стыда перестали ходить коленки, обрушилась сумасшедшая злость на себя.

     Лариса сзади ткнула стволом пистолета в позвоночник и потребовала:

     - А ну, рассказывай, что ты делал сегодня с утра. В подробностях.

     В ботиночках он, слава  богу,  в  ботиночках.  Ну,  держись,  Лариса!

Расчет на шоковую боль и опережение. Короткий удар каблука в голень  и  на

пол, на пол!

     Упав, Виктор бревном трижды перекатился вокруг своей оси и,  вскочив,

оказался за Ларисиной спиной. Она уже села на  пол  от  нестерпимой  боли.

Пистолет валялся рядом. Ногой он откинул пистолет подальше, рывком  поднял

ее, ненавистно заглянул ей в лицо. А она плакала, по-детски плакала.

     - Говори, сука, кто тебя подослал! - орал он, тряся ее за плечи. Икая

от боли и слез, она не в силах говорить, мотала головой. - Говори, говори!

     - Я пошутить хотела. - Наконец плаксиво заныла она.  -  Я  думала  он

игрушечный, и я как в кино... А ты... А ты... А ты зверь, вот ты кто.

     Он отшвырнул ее на тахту, подобрал пистолет с пола  и  осмотрел  его.

Она и с предохранителя его не сняла. Виктор сказал облегченно и виновато:

     - Идиотка.

     - Больно, больно, больно, - жаловалась она.

     - Сейчас йодом смажу, - пообещал  он  первую  медицинскую  помощь  и,

спрятав пистолет в брючный  карман,  отправился  на  кухню.  Из  настенной

аптечки достал пузырек с йодом, подумав, налил в стакан граммов сто водки,

прихватил еще и яблочко и, вернувшись в комнату, посоветовал: - Выпей  для

начала. Поможет.

     Лариса тыльной стороной  ладони  осторожно  вытиравшая  подрисованные

глаза, взяла стакан, выпила до дна и, дожевав  маленький  кусочек  яблока,

почти прошептала:

     - Спасибо.

     - Колготы снимай, - сурово распорядился он. Слегка  ошарашенная  этим

требованием, она с удивлением посмотрела на него, потом поняла,  для  чего

ей следует снять колготки, попросила:

     - Отвернись.

     На правой ее голени  вспухла  порядочная  шишка,  с  открытой  ранкой

наверху. Постарался, кретин. Виктор взболтал пузырек и стеклянной  пробкой

прижег ранку. Видно сильно щипало, потому что Лариса с шипеньем  выпускала

из себя воздух сквозь сжатые зубы. Он закрыл пузырек и, успокаивая,  нежно

поцеловал ее голую коленку.

     - Дурачок, - ласково сказала Лариса, обняла  за  шею  и  прижала  его

голову к мягкой своей груди. И еще раз  повторила  для  убедительности:  -

Дурачок.

     В этот день они занимались любовью с особым удовольствием.

     - Вот и все, что сняли,  -  сказал  режиссер  Андрей,  когда  в  зале

зажегся свет. - Ну, как тебе?

     Три часа в душном зале (и куртки не снять  от  того,  что  на  всякий

случай пистолет под мышкой), три часа на экране то, что,  когда  писалось,

виделось совсем другим. Три  часа  беспрерывных  переговоров  режиссера  с

монтажером, три часа скачущих в голове картинок без  экрана,  от  падающей

"двойки" до Олега на радиаторе "Нивы" - эти три  часа  довели  Виктора  до

полного раскардаша чувств и отчаянной раздражительности.

     - Говно, по-моему, - громко поделился он своими впечатлениями.

     - Ну, зачем же вы  так,  Виктор  Ильич!  -  укорила  беспокоящаяся  о

душевном  равновесии  режиссера  монтажор.  -  Это   даже   не   подложено

по-настоящему, да еще с запасными дублями...

     - Писать надо хорошо,  -  тут  же  обратился  к  приему  "сам  дурак"

режиссер. - Развел розовые просоветские сопли, а я расхлебывай.

     - Сопли? - поинтересовался, что режиссер расхлебывает, Виктор.

     - Надо же было мне, дураку, браться за это дело! - вопил режиссер.

     - Ну и не брался бы. Кто тебя заставлял? -  Виктор  сегодня  не  знал

пощады.

     - Ты, ты! Своими литературными фейерверками! А сдуешь словесную  пену

на съемке - под ней пшик, пустота!

     - Это тебе не чернуху, не голых баб в дерьме снимать!  Здесь  головой

работать надо, думать, чувствовать, искать. - Виктор встал. -  Теперь  без

меня. Все, ухожу.

     - Куда?

     -  Туда,  куда  зовет  меня  мой  жалкий  жребий,   -   застеснявшись

собственного пафоса, шутейно, цитатой из Островского,  ответил  Виктор.  И

режиссер опомнился:

     - Ну, поорали и будя. Что делать, Витя?

     - Ты - снимать, я - писать.

     - Ну, это само собой, - режиссер Андрей тоже встал, взял Виктора  под

руку и вывел в коридор, где зашипел как змея (чтобы враги не  слышали):  -

Пойми же ты, все будет в  полном  порядке,  если  мы  сделаем  то,  что  я

задумал. Две сцены с тебя, Витя, только две  сцены.  Представляешь:  хаос,

кровавая каша проклятой этой гражданской войны, безнадега, грязь  и  вдруг

всадник на белом коне, Георгий Победоносец, поражающий гада  копьем  веры,

чистоты, справедливого возмездия. В мечтах, во сне  ли,  наяву,  но  надо,

чтобы явился всадник на белом коне, он должен явиться, Витя!

     - Каким образом? - спросил Виктор.

     - Вот ты  и  подумай,  -  Андрей  заговорил  погромче.  -  Мы  сейчас

консервируемся не две недели из-за неготовности декораций, я смотаюсь дней

на десять в одно место, отдохну слегка от суеты, а ты тут подумай,  ладно,

а? Я вернусь, засядем денька на три и запишем все как надо.

     - Ладно, подумаю, - чтобы отвязаться, согласился Виктор. - Далеко  ли

собрался?

     - Да нет, недалеко. Без определенного адреса. В леса, на  природу,  -

бегло ответил Андрей и напомнил: - Только ты думай, думай, по-настоящему.

     - Понарошку думать нельзя, Андрюша. Ну, бывай, натуралист,  -  Виктор

поспешно,  чтобы  не  остановил  его   в   последний   момент   выдающийся

кинематографист, пожал ему руку и зашагал по длинному коридору монтажной.

     - Ты еще будешь хвастаться знакомством со мной,  -  весело  прокричал

вслед ему режиссер.

     Считая, что оторваться от  хвоста  проще  в  пешеходном  перемещении,

Виктор  оставил  машину  на  приколе.  Когда  гортранспортом  добрался  до

киностудии, хвоста не замечал - или его не было, или хорошо вели. А сейчас

доставали его нахально: знакомый "Запорожец", не таясь,  шел  за  тридцать

четвертым троллейбусом, который вез Виктора к Киевскому вокзалу.

     Комфортно, в автомобиле, вести себя Виктор решил не позволять. Сейчас

пешком,  только  пешком,  чтобы  притомились   развращенные   механическим

преследованием жертвы сытые топтуны. Пусть возвращаются  к  истокам  своей

профессии, пусть действительно топают. Ножками.

     Виктор был ходок в переносном и прямом смысле этого слова.  Он  любил

ходить, ходить по Москве. Центр, который от  Кремля  до  Камер-Коллежского

вала знал, как мало кто теперь. На это и надеялся, твердо решив оторваться

от хвоста не то, чтобы ему очень нужно было, а так, чтобы не поняли, с кем

имеют дело.

     По Бородинскому  мосту  перешел  Москва-реку,  поднялся  к  гостинице

"Белград", для развлекухи зашел в бар к знакомому бармену,  не  пил  -  не

хотелось, потрепался с барменом-фаталистом  о  жизни-жестянке  только  для

того, чтобы те на улице беспокоились - ожидая.

     Следующий номер программы - Арбат. Зашел  в  Смоленский  гастроном  -

очереди были, а продуктов  не  было,  заплатив  тридцать  копеек,  посетил

кооперативную художественную галерею,  в  грузинском  доме  попил  цветной

вкусной  водички,  потоптался  в  трех  букинистических  магазинах,  а   в

перерывах  между  посещениями   этих   объектов   увлеченно   рассматривал

произведения арбатских умельцев во всех жанрах.