Впрочем, все это не так уж и важно. Если говорить о главном, то Филипп прав: выполнили. Принудительные займы в Страсбурге и Нанси дадут по крайней мере 10 миллионов; это солидно. Это позволит поддержать не только солдат, но и их семьи, оставленные в тылу. Уже сейчас сотни тысяч франков отосланы дистриктам и муниципалитетам Страсбурга, Виссамбура, Матценгема, Вестхауза и многих других мест, пострадавших от войны или укрывших беженцев. Реквизиции уже одели и обули армию: получено 17 тысяч пар обуви, до 30 тысяч рубах, 1400 шинелей, 1900 шапок и многое другое. Воры-снабженцы выявлены и обезврежены. Солдаты накормлены. Спрашивается, может ли это все не повлиять благотворно на дисциплину?..

Да, дисциплина наконец установлена. И дисциплина сознательная. Комиссары во всем доверяют солдатам, а солдаты дорожат этим доверием. Он, Сен-Жюст, всегда советуется с солдатами по поводу увольнений и назначений командиров. Он разрешает взводам и ротам самим утверждать всех своих офицеров. Он поддерживает любые меры, ведущие к укреплению братских отношений между солдатами и между целыми подразделениями войск. Совсем недавно, например, восемь рот гренадеров из департаментов Роны и Луары, Майенна и Манша, все из гарнизона Страсбургской крепости, попросили, чтобы их не разлучали. Тронутые подобными чувствами, комиссары торжественно присвоили этим ротам наименование «Батальона друзей».

Он обещал армии покарать предателей и сдержал свое слово. Он пристально изучал поведение и личные дела офицеров, устранял бездеятельных и арестовывал «бывших». Военный трибунал, выполняя его волю, в течение двадцати дней брюмера вынес одиннадцать смертных приговоров. Но он не только карал. Он и поощрял. Деятельные офицеры, преданные службе и долгу, получали награды и быстро повышались в чинах. И он, и Леба особенно поддерживали новых людей, офицеров и генералов, вышедших из простого народа, из рядовых санкюлотов, — таких, как командующие Рейнской и Мозельской армиями генералы Пишегрю и Гош.

«Опираясь на подобных командиров, ведя за собой сознательную, хорошо экипированную и боеспособную армию, да еще имея прочный тыл, — подумал Сен-Жюст, уже засыпая, — можно и должно совершить чудеса. Воистину чудеса!..»

16

День выдался солнечный, тихий. Небо над головой сверкало ослепительно, чуть ниже голубело, а у горизонта становилось акварельно-синим. Даже наверху, на самом плато, ветра почти не чувствовалось, только морозный воздух слегка покалывал щеки.

Это был подарок: ведь день мог оказаться и ветреным, и дождливым, тот единственный день, который они сумели вырвать для передышки.

Передышка же была остро нужна, можно сказать, необходима. Завершение подготовки наступления и этот рывок по всему фронту стоили гигантских усилий; только молодость и крепкое здоровье комиссаров помогли преодолеть напряжение. И вот сегодня тишина, ни грохота орудий, ни криков солдат. Линия фронта ушла далеко на север. Саверн стал тыловым пунктом. И все эти горы, ущелья, перевалы из военных объектов превратились просто в живописные места, в ту нерукотворную, вечную и прекрасную природу, для наслаждения которой в нашей жизни остается так мало времени…

— Все, — сказал Сен-Жюст утром 8 фримера. — Будь что будет, а мы с тобой сегодня махнем в горы.

Филипп не поверил ушам, и друг его счел нужным пояснить:

— И здесь, и на фронте спокойно: первый этап наступления окончился, перед вторым необходима пауза. Завтра-послезавтра подойдут подкрепления и прибудет оружие. Враг смят и терроризован — в ближайшее время не шелохнется. Что еще?

— А срочные депеши из Комитета? А поток курьеров из частей? Да и многое другое — уж будто ты не знаешь.

— Сегодня не хочу знать. Ничего не случится. Подождут. К тому же здесь остается Вилье, круглосуточно бдят дежурные, и если что, не дай бог, стрясется, нас найдут и известят. А сейчас быстро седлай коней — и в горы. В горы, и никаких отговорок!..

…Да, сегодня он ничего и ни о чем не хотел знать. Вся эта история с генеральным планом и с потерей темпа наступления опустошила его. Впрочем, это можно было предчувствовать, и он предчувствовал, хотя долгое время гнал от себя подобные мысли.

С самого начала он не нашел общего языка с Комитетом, или, если быть точным, с одним из членов Комитета, с Лазаром Карно. Конечно, Карно, только что одержавший победу на севере, был самым опытным из военных специалистов Конвента и Комитета. И все же, слишком уверенный в себе, он многое проморгал. Карно не дал резервов, затягивал отозвание лишних комиссаров, настаивал на своем никуда не годном стратегическом плане…

Ко времени их отъезда в Эльзас Комитет общественного спасения не имел планов операций. Ситуация была меняющейся и неясной; данные о численности войск не соответствовали истине, силы были распылены, связь между ними отсутствовала. При этом Рейнская армия находилась в худшем положении, чем Мозельская: она удерживала более протяженный фронт и была значительно растянута. Все это Сен-Жюст вполне уразумел уже в первые дни; именно тогда он понял, что Саверн — уязвимейший пункт, и потребовал те 12 батальонов. Обнаружив, что в столице его не хотят понимать, он повторил свое требование две недели спустя, на этот раз более решительно. Но Комитет по-прежнему не спешил с присылкой батальонов. Вместо этого Карно прислал свой стратегический план. Он рекомендовал сосредоточить силы обеих армий у Саарвердена и атаковать с левого фланга, сначала освободив Ландау, а затем зажав врага в клещи между Ландау и Страсбургом.

Сен-Жюст, понимая опасность подобных действий, отказался следовать плану Карно. Не рассчитывая больше на подкрепления, мобилизуя местные людские ресурсы, он прежде всего укрепил Саверн, дабы избежать внезапного прорыва, а затем предполагал начать совместное наступление по всей линии фронта с главными ударами на Бич, Буксвиллер и Агно. Этим, полагал он, были бы созданы исходные рубежи для удара на Ландау без риска быть окруженным австрийцами.

Упорство и здравые аргументы Сен-Жюста победили. В Комитете его поддержал Робеспьер. Карно отступил, он даже занялся изысканием контингентов в Северной и Арденнской армиях для временной переброски в Эльзас. Но чего стоило добиться этого! И главное, сколько драгоценного времени зря ушло…

…Лошадей оседлали быстро. Проехав дорогой, хорошо знакомой по прежним инспекциям, миновали Савернское ущелье и свернули к Бьему. Лошадей привязали внизу у ручья и, распихав по карманам свертки с провизией, начали подъем.

— Сколько раз мечтал я, — признавался другу Сен-Жюст, — в дни, когда мы вихрем проносились мимо, забраться сюда, побродить, а может быть, попытаться залезть и выше; ведь в детстве я был отчаянным смельчаком и больше всего любил лазить по горам и деревьям.

— А кто же из мальчишек не любит этого? — подхватил Филипп. — Я тоже когда-то страдал этой болезнью.

Подъем закончился. Они были на плато. Сказочная картина открылась их глазам.

Плато простиралось на несколько лье, дальше, вдоль всего горизонта, тянулась горная цепь Бьема. Вершины гор были осыпаны снегом, ослепительно белевшим на солнце. Кое-где склоны зеленели от пихт и елей, кое-где краснели золотом опавших листьев, темнея в промежутках островками засохшей травы. Этот пестрый ковер на фоне голубого неба выглядел почти фантастично. И не менее фантастично, словно копируя пейзажи старых мастеров, на одной из вершин выделялись живописные развалины древней постройки.

Друзья стояли зачарованные.

— Как ты думаешь, что бы это могло быть? — прервал наконец молчание Сен-Жюст, указывая на развалины.

— По-моему, какой-то разрушенный форт, — сказал Леба.

— Тебе везде мерещатся форты. Откуда здесь может быть форт и для чего он нужен на вершине? Я полагаю, что старинный замок.

— А замки разве строили так высоко?

— Ты удивляешь меня. Феодальные замки всегда строили именно таким образом. Возьми, к примеру, Шато-Гийяр или Фалез.