— Не обижайся. Я, разумеется, не ставлю тебя на одну доску с этими ребятами, но ведь ты тоже непримиримый. Голубиная душа Филиппа ослабит твою чрезмерную суровость.

На этот раз задумался Сен-Жюст.

— Что ж, может, ты и прав, — промолвил он наконец. — Но мне никогда не простила бы этого Элиза.

— Простит, — заверил Робеспьер. — Ну вот мы и договорились. Впрочем, пока это лишь праздный разговор: твоя поездка не решена.

16 октября, в день, когда войска Северного фронта под руководством Журдана и Карно одержали победу при Ваттиньи, решившую поездку Сен-Жюста, оба друга, еще ни о чем не знавшие, мирно обедали в кафе Венюа. С ними рядом сидел Барер. Время приближалось к шести, кафе наполнялось публикой. Вошли несколько присяжных Трибунала.

— Уф, ну и денек сегодня, — громко сказал один из них.

— Весь Париж на ногах, — добавил второй, обращаясь к децимвирам.

— Вы это о чем? — удивленно спросил Барер.

— Как о чем? — перебивая друг друга, закричали вошедшие. — Или вы забыли, что сегодня в полдень подлая австриячка чихнула в мешок?..

Робеспьер и Сен-Жюст переглянулись; за делами они и правда забыли, что сегодня по приговору Революционного трибунала была гильотинирована бывшая королева Мария-Антуанетта…

Сен-Жюст вспомнил нарядную красавицу с капризно надутыми губами, которую он созерцал в июне 1790 года на празднике Федерации… Как давно это было!..

Между тем один из присяжных рассказывал о судебном заседании. Он смачно, под хохот завсегдатаев кафе, пародировал Эбера, который выдвинул против королевы обвинение в растлении малолетнего дофина.

Робеспьер брезгливо передернул плечами.

— Каков негодяй! — тихо сказал он Сен-Жюсту. — Мало того, что он сделал из нее Мессалину, он превратил ее еще в Агриппину![21]

Сен-Жюст, уткнувшись глазами в стол, задумчиво произнес:

— От этого акта народного правосудия нравы только выиграют!

— Выиграют, несомненно выиграют, — подхватил Барер. — И при этом не следует забывать, что гильотина разрубила очень крепкий узел дипломатии европейских дворов…

На следующий день в Париж вернулся Карно.

— Победа, друзья! — воскликнул он. — Блестящая победа, и я сообщаю вам о ней раньше, чем вы получите официальное извещение!..

Он подробно рассказал о подготовке и проведении битвы при Ваттиньи, покончившей с успехами союзников на севере, но при этом подчеркнул, что положение в Эльзасе ухудшается с каждым днем: австрийцы рвутся в Страсбург, а богачи Страсбурга, по слухам, тайно договорились впустить их в город…

Сен-Жюст вскочил.

— Еду сегодня же! — воскликнул он. — А ну-ка кто-нибудь составьте мне и Леба мандат, да, если можно, побыстрее!

Барер сел к столу.

— Каким числом пометить?

— Я же сказал, сегодняшним, — резко ответил Сен-Жюст.

И Барер написал:

«26-го дня, 1-го месяца, II года Республики».[22]

Сен-Жюст схватил мандат, кивнул коллегам и помчался в Комитет общей безопасности.

Комитет был рядом, на Карусельной площади, в отеле де Брионн. Пройдя по дощатому переходу, Сен-Жюст очутился в темном коридоре, ткнул одну из хорошо знакомых дверей и вошел в главный зал Комитета. Там было всего трое: Вадье, Моиз Бейль и Леба. Вадье и Бейль о чем-то разговаривали, Леба писал.

Отозвав Филиппа в сторону, Сен-Жюст тихо сказал:

— Собирайся, мой друг, сегодня едем.

— Куда? — наивно осведомился Леба.

— В Эльзас.

— А, в Эльзас… Но почему в Эльзас?

— В миссию. Мы должны обеспечить победу Рейнской армии.

Только тут до Филиппа начал доходить смысл услышанного. Лицо его приняло сосредоточенное выражение.

— Позволь, значит, это надолго?

— Очевидно.

— А как же Элиза?

— Подождет. Ведь с ней останется твоя сестра.

Вид у Леба был растерянный. Сен-Жюсту стало жаль его. Но перерешать что-либо было поздно. Он вручил другу мандат.

Леба читал рассеянно, не вникая в прочитанное. Наконец поднял глаза на Сен-Жюста.

— Ты знаешь… — он запнулся. — Элиза… Ну словом, она беременна…

Сен-Жюст послал проклятие Робеспьеру. Ведь Неподкупному-то наверняка было известно об этом от Дюпле! Но он не пощадил их. Революция требует жертв…

— Революция требует жертв, — спокойно сказал он Филиппу.

— Да, понимаю, — заторопился тот. — А когда нам выезжать?

— Я ведь сказал тебе, да ты и сам видел число на мандате: сегодня.

— Сегодня? — переспросил Леба, В голосе его слышалось подавленное отчаяние.

Сен-Жюст, сделав вид, будто ничего не заметил, сказал:

— Мы выедем к вечеру, и поэтому у тебя есть время собраться.

Двое других прислушивались к разговору. Вадье, который считал себя первым лицом в Комитете, рискнул вмешаться.

— Позвольте, граждане коллеги, куда это вы собираетесь?

Не отвечая, Сен-Жюст протянул мандат.

— Но это же черт знает что такое! — заорал Вадье. — С нами совсем перестали считаться! У нас нет людей, все время толкуем об этом, и вот новый сюрприз. Мы не отпустим Леба!

Старый Вадье трясся от ярости. Его горбатый гасконский нос стал похож на клюв хищной птицы.

Сен-Жюст, не говоря ни слова, вышел.

Он вернулся в свой Комитет. В общем зале Робеспьера не оказалось. Тогда он поднялся в кабинет на втором этаже.

— Ты что, сердишься на меня? — спросил он Максимильена.

Тот часто заморгал близорукими глазами.

— А на самом деле сердиться-то должен я, — продолжал Сен-Жюст. — Почему ты не сказал мне, что Элиза беременна?

— А какое это имеет значение? — пожал плечами Робеспьер.

— Большое. Мне жаль ее. Мне жаль Филиппа. Надо было выбрать кого-то другого. Скажем, Девиля, с которым я уже ездил.

— Девиль не принадлежит к нашим комитетам, и мы о нем ничего не знаем. Что до Леба, то я ведь объяснил причину своего выбора, и ты со мной согласился. А об Элизе не беспокойся: здесь у нее столько опекунов и помощниц, что исчезновения мужа она почти не заметит.

— Ну прощай, — сухо сказал Сен-Жюст.

— Стой! — крикнул Робеспьер. Он подошел к другу и крепко обнял его. Так неподвижно простояли они несколько секунд.

— Иди, — тихо сказал Робеспьер, отстраняя Антуана, — спасай республику. Но при этом береги себя. И береги Филиппа, — его будущее дитя не должно остаться сиротой.

Сен-Жюст с удивлением смотрел на друга. Глаза Робеспьера были полны слез.

14

«1-го числа 2-го месяца. Солдатам Рейнской армии.

Мы прибыли и клянемся от имени армии, что враг будет разбит. Если есть среди вас предатели или люди, равнодушные к делу народа, то мы имеем меч, чтобы их покарать. Солдаты! Мы пришли, чтобы отомстить за вас и дать начальников, которые приведут вас к победе. Мы решили отыскивать, вознаграждать и повышать в чинах достойных и преследовать за преступления, кто бы их ни совершил. Мужайся, храбрая Рейнская армия, отныне тебе будет сопутствовать удача, и ты победишь».

Сен-Жюст отложил перо и передал листок секретарю.

— Поскорее в типографию, и чтобы завтра — на двух языках.

Он повернулся к Леба.

— Пусть это будет нашей первой прокламацией и нашей программой. Когда события развернутся, все узнáют, что мы не бросаем слов на ветер.

Филипп кивнул. Впрочем, лицо его не выражало полной уверенности. Лицо было сонным: он страшно устал и был готов согласиться со всем, лишь бы его оставили к покое.

Сен-Жюст понимал товарища. Он и сам чувствовал себя не лучше.

— Иди-ка вздремни, мой друг, — ласково сказал он.

— А ты?

— Еще посижу немного. Надо составить реляцию для Комитета.

Филипп замялся.

— Иди же, сейчас ты мне не нужен. И не забывай, что завтра рано утром мы отправляемся в Страсбург.

Убежденный, Филипп поплелся в соседнюю комнату.