— Вот я и приехала проведать вас, пан Суета! О-о-о, простите, господин Шелеп, это глупое прозвище застряло в зубах! — услышал голова знакомый голос дамы, которую все еще не узнавал. — Да вы что, не узнаете? — женщина самодовольно ухмыльнулась. Придерживая подол длинного белого платья из прозрачного воздушного материала, она быстро поднялась по ступенькам крыльца.
— Ганночка? Пани Зозуля? — Шелеп широко раскинул руки. — Милость пани! Какими судьбами! К нам прямо с небес в ангельском одеянии в колеснице Ильи пророка!
— Поистине правы были вы, говоря, что неисповедимы пути господни!
Эсэсовец прошел мимо хозяина, даже не ответив на его низкий, подобострастный поклон.
Подхватив под руку Ганночку, Шелеп повел ее в свой кабинет. Шепотом спросил, кто этот важный.
— Потом расскажу, — таинственно подмигнув, ответила Ганночка.
Гитлеровец первым, будто бы все здесь давно знал, вошел в кабинет головы и, удобно развалясь на диване, стал насвистывать.
— Он ни бельмеса по-русски, — с насмешкой сказала Ганночка и презрительно махнула пухлой, холеной рукой в прозрачной перчатке. — Можно свободно говорить… Времени мало. Ганс может ждать меня только час, поэтому я сразу к делу. Мне нужна ваша помощь.
— О-о-о! Буду счастлив услужить вам по старой дружбе, милость пани.
— Это очень хорошо, что головой здесь назначены именно вы. Я вас знаю как человека благоразумного и надеюсь…
— Да-а, настало наше время, — самодовольно протянул Шелеп и барски откинулся на спинку кресла, похожего на царский трон. — Господь бог, слава ему вовеки, услышал наши молитвы, послал отдохновение за все наши скорби и треволнения.
Ганночка заметила большую перемену не только во внешнем облике Якова Шелепа, но и в голосе, и в манере держаться. Он стал подчеркнуто спокойным, уверенным. Волей-неволей Ганночка приходила к выводу, что теперь этого типа дешево не купишь, и соответственно готовилась к атаке.
— Я надеюсь, что дело, о котором вы, милость пани, хотите меня просить, будет служить на благо нашим освободителям.
— О-о, безусловно! Безусловно! — охотно подтвердила Ганночка и, открыв сверкающий позолотой миниатюрный ридикюльчик, начала пудриться. — Видите ли, новый порядок требует обновления всей жизни.
— Понимаю, понимаю, — одобрительно кивал Шелеп.
— В городах, откуда изгнаны большевики, восстанавливается нормальная жизнь на европейский лад: открываются парки, рестораны, кабаре и прочие увеселительные учреждения, — тут Ганночка сделала многозначительную паузу, — учреждения, без которых ни один нормальный мужчина обойтись не может…
Голова сладко сощурил глаза:
— Да вы европейски мыслящая женщина!
Ганночке некогда было выслушивать комплименты, да и толку от них мало, поэтому она продолжала:
— В Бресте я открыла такое заведеньице. Соответственно его обставила. И уже подобрала десяток дикарочек, отмыла, откормила ну и научила… уму-разуму…
— А пани такому уму-разуму может научить даже опытную красотку, — подмигнув на слове «такому», вкрадчиво протянул Шелеп.
— Будете в Бресте, задумаете поразвлечься с девочками, милости прошу… Вы убедитесь, что не ошиблись в моих способностях из ничего делать настоящих женщин. Ведь пан понимает, что быть женщиной — это большое искусство.
— О-о да!
— Вот вам адресок, — Ганночка положила перед Шелепом свою визитную карточку. — В моем заведении полный покой и порядок. А ночью, когда в гости приходят господа офицеры, выставляется охрана. Все честь честью. Правда, стоило мне это… — Ганночка тяжело вздохнула. — Даже не знаю, окупятся ли все мои расходы и заботы.
— О, я в этом не сомневаюсь! Милостива пани не из тех, кто обсчитывается!
— Э-э, пан Су… — Ганночка спохватилась и поправилась: — Пан голова, вы не знаете всех неожиданностей этого сложного дела. Я вон одну лапотницу целый месяц откармливала, отмывала. Только на духи да кремы истратила целую тысячу… Готовила для одного генерала. А пришло время выйти к гостю, она, подлюка, удавилась. Мало того, что все мои расходы как в воду канули, так гость этот так рассвирепел, думала, тут же пристрелит меня или закроет заведение. Вот вам обратная сторона этого, на первый взгляд, выгодного и верного дела. Ну, а теперь скажу, зачем ехала к вам.
— Парочку красивых дикарочек, — догадался Шелеп.
— Я же говорила, с вами легко делать большие дела, вы человек необычайно благоразумный! — еще раз похвалила Ганночка. — А главное, у вас вкус. Вы настоящий мужчина, это видно даже по тому, каких подобрали вы девушек в управу. Вот хотя бы ваша секретарша, как ее, Олеся?
— Да, Олеся, — глотая что-то вдруг застрявшее в горле, подтвердил Шелеп и с затаенным страхом глянул па безучастно сидящего немца, и не так на него самого, как на его форму и целую дюжину орденов. — Но у нас есть получше. Это мы вам…
— Вы что, Олесю куда-то услали? — продолжала Ганночка свое. — Вы ее нам все-таки покажите…
— О-о, пани! — молитвенно сложив руки па груди, протянул Шелеп. — Вы хотите меня на старости совсем обездолить.
— А-а, — снисходительно ухмыльнулась Ганночка и тоже почему-то глянула на своего шефа. — Понимаю, понимаю: пан бережет этот болотный цветочек для себя. Ну что ж, нет граблей, которые гребли бы от себя, а все к себе… — Ганночка вдруг угрожающе посерьезнела: — Вот она, ваша готовность служить новой власти! — И она резко встала.
— Милость пани! Одну минуточку, — вскочил Шелеп, сразу превратившись в прежнего угодливого пана Суету. — Милость пани, мы же свои люди, сговоримся без вмешательства наших… почтеннейших господ! Конечно сговоримся. Все это суета. Все суета сует! — Вдруг его осенила счастливая мысль, и он заговорил неторопливо и внешне спокойно: — Видите ли, милость пани, вам известно, что всю жизнь я живу в одиночестве. Ни кола, ни двора, ни теплого угла…
— На все разговоры у нас остается семь минут, — нетерпеливо перебила Ганночка. — Сами знаете, немцы умеют ценить время.
— Гнездышко. Свое гнездышко я хотел свить на старость! — умоляюще заговорил Шелеп. — Я женился на Олесе.
Ганночка нарочито громко расхохоталась и, сняв прозрачную перчатку, начала обмахиваться ею, как веером. А хозяин продолжал скороговоркой:
— В воскресенье свадьба назначена. Очень прошу оказать честь, милость пани, с господином…
— Короче говоря, мы с бароном зря гнали машину в такую даль! — Ганночка особо подчеркнула титул фашиста.
Голова подбежал к ней и заговорщически зашептал:
— Милость пани, еще два слова! Только два слова. Вчера привезли семью евреев. Завтра расстреляют. Семья интеллигентная.
— Ну и что же? — Ганночка брезгливо скривила толстые, густо накрашенные губы.
— Так вот у того еврея дочка. У-ух!..
— Вы очумели, пан Суета! — уже не стесняясь, Ганночка назвала его по-уличному. — Если барон узнает, кого вы ему предлагаете, да он вас тут же…
Шелеп побелел и залепетал:
— Не знал, милость пани! Не знал! Сбит с толку. Слышал, что господа немецкие офицеры в таких делах красивыми евреечками не брезгуют. Впрочем, что я плету своим дурным языком. Прости меня господи! Не судите, да не судимы будете!
— Вы все такой же набожный.
— Как же! Как же, милпани! Без бога ни до порога, — подхватил Шелеп, вплотную подходя к Ганночке и загораживая собою немца. — Но вы посмотрите, милпани, что то за евреечка. Во-первых, блондиночка. Одним словом, кудри золотые, как у типичной немки. Глаза, что небо вечером, темно-синие. Утонешь!
— Хорошо! — Ганночка хлопнула всею ладонью по столу. — Эта будет в придачу. А помните, тут у нас была медсестра, такая довольно смазливая девчонка.
— Блондиночка? Зося? — обрадовался Шелеп, как утопающий, завидевший спасательную лодку. — По секрету вам скажу: она прячется на хуторе, тут всего с километр.
— Но не думаете ли вы, что барон погонит машину на какой-то там хутор, в лапы партизан. Мы сюда и то под конвоем ехали…
Шелеп позвонил в комендатуру и распорядился, чтобы срочно привезли с хутора Самойла бывшую комсомолку Зосю Ткачук. Положив телефонную трубку, Шелеп опять подсел к Ганночке и, по-собачьи заглядывая ей в глаза, облегченно вздохнул: