Так почти без передышки просиживая 15–18 часов в сутки и разбирая ежедневно до шестисот дел, они имели грошовый оклад, расстроенные нервы и удовлетворение праведников, истязающих себя во имя идеи.

В начале октября Сен-Жюст почти не появлялся в своей гостинице: он дневал и ночевал в Комитете, готовя но поручению коллег большой политический доклад.

К концу сентября положение республики продолжало оставаться тяжелым. Правда, меры, проведенные Сен-Жюстом на Северном фронте, приостановили наступление Кобурга и герцога Йоркского, а Карно начал успешно закреплять первые достижения новой военной стратегии Комитета. Мятеж в Кальвадосе был подавлен еще в конце лета, тогда же республиканские войска вступили в Авиньон и Марсель, 18 сентября ими был взят Бордо. Но Лион, главный центр роялистско-жирондистского мятежа, все еще продолжал сопротивляться Конвенту, а Тулон в конце августа был сдан роялистами англичанам. Именно известие о падении Тулона и вызвало взрыв ярости парижских санкюлотов 4–5 сентября.

Результаты сказались быстро.

Уже 5 сентября Конвент издал декреты о чистке революционных комитетов[19] с целью изгнания умеренных, об аресте подозрительных и о создании Революционной армии.

13 сентября был обновлен состав Комитета общей безопасности, высшего органа надзора: дантонисты и умеренные были исключены, их заменили левые, среди них два человека, близкие Робеспьеру, — Филипп Леба и художник Давид. В тот же день Конвент постановил, что ответственным за списки всех комитетов будет Комитет общественного спасения.

17 сентября Конвент вотировал «закон о подозрительных», который расширял и уточнял постановление 5 сентября. В число подозрительных попадали родственники эмигрантов, чиновники, уволенные с работы, спекулянты и скупщики, а также все те, кто «своим поведением, связями, речами или писаниями показал себя приверженцем тирании и врагом свободы».

Одновременно декретировались экономические меры, предложенные санкюлотами. 11 сентября был введен максимум цен на зерно и муку, а 29 сентября Конвент принял закон о всеобщем максимуме. Этот закон вводил таксацию цен на все предметы первой необходимости и одновременно устанавливал ставки поденной заработной платы.

Сгруппировав эти факты, Сен-Жюст обнаружил, что им присуща глубокая внутренняя последовательность. Здесь все развивалось по цепочке, и каждое звено вызывало к жизни следующее, постепенно ломая устоявшиеся представления и явочным порядком создавая новые категории и институты, а соответственно и новые понятия.

Сен-Жюст, как и его друг Максимильен Робеспьер, был верным учеником Руссо. В духе Руссо трактовал он и проблему народного суверенитета. В духе Руссо составлены и его проект конституции, и его выступления в апреле — мае. Будучи сторонником свободы в широком смысле слова, Сен-Жюст, впрочем, уже в те дни начал понимать необходимость некоторых ограничений пределов частной собственности, слишком бурно развивающейся в ущерб санкюлотам. Однако лишь события осени 1793 года заставили его пересмотреть свои взгляды и прийти к новым выводам.

Цепь причин и следствий в его представлении раскручивалась так.

В центре стояла проблема обороны республики от внешнего и внутреннего врага, без решения которой дело революции было обречено на неминуемую гибель.

Для того чтобы решить эту задачу, нужна была армия, новая, народная армия. Сен-Жюст сделал все от него зависящее для создания подобной армии.

Армия создана, но ведь ее надо кормить, иначе она окажется бессильной. А как можно накормить сотни тысяч ртов, если богатый фермер, тот самый «буржуа», ради благополучия которого начиналась революция, припрятывает зерно и не желает его продавать или продает по спекулятивным ценам?

Чтобы покончить с этим — и здесь он, Сен-Жюст, также был пионером, — ввели реквизиции, заставляющие крупного фермера сдавать часть зерна по твердым ценам.

Однако стало ясно, что даже под угрозой штрафа богач сдавать зерно не станет, ибо ему выгоднее заплатить штраф, чем дешево отдать свой хлеб — предмет выгодной спекуляции.

Оставалось лишь одно: применить силу.

Но совместимы ли конституционные свободы с применением силы?

Проблему решил народ. Именно народный натиск заставил Конвент принять закон о всеобщем максимуме и одновременно с этим поставить в порядок дня революционный террор как единственную эффективную меру воздействия на богатых. Эти две меры, навязанные правительству санкюлотами, были двумя сторонами единого целого — системы общественного спасения, призванной заменить демократическую конституцию в период смертельной угрозы республике.

Действительно, чтобы успешно управлять экономикой и эффективно применять революционный террор, была необходима предельная концентрация власти. Была необходима подлинная диктатура общественного мнения, тот деспотизм свободы, о котором Марат пророчески говорил еще в первых числах апреля…

…Свой доклад, подготовленный по поручению Комитета общественного спасения, Сен-Жюст прочитал в Конвенте 10 октября.

— Почему после стольких декретов и стольких забот вновь нужно обращать ваше внимание на недостатки правительства в целом, на экономику и продовольствие? — спросил он депутатов и сам ответил: — Законы наши революционны, но их исполнители — плохие революционеры.

Это значило ясно представить себе сущность проблемы и четко поставить ее.

Конвент внимательно слушал.

— Настало время, — продолжал докладчик, — провозгласить истину, которая отныне не должна ускользать от внимания тех, кто управляет: республика упрочит себя лишь после того, как воля суверена подавит монархическое меньшинство и будет властвовать над ним по праву завоевания. Нельзя дольше щадить врагов нового строя; свобода должна победить любой ценой. Нельзя надеяться на благоденствие, покуда дышит хоть один враг свободы. Вы должны карать не только предателей, но и равнодушных; нужно наказывать всякого, кто безразличен к республике и ничего не делает для нее. Ибо с тех пор, как французский народ изъявил свою волю, всякий, кто ей не подчиняется, остается вне суверена, а тот, кто не принадлежит к суверену, — враг народа…

Несколько сот членов Конвента напряженно внимали холодному и сдержанному молодому человеку, спокойно бросавшему им в лицо истины, от которых леденели сердца. Они повидали многое. Во время заседаний здесь часто вспыхивали ссоры, а иной раз и драки, и даже кое-кто хватался за оружие. Но такого…

А он продолжал:

— Если бы заговоры не вносили смуту в нашу державу, если бы родина не становилась тысячу раз жертвой снисходительных законов, было бы приятно управлять на основании принципов мира и справедливости. Но эти принципы приложимы лишь по отношению к друзьям свободы; у народа же и его врагов не может быть ничего общего, кроме меча. Там, где нельзя управлять на основе справедливости, приходится применять железо: нужно подавить тиранов…

Подвергнув резкой критике генералов, министров и весь бюрократический аппарат, докладчик утверждал, что безнаказанный грабеж царит повсюду. Богач, наживающийся на незаконных сделках, теснит и угнетает бедняка; те, кто должен по своему официальному положению бороться со скупщиками, сами занимаются скупкой; даже в военном ведомстве умудряются обворовывать солдат и красть корм у лошадей. Каждый думает только о себе, живет лишь своими материальными выгодами, охотно жертвуя интересами остальных членов общества. Все это, страшное само по себе, приобретает катастрофический характер в условиях иноземного вторжения.

— При таких обстоятельствах, — резюмирует Сен-Жюст, — наша конституция не может быть приведена в действие, ибо она сама станет причиной своей погибели: она окажется ширмой для преступлений против свободы, не имея силы их подавить.

Докладчик предлагает декретировать: правительство Франции останется революционным вплоть до заключения мира. Вся власть должна быть сосредоточена в руках Комитета общественного спасения при участии Комитета общей безопасности и под контролем Конвента.