Никий не ответил, а только опустил голову. Агриппина сделала удивленное лицо:

— Неужели ты скажешь мне, что не любишь женщин? В эту твою вторую правду я не поверю. Отвечай же, ты любишь женщин?

— Я не знаю,— сказал он, не поднимая глаз.

— Странный ответ.— Агриппина недоуменно посмотрела на Никия.— Так ты любишь женщин или не любишь?

— Я не знаю,— повторил Никий, робко взглянув на нее, и, снова краснея, добавил: — Я их не знаю.

Агриппина неожиданно рассмеялась.

— Ты не знаешь женщин? Не знаешь женщин! — восклицала она сквозь смех.— Не хочешь же ты сказать, что никогда не был с женщиной?

— Да, именно так,— робко и медленно выговорил он,— я никогда не был с женщиной.

— Никогда?! — Агриппина подалась вперед и с неопределенной улыбкой снизу вверх посмотрела на Никия.— Ты шутишь, этого не может быть!

— Это правда,— глухо отозвался он.

Наступило молчание. Агриппину, с самого раннего детства познавшую все прелести и виды плотских удовольствий, трудно было смутить чем-либо, но сейчас она была смущена. Отвернувшись, смотрела вдаль, комкая пальцами воздушный рукав платья.

Наступило время обеда. Агриппина приказала подать его на палубу и принести кресло для Никия. Ели молча. Время от времени Агриппина внимательно оглядывала своего сотрапезника. Наконец, когда обед был окончен и они остались одни, сказала:

— Ты нравишься мне. Ты не похож на других. Скажи, а я тебе нравлюсь?

— Да,— ответил он с поклоном, хотя понимал, что она спрашивает не об этом,— ты мать императора, я не могу не любить тебя.

— Я не спрашиваю тебя, любишь ты меня или нет,— сказала она с непроницаемым лицом.— Хочу знать, нравлюсь ли я тебе? — И добавила, помолчав: — Как женщина.

Он смутился, не зная, что ответить. Предательская краснота выступила на лице. Агриппина потянулась и погладила его руку от локтя до запястья своей гладкой ладонью.

— Ты нравишься мне! — страстно, как она это умела, прошептала Агриппина.— Ты напоминаешь мне моего брата Гая, хотя он и не был так красив.

Никию были известны разговоры о том, что Агриппина еще в юном возрасте жила со своим братом Гаем, будущим императором Гаем Калигулой. Впрочем, как и две ее сестры, младшая из которых, Друзилла, стала впоследствии женой императора. О мерзостях и жестокостях, которые проделывал Гай, слагались легенды, и трудно было разобрать, где в них правда, а где вымысел. Но все равно Агриппина стала частью этих легенд.

Да, она была распутна, хотя сейчас, глядя на нее, Никий видел только очень красивую женщину, умеющую любить, с горящей в глубине глаз особенной страстью. Эту страсть видели, наслаждались ею два императора — Калигула и Клавдий. Говорили, что и Нерон тоже, хотя Никий не верил в это. А теперь он, Никий, несчастный провинциал, волею случая попавший в Рим, видит то, что созерцали прежние властители империи. И не только видит, но имеет возможность насладиться тем же, чем наслаждались они.

— Приходи ко мне, когда стемнеет! — шепнула Агриппина, сжав его руку, и, стремительно поднявшись, быстро покинула палубу.

Он долго сидел один, глядя вдаль, но видя не голубизну неба и синь воды, а прекрасное лицо Агрип-пины и чудесный, манящий блеск ее глаз. «Когда стемнеет,— повторял он про себя.— Когда стемнеет!»

Он не помнил, как прошло время до вечера, был как в бреду. Уже в сумерках в дверь его каюты постучали. Задохнувшись, он спрыгнул с кровати, сделал несколько нетвердых шагов и рывком распахнул дверь.

Стоявший на пороге Кальпурний отпрыгнул от неожиданности, смотрел на Никия со страхом.

— Ты что? Что? — тревожно проговорил Никий и прерывисто вздохнул, потому что ему не хватило воздуха.

— Я пришел сказать... сенатор... договориться,— запинался Кальпурний, все еще глядя на Никия с опаской.

— Договориться? О чем договориться? — Никий смотрел на моряка так, будто наполовину потерял способность видеть.

— Ну, как же,— Кальпурний осторожно посмотрел в одну сторону коридора, потом в другую,— сегодня на рассвете...

— Что на рассвете?

— Крушение. Крушение на рассвете,— подавшись вперед и в сумерках вглядываясь в лицо Никия, несмело выговорил Кальпурний.

— Крушение на рассвете,— вслед за ним повторил Никий и вдруг осознал, о чем идет речь.— А-а,— протянул он, пропуская Кальпурния внутрь каюты и прикрывая за ним дверь.— Ну да, я знаю. Что же ты хочешь от меня?

— Ничего,— виновато проговорил Кальпурний,— я только хотел напомнить. На рассвете ты сядешь в лодку, гребцы спустят ее на воду, а потом, когда корабль... когда я все сделаю и он разрушится, я подплыву к вам и мы пойдем к берегу. Там не очень далеко, мы доберемся быстро.

— Хорошо,— кивнул Никий и вдруг остановил уже собравшегося уйти Кальпурния.— А почему на рассвете?

Кальпурний улыбнулся:

— На рассвете, сенатор, самый крепкий сон. Но ты не беспокойся, я разбужу тебя вовремя.

— Чей сон? — поморщившись, спросил Никий.

— Ее,— указал пальцем куда-то в стену каюты Кальпурний.

— Ее?

— Ну да,— радостно кивнул тот и, приблизив губы к самому уху Никия, прошептал: — Агриппины.

Никий брезгливо отшатнулся и резко махнул рукой, приказывая Кальпурнию уйти.

Глава одиннадцатая

Оставшись один, он стал ходить по каюте из угла в угол, не понимая, что же ему теперь делать. Его миссия, еще вчера казавшаяся предельно простой, теперь представлялась совершенно невыполнимой. Сначала ему пришла мысль — бежать. И тут же, еще более невероятная,— бежать вместе с Агриппиной. Он бросился к двери, но, выйдя в коридор, остановился: ему показалось, что он по-настоящему сходит с ума. Он вспомнил об учителе Павле — за что он послал его на такую муку! Послал — и ушел в тюрьму, и оставил его одного. Одного в целом мире. Если Бог взирает на него с небес, то почему он не поможет ему, Никию, или хотя бы не даст совет.

Он решил, что надо помолиться, и, может быть, тогда он услышит совет Бога, но лишь только повернулся к двери, как услышал шорох, и женский голос позвал его:

— Никий!

Голос был ему незнаком. Он всмотрелся в темноту коридора, осторожные шаги приблизились... Служанка Агриппины (это была она) поймала его руку и, прошептав:

— Госпожа ждет тебя! — потянула за собой.

И он послушно пошел, уже не думая, что ему нужно помолиться и услышать совет Бога — не Бог, а служан-ка Агриппины помогла ему в сомнениях. Она вела его, как ребенка, а он, как ребенок, послушно шел за ней. Что поделаешь, если они решили за него, если сам он не сумел принять решение, Бог не услышал его и не захотел помочь. А может быть, в этом и заключалась помощь Бога?

Служанка без стука открыла дверь, пропустила Никия вперед, легонько тронув за спину, и лишь только он переступил через порог, тут же закрыла дверь.

В просторной каюте, на ложе под балдахином, сидела Агриппина. Даже при неярком свете сквозь прозрачную тунику виднелось ее тело. Оно было прекрасным. Никий в смущении опустил глаза.

— Подойди ко мне, Никий,— проговорила она таким тоном и таким голосом, что он тут же послушно подошел. Стоял, не в силах поднять взгляда, и смотрел на ее голые ступни с длинными ровными пальцами.

Она медленно встала, едва коснувшись его грудью, так же медленно подняла руки и прижала ладони к его щекам. Никий задрожал, ему почудилось, что вот сейчас он потеряет сознание. Стены каюты поплыли перед глазами, он сделал непроизвольный шаг в сторону, Агриппина нежно подтолкнула его, и он упал на ложе, а она упала на него...

...Он плохо понимал, что она делает с ним, но наслаждение, которое испытывала каждая частичка его тела, было невероятным, в самом настоящем смысле неземным. То, что называлось плотским грехом, то, чего Никий всегда так страшился,— наступило. Но почему-то не было ничего страшного, ничего страшного или отвращающего дух. Напротив, его дух как бы слился с наслаждением тела, и теперь и дух, и плоть стали одним, и невозможно оказалось различить, где он, а где она.