Он нуждался в помощи, и он принимал ее охотно и с готовностью. Я как-то купила себе в городе прикид – серую вязаную двойку, джемпер с вырезом углом и узкие, слекга расклешенные брюки. И вот мы однажды утром одевались, готовясь к выходу на целый день, и Дэвид спросил, не разрешу ли я ему одеть мои брюки. Конечно, ответила я. Мы были одного роста и почти одного сложения – оба скроены, как танцоры, так что, почему бы и нет?
Эти брюки ему ужасно шли, и к концу дня он был просто в восторге – настолько он в них хорошо себя чувствовал, настолько они были удобными. Я сказала ему, что он может их носить, когда захочет; так он и сделал. Он их практически монополизировал.
Вот с этого и началось. Зная, как у моего мальчика работают мозги, никогда не забывая о том, что идея должна, как бы, исходить от НЕГО, я никогда не предлагала ничего прямо, чтобы у него не было желания отвоевывать свою территорию, как с Кеном Питтом. Вместо этого я покупала шмотки для нас обоих, находя для него и примеривая те, что были в его тогдашнем вкусе (если они приходились мне в пору, то и ему – тоже). Но я подбирала ему и вещи, которые были больше в моем вкусе – ярче и смелее. Эти последние я вешала на СВОЮ сторону шкафа в нашей спальне, и ждала, что будет. Обычно он клевал на эту приманку: приглядывался к новым шмоткам, висевшим на моей стороне, снимал их, разглядывал и примерял, думая, что он ужасно нехороший мальчик... А я лежала на кровати, реагируя самым невинным образом: “О, они тебе нравятся? Действительно, хорошо смотрится, правда? О, да-да, Дэвид, конечно, они – твои. Можешь забирать...”
Таким образом я его и завлекла, очень мягко, в область своего видения того, каким именно образом такой милый, замечательный и уникальный человек, как он, должен вращаться в обществе. Он начал ценить высококачественные ткани, которые я любила, яркие и страстные цвета в моем средиземноморском вкусе и первоклассный покрой; он начал двигаться в направлении королевства высокого стиля и чувственности. Конечно, это манипулятивно, то как я поступала, ну и что? Все жены так делают.
Конечно, помогло и то, что мой стиль в одежде был столь же далек от женственной общепринятости, как его – от мужского мэйнстрима. Я была склонна скорее к несколько безумноватым фасонам для мужчин, чем к тому, что обычно носили девушки (я ничего не имею против платьев, боже упаси! Мне нравится, как девушки в них выглядят – м-м-м-м!!!). Вообще-то, когда я впервые встретилась с Дэвидом, я одевалась почти исключительно в цветистые мужские костюмы – под Кэлвина Марка Ли. Поэтому то, что мы делали с Дэвидом, было встречей где-то посередине – во внешнем плане, так же как и во внутреннем. И мы чувствовали себя хорошо. Это было смело, провокационно, чувственно и необыкновенно освобождающе.
Важный шаг в этом процессе – важный, потому что такой публичный, и ставший такой ясной отметкой для начала чего-то совершенно нового в рок-н-ролле – был сделан самим Дэвидом. Я не подталкивала его ни прямо, ни косвенно, я лишь исполняла его поручения, но движущей силой был именно он. А вдохновлен он был Линдсеем Кемпом.
Мы провели одну неделю в Глазго вместе с Линдсеем и его труппой, работая над шоу для телеканала “Грэмпиен”, который в то время был замечательно экспериментальной организацией. Работа над шоу доставила нам огромное удовольствие, не взирая на дикий холод шотландской зимы, пронизавший каждый дюйм нашей меблированной комнаты, отчего мы каждую ночь сворачивались калачиком, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу. Дэвид, исполнявший “Space Oddity” и свою партию из “Туркуаза” (одного шоу еще тех времен, когда он был участником Кемповской труппы), горел творческой энергией. Он был просто счастлив, и, думаю, опыт возвращения в Линдсеевский мир, наблюдения за тем, как работает этот сценический гений, вновь разжег его страсть к театру. Так что я совсем не была удивлена, когда по возвращении в “Хэддон-Холл” я зашла в репетиционную и застала его с группой – Миком Ронсоном, Тони Висконти и Джоном Кэмбриджем – за разговором о сценических костюмах. У них было шоу в “Раунд-Хаузе” в качестве разогрева для Кантри Джо МакДональда (!), и Дэвид выдвинул идею, что они должны сделать что-то новое, зажигательное и театральное.
Что, конечно, встретило во мне полное понимание. Я все время дразнила Ронно и остальных за их пристрастие к голубым джинсам – можно было подумать, что этот чертов толстый хлопок спустился с горы вместе с Моисеем! Так что я была на верху блаженства. Только покажите мне швейную машинку. Вперед!
С Дэвидом было проще всего. Это же была его идея, само собой, так что он горел готовностью и охотой, к тому же я нашла для него идеальный материал – трех-четырех-ярдовый отрез серебристой, в сеточку, материи, которую я откопала в городе. Посадить ее на бирюзовый шелк, или на что-нибудь в этом роде, и получайте идеальную сценическую накидку. Если бы Дэвид одел ее поверх белоснежного прикида, он, в своих милых золотых кудряшках, просто притягивал бы к себе свет. Это привлекло бы внимание аудитории. Ну, и конечно же, серебристый цвет подойдет к теме “Space Oddity” – костюм астронавта, сияющая кожа пришельца, звездная странность образа, над которым Дэвид работал.
Ему понравилась эта идея, и я принялась за работу.
Тони тоже был сговорчивым клиентом. Он придумал свой собственный персонаж: иронического супергероя, “Хайпмэна” – просто замечательно. Его изящное мускулистое тело смотрелось бы великолепно в трико супергероя; все, что нам нужно было добавить, – это эмблему Хайпмэна, которую я сварганила в мгновение ока. Мы решили, что мантию ему делать не будем, раз уж мы решили сделать ее для Дэвида, а сделаем жесткие воротничок с расширенными плечами, которые я соорудила из корсетной проволоки. Вуаля! Тони был в восторге.
Остальные были далеко не так влюблены во всю эту затею, хотя ничего не говорили. Ну, да, окей, я понимала: одно дело быть стрейт-мачо-рок-н-ролльщиками в Дэвидовской группе, и совсем другое – наряжаться в эти глупые прикиды и прыгать в них по сцене, как настоящие гомики. Что люди подумают?
Все нормально, сказала я им. Им не нужно одевать трико или накидки и т.д. Они могут быть кем угодно – кем придумают, лишь бы это был сценический персонаж, а не они сами.
Это убедило их. Джон Кэмбридж, которого тянуло ко всему американскому, решил изобразить ковбоя (очень просто: рубаха с бахромой, сапоги и тому подобное; он сам себе все подобрал), а Ронно, после мучительных сомнений, согласился, что если уж ему ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нельзя оставаться самим собой – таким сексапильным в тугих джинсах и расстегнутой на груди белой рубашке, то он так уж и быть станет Гангстермэном. Так что мы вместе отправились в город, и нашли ему на Карнеби-стрит новенький двубортный костюм – просто необыкновенное произведение искусства из сверкающего золотистого бархата – да еще и задешево: за 60 фунтов, если мне память не изменяет. Добавили еще пару аксессуаров, и он начал выглядеть просто потрясающе. Ей-богу, я бы смазала его “пистолет”, если бы мне для этого не пришлось становиться в очередь за всеми лондонскими девушками.
Значит, таким был состав команды для “Раунд-Хауз”’овского шоу: Космическая Звезда, Хайпмэн, Гангстермэн и ковбой. Если вам кажется, что это звучит, как прототип Вилледж Пипл, то вы не так уж далеки от истины. Если вы подозреваете, что это слегка опережало свое время, а значит, на это трудно было правильно среагировать, то вы определенно не далеки от истины. Толпа в “Раунд-Хаузе” отнеслась к новой Хайп с гораздо меньшим энтузиазмом, чем к знакомому джинсовому акту Кантри Джо. Я даже читала, что Дэвид “провалился” в тот вечер, и что большинство зрителей были “сбиты с толку”.
Если оставить в стороне объективность критиков (кто знает, что думали зрители?), то, что они были “сбиты с толку” – хорошо. Если бы они обалдели, было бы еще лучше. Но сбиты с толку – тоже хорошо, по крайней мере шаг в нужном направлении. Это вызывает любопытство, а любопытство создает резонанс. Так что в тот вечер могли поползти слухи в андеграунд-кругах. В среде жадных до новых направлений людей, стоящих всегда немного впереди своего времени, мог возникнуть интерес. Могло начать складываться ядро естественных Дэвидовских последователей.