— Э-э-э… — печально протянул Антон. — Теперь и половины не стало того, что было. Крэпкий был я когда-то. Дуже крэпкий! Алэ ж! У меня все кости переломаны, а ноги совсем плохо гнутся. А все по милости ясного пана. Забавлялись паны моей силой. Скуку разгоняли…

И Антон доверчиво рассказал о своем сиротском детстве и покалеченной юности.

Четырнадцати лет остался без родителей и начал жить самостоятельно. Сперва был конюхом на панском дворе. Потом заставили возить сено. Раньше этим занимались два человека. А он согласился работать один, потому что был очень сильный и умел так увязать воз, что покати — не растрясется. Работал старательно: мечтал скопить денег на свой ковалок земли и уйти на хутор. Может, мечта его и сбылась бы, да сила помешала. Из-за силы и пострадал. По вечерам да в воскресенье Антон любил бороться, но никто не хотел с ним тягаться, все боялись. Тогда он обучил этому делу годовалого бычка. Упрутся лбами — и кто кого. Сначала побеждал Антон. Но бычок рос быстрее и скоро перестал сдаваться, а в два года начал побеждать человека. Как-то эту борьбу увидел управляющий и приказал повторить ее перед окнами графа. Тогда еще был жив старый пан Казимир.

С того дня Антон стал часто бороться с быком на потеху панам. Огромные толпы зевак, шум и свист разъяряли быка. И он, случалось, нарушал правила борьбы, которым был обучен: бросался на своего противника и поднимал его на рога.

А однажды молодой пан, теперешний граф, захотел похвастаться перед гостями своим силачом. Одел его в красный костюм, расшитый золотом. А управляющему приказал напоить быка водкой и устроить борьбу на закрытом дворе, где не будет зевак.

Антон с детства был близорук: не заметил свирепости быка, его налитых кровью глаз. Лишь когда открыли ворота сарая, он понял, что с животным творится что-то неладное. Но отказаться от борьбы не посмел. Против обыкновения, бык не стал дожидаться ласкового почесывания шеи. Сразу же уставился в землю лбом и с глухим ревом начал рыть копытом землю. Это был вызов на борьбу. При первом же столкновении бык повалил Антона и начал катать, как веретено.

Зрители, сидевшие высоко на балконе, хохотали от удовольствия. Управляющий от страха перед быком спрятался в сарае. Не растерялась только Оляна, любившая Антона. Девушка видела борьбу в щелку забора. Она схватила топор и, как в колоду, вогнала топор в голову обезумевшего животного.

Никто не надеялся, что Антон выживет. Да была тогда в Морочне бабка Куприяниха, которая лечила от всех болезней. Целый месяц обкладывала она травами да окуривала пахучими кореньями изувеченного борца. И выходила. Но Антон с тех пор стал нескладным и неуклюжим. Даже верхом на коня сесть не может.

А только ж паны не дали ему покоя и после увечья. Пошел он к пану проситься на прежнюю работу. А тот топнул ногой: «Вон со двора, Квазимодо!» Антон не понял слова и ляпнул: «Сам ты козья морда!» И в тот же день очутился в тюрьме. Будто за политику… Да так три года и отсидел.

— Это я рассказал вам, щоб вы, значит, знали, якой он, тот ясный пан, раз идете просить его, — сказал Антон, закончив свою повесть. — А только ж не советую вам говорить сразу с самим паном. Начните сперва с управляющим.

— Почему?

— Да не любит он, когда его обходят. Крэпко не любит.

Управляющий Игорь Вячеславович Рындин оказался лысым полненьким мужчиной лет пятидесяти. По белым холеным рукам с пухлыми пальцами и длинными ногтями в нем сразу угадывался потомственный барин.

Он принял учителя с любезной улыбкой, которая почти не сходила с его лица в течение всего разговора, провел гостя в беседку, устроенную под кленом на берегу озера, угостил холодным варшавским пивом из тяжелых черных бутылок, наливая его в такие же черные бокалы, и первым заговорил о природе, окружавшей имение.

Александр Федорович пил пиво и молча любовался озером, окаймленным густым смешанным лесом. В ширину оно было не больше километра, зато в длину казалось бесконечным, и дальний берег его отделялся от неба чуть приметной дымчатой лентой лозняка. Среди озера, на островке, похожем на курган, зеленели две березки. Небо в озере отражалось, как в хорошем зеркале, — светлое, чуть-чуть голубое. Но вот из лесу дохнул ветерок и сразу же собрал воду в синеватую мелкую рябь. Он старательно гнал эту рябь к другому берегу, но барашки вновь и вновь поднимались откуда-то со дна и бежали, бежали. Учитель смотрел на эту рябь и на островок с березками, и ему казалось, что островок плывет, мчится, разрезая мелкие волны. Но вот солнце зашло за тучу. Лес на другой стороне озера почернел. Березки на островке нахмурились. Озеро потемнело. Теперь и вода, и березки слились с общим темным фоном леса. А когда солнце выглянуло снизу из-под тучки, на середину озера откуда-то выскочила яхта с раздутыми светло-зелеными парусами.

Учитель даже привстал от удивления. Яхтой ему показался островок с двумя березками. На фоне все еще чернеющего леса эти березки были удивительно схожи с большими раздутыми парусами на белых, немного накренившихся мачтах.

Но тучка ушла, лес снова зазеленел, и видение мчащейся по озеру яхты исчезло. На островке, склонившись в разные стороны, как поссорившиеся сестры, по-прежнему стояли одинокие тоскующие березки.

«Здесь даже солнце светит по-другому», — подумал учитель и перевел взгляд на высокий восточный берег, с которого смотрелась в воду двухэтажная вилла. Вилла напоминала новенький пароход, который вот-вот спустят на воду.

Вдруг тишину озера, как большую хрустальную вазу, раскололи звуки вальса. Сначала учитель подумал, что играют на террасе виллы. Но тут же увидел две лодки, выплывшие из-за мыса, поросшего черемухой. В маленькой голубой лодке сидел стражник в белом кителе и форменной фуражке. А на большой четырехвесельной лодке разместились музыканты во фраках. Звуки вальса плавно разливались над мелкими, чуть приметными волнами. Так же медленно, как этот вальс, из-за мыса выплыла еще одна лодка, белая, под черным парусом. Она направлялась к островку.

Только теперь Александр Федорович разглядел между березками на островке стол и суетившихся вокруг него девушек в белых платьях.

За парусной лодкой плыли два черных, совершенно одинаковых лебедя. Этих птиц Александр Федорович видел впервые и залюбовался ими. Лебеди грациозно изгибали длинные красивые шеи, окунали клювы в воду и снова, с каким-то подчеркнутым сознанием собственного достоинства, спокойно поднимали головы, лишь изредка поворачивая их в стороны, словно проверяя, любуются ли ими.

Сначала непонятно было, почему эти птицы так неотступно следуют за парусником, но когда лодка повернулась, учитель увидел даму в белом платье и пышной шляпе с развевающимися перьями. Дама сидела на корме и, склонившись на борт, бросала в воду кусочки хлеба.

— Это графиня. Какова дамочка, а? — сказал Рындин и, сладко улыбаясь, зажмурился. — Не женщина, а тысяча и одна ночь! Вкус… Манеры… А выдумщица!.. Недавно вычитала, что какой-то князь любил черных лебедей и яхту под черными парусами. И что ж вы думаете? Пришлось из римского зоопарка доставить ей на гидроплане пару этих вот птиц. Они стоят, пожалуй, всей вашей Морочны.

Учитель смотрел на лебедей и невольно вспомнил мальчишек, косивших сено на болоте. Какая пропасть между той и этой жизнью!

— Вы, вероятно, к графу? — спросил управляющий, улыбаясь одними губами.

— Да, я хотел бы…

— Видите ли, — подхватил Рындин, — граф приезжает сюда на месяц-два, чтобы отдохнуть от варшавской суеты, и очень неохотно занимается делами.

— Но ясный пан шефствует над нашей школой. Как-то проезжая через село, он разрешил мне обращаться к нему в любое время.

— Что ж… — Рындин посмотрел на ручные часы и что-то прикинул в уме. — Попытайте счастья. Только сегодня у него там выставка…

— Выставка картин? Чьих?..

— Нет, какие там картины! Выставка диких кабанов, убитых позавчера на охоте. Впрочем, вам не мешает взглянуть. Сто сорок диков за один день! Такое может случиться только в этих джунглях. Сегодня к графу съезжается вся окрестная знать. Ожидается гидросамолет с гостями из Варшавы и даже из Женевы. Пойдите. Только прежде всего поинтересуйтесь выставкой. А о деле как-нибудь вскользь, коротенько.