— Прекрасно. Распорядитесь, чтобы к вечеру инструмент был доставлен и собран на центральной площади Страсбурга.

— Будет исполнено. — Дьеш улыбнулся и снова спросил: — Что, начнем рубить головы, гражданин комиссар?

Он тут же раскаялся в своем вопросе. Сен-Жюст, прежде чем ответить, держал свой тяжелый взгляд на нем в течение целой минуты. Затем сказал:

— Может статься, и головы. Но сейчас гильотина нужна мне не для этого.

«А для чего же?» — хотел было спросить комендант, но благоразумно воздержался. Вместо этого он повторил:

— Будет исполнено, гражданин комиссар.

Вечером застучали молотки…

Моросил дождь, но никто не расходился. Все смотрели на эшафот. На эшафоте, у самой гильотины, стоял старик. Руки его были связаны за спиной, а на груди висела доска с надписью: «Злостный неплательщик».

Все знали старика. То был миллионер Мейно, один из главных патрициев города. Он тихо стонал и конвульсивно вздрагивал, платье его обвисло, по щекам текли струйки… Прошло два часа, дождь усилился. И вдруг Мейно пронзительно закричал:

— Я согласен платить. Немедленно снимите меня отсюда!

Палач не спеша принялся развязывать его онемевшие руки…

…За вечерним чаем Сен-Жюст говорил другу:

— Итак, он заплатил. И увидишь, сейчас начнут платить все. Ибо ни Дитрих, ни Тюркгейм, ни все эти Берры, Дилеманы и Золикоферы не пожелают мокнуть на потеху толпе. Они заплатят — если и не в двадцать четыре часа, то в двадцать четыре дня. А это значит, что главным нашим заботам конец. Теперь самое время приступить к чистке администрации. Вот только найти бы подходящий предлог…

Но предлога искать не пришлось, он обнаружился сам собой.

15

Утром 12 брюмера ничто не предвещало бурных событий дня. Страсбург жил обычной, будничной жизнью. По улицам вместо недавних карет с грохотом следовали военные обозы. На площадях маршировали добровольцы. Вдоль тротуаров тянулись очереди к булочным и продовольственным магазинам. Толпы народа теснились у стен домов, читая свежие распоряжения коменданта и приказы комиссаров. И вдруг…

Вдруг разнеслась зловещая молва: предательство! Город будет сдан врагу!..

Кто-то рассказывал: накануне форпостами было перехвачено некое письмо. Содержание письма точно не было известно, передавались слухи о заговоре, об измене администрации…

В городе начиналось волнение.

— Они не желают успокаиваться, — рапортовал Дьеш. — Кафе и рестораны осаждены подозрительными, подзуживающими толпу; санкюлоты хотят немедленно расправиться со всеми аристократами города!

— Санкюлоты не дураки, но нам не нужен самосуд, — ответил Сен-Жюст. — С аристократами расправитесь вы. Немедленно арестуйте всех подозрительных, разберитесь: кого расстрелять, остальных в тюрьму.

Дьеш отдал честь и ушел, а Сен-Жюст протянул руку к письму, переправленному генералом Мишо народным представителям.

Собственно, оба комиссара уже изучили это письмо, и не было никакой нужды читать его снова. Подписанное неким маркизом Сент-Илером, оно утверждало, что многие роялисты, тайно пробравшиеся в Страсбург, подготовили мятеж и сдачу города австрийцам. Мятеж должен был вспыхнуть через три дня, все республиканцы подлежали истреблению.

— Ну, что скажешь, Филипп? — спросил Сен-Жюст.

— А что можно сказать? Я много прочел подобных документов — они пишутся иначе. По-моему, это фальшивка, подброшенная с провокационной целью…

— Но послушай еще раз последнюю фразу: «Члены муниципалитета, список которых у нас есть, будут пероколоты кинжалами. Остальные, наши друзья, останутся нетронутыми. Пусть они наденут белые шарфы».

— И ты веришь этому? — воскликнул Леба.

Сен-Жюст задумался.

— Верю ли я? — с расстановкой повторил он вопрос Леба. — У меня есть сомнения. Но какое мне дело, фальшивка это или нет, если она помогает мне против людей, которых я и так собирался сокрушить?

— Но письмо не называет наших врагов поименно.

— Тем лучше. Мы сможем убрать их всех.

Филипп вскочил.

— Как прикажешь тебя понимать? Да ведь в муниципалитете Страсбурга больше десятка человек!

— Я имею в виду не только муниципалитет Страсбурга. Мы уберем также всю администрацию департамента и дистрикта — туда могли просочиться враги. Неужели ты до сих пор не понял, что удар надо наносить, пока противник не опомнился? Неужели ты до сих пор не понял, что Вандея, Лион, Тулон возможны лишь потому, что мы упустили время и предоставили инициативу врагу? Нет, здесь не будет Вандеи. Мы нанесем удар первыми, и тогда он окажется смертельным…

13 брюмера в 8 часов утра был вывешен приказ за подписями народных представителей Сен-Жюста и Леба. Приказ смещал все административные власти департамента Нижний Рейн, а также весь муниципалитет Страсбурга и администрацию Страсбургского дистрикта. Исключения были сделаны лишь для мэра Моне и советников Може, Тетереля и Неймана. Все смещенные лица подвергались аресту и препровождению в тюрьмы Меца, Шалона и Безансона. На выполнение Дьешу давалось 24 часа.

Люди недоумевали. Почему вдруг без суда и следствия арестовывают администраторов, назначенных революционной властью лишь месяц назад? В чем они виноваты? И неужели все?..

Эти вопросы задавались на экстренном заседании Народного общества. Наблюдательный комитет делегировал мэра Моне для переговоров с народными представителями.

…Сен-Жюст, истомленный бессонной ночью, лежал на диване, отвернувшись к стене. Когда вошел Моне, он даже не повернул головы. Леба поздоровался с мэром и тотчас вышел из комнаты.

Моне чувствовал себя неловко. Его не пригласили сесть, с ним явно не собирались разговаривать. Он все же задал вопрос:

— Что произошло, граждане, чем вызван ваш странный приказ?

Ответа не последовало. Мэр повысил голос:

— Я пришел не как частное лицо. Меня уполномочило Народное общество. Мы имеем право на объяснение.

— Бросьте толковать о правах, — пробурчал Сен-Жюст. — Сейчас не время для объяснений. Народному обществу мы напишем сами.

Мэр не сдавался.

— И все же я желал бы знать, хоть в общих чертах, в чем дело?

Сен-Жюст приподнялся и с холодной яростью посмотрел на Моне.

— В общих чертах? Ладно. Запомни простую истину: когда хочешь найти в куче мусора мелкий предмет, ворошишь всю кучу. Понял? Вот тебе «в общих чертах».

— Понял, — ответил мэр. Он и правда понял, что дальнейшие расспросы бесполезны. Единственное, чего он добился, — не без содействия Леба — это выговорил ещё несколько имен, в том числе Юнга, из списка подлежавших аресту.

Днем прибежал Дьеш. Лицо его было краснее обычного.

— Уже успел нализаться? — спросил Сен-Жюст.

Комендант сорвался.

— А вы бы на моем месте, гражданин комиссар…

— Я никогда не буду на вашем месте, — высокомерно прервал его Сен-Жюст. — Но хватит излияний, говорите дело.

— Трудно мне, гражданин народный представитель. Одолевают жены, плачут дети. Все вопят о невиновности, молят о снисхождении…

— Стыдно, генерал. Не думал услышать от вас подобные речи. А ну подтянитесь!

Дьеш подтянулся. Он сообщил, что реквизировал четыре дилижанса, куда надеется запихнуть арестованных. К ночи можно будет трогаться.

— Вот это дело. Но я вижу, вы что-то мнетесь. Что там еще?

— Гражданин комиссар, арестованные просят, чтобы им дали дня два на сборы и приведение в порядок личных дел…

Сен-Жюст помрачнел.

— Вы читали приказ? Завтра к восьми, и никаких исключений!

Но тут не выдержал Леба.

— Флорель, дорогой, будем человечными! Среди них и невиновные!

Сен-Жюст рассеянно посмотрел на Филиппа. Потом сказал:

— Вы слышали, генерал? Мы не каннибалы. С арестованными обращаться человечно. Человечно, вам ясно, генерал?..

— Теперь остается выполнить обещание, данное армии, — заметил Сен-Жюст своему другу, — наказать предателей. Причем здесь нам не придется прибегать к столь массовым мерам.