность определяется путем тщательного обмолота под наблюдением этой комиссии в каждой загонке, как правило, трех характерных валков (два по краям на расстоянии 15–20 метров от границ поля и один в середине загонки). Результаты обмолота заносятся в акт, один экземпляр которого вручается комбайнеру, другой остается у агронома бригады (отделения) для постоянного контроля за качеством обмолота. При получении фактической урожайности не ниже чем при контрольном обмолоте комбайнеру и другим членам агрегата дополнительно (кроме основной и повышенной оплаты на уборке) выплачивается за каждый последний центнер при урожайности до 30 центнеров с гектара — 80 копеек, от 30,1 до 35 центнеров — 1,0 рубль и т. д., выше 50 центнеров — 1 рубль 50 копеек. Основанием для выплаты премий членам агрегата является акт контрольного обмолота на этом участке и акт приемки зерна после обмолота.