— Боги хранят семью принцепса! — крикнул Палибий, отрываясь от окна повозки и пришпоривая лошадь.

Никий поплотнее прикрыл занавеску, обхватил голову руками и закрыл глаза. Сейчас он пожалел, что ударил веслом Кальпурния, пожалел, что предупредил Агриппину и отпустил ее, когда она проплывала вблизи лодки. Тоска охватила все его существо — хотелось стать маленьким, невидимым, может быть, вовсе перестать быть. Он и в самом деле почувствовал себя щепкой, которую несет поток жизни, неведомо куда и неведомо зачем. Он с неприязнью подумал о Павле — впервые с тех пор, как узнал учителя. И странно, что неприязнь эта не представлялась теперь грехом.

Когда они приехали в Рим, Никий отпустил Палибия, а сам отправился домой, сказав, что ему нужно привести себя в порядок, прежде чем предстать перед императором. Палибий не стал возражать, взглянул на

Никия с усмешкой, на этот раз совершенно открытой, и, не поклонившись, поскакал прочь.

Теренций вышел навстречу Никию, вид у него был встревоженный.

— Хозяин уже несколько раз посылал за тобой,— сказал он.

— Император Нерон? — спросил Никий с вымученной улыбкой, хотя сразу понял, о ком идет речь.

— Император? — не понимая, переспросил Теренций и тут же добавил: — Анней Сенека, он присылал за тобой.

— И что же хочет твой хозяин?

Теренций испуганно пожал плечами:

— Прости, мой господин, я ошибся. Не Анней Сенека мой хозяин, а ты...— Он вдруг странным взглядом посмотрел на Никия и произнес совсем другим тоном: — Я боюсь.

На этот раз удивился Никий:

— Чего же ты боишься, мой Теренций? — проговорив это, он вдруг сам ощутил в себе уже утихший было страх. Ему показалось, что в глазах слуги мелькнула та же мертвая тоска, какую он видел в глазах Кальпурния в тот момент, когда замахивался на него веслом.

Теренций опустил глаза и глухо выговорил:

— Я не знаю, хозяин, но я боюсь...

— Ну, ну, договаривай,— Никий с натугой усмехнулся,— не бойся.

— Сенека,— промолвил Теренций, не поднимая взгляда.

— Что Сенека? Я не понимаю.

— Я боюсь... его.

— Успокойся, мой Теренций, твои страхи не имеют под собой...— начал было Никий, но не сумел договорить: Теренций поднял голову и пристально (не так, как дозволено слуге, а как брат или друг) посмотрел на Никия.

— Я вызвал Онисима,— сказал он.

— Ты вызвал Онисима?! — со страхом и возмущением одновременно воскликнул Никий.

— Да,— на этот раз Теренций не смутился и добавил, указав рукой за спину: — Он ждет тебя здесь.

— Да ты понимаешь, что может быть, если кто-нибудь,— Никий схватил Теренция за плечо и больно стиснул его,— если кто-нибудь увидит или узнает! Ты понимаешь, что будет со мной? И с тобой тоже! С тобой тоже, Теренций!

— Понимаю,— спокойно и убежденно проговорил Теренций, только чуть поморщившись и скосив глаза на плечо, которое все еще сжимал Никий,— Я знаю, что не должен был делать этого, но я не мог иначе, я боялся.

— Ты боялся! Да как ты можешь!

— Он убьет тебя,— перебил Теренций,— я знаю.

Никий вдруг оттолкнул Теренция и, сердито ступая,

прошел в комнату, служившую ему кабинетом.

Не сразу, лишь несколько мгновений спустя, из-за ширмы в углу, закрывавшей ложе, вышел Онисим.

— Ты знаешь, что нельзя было приходить ко мне! — набросился на него Никий (впрочем, произносил слова благоразумно негромко).— Тебя могли видеть! Ты понимаешь, чем это может кончиться для меня? Для нас! Для нашего дела!

— Он позвал меня, и я пришел,— ответил Онисим примирительным тоном, кивнув на дверь (Никий оглянулся, у двери стоял Теренций).

— Но я запретил тебе! Я, я запретил тебе! Ты слышишь?

— Я слышу,— ответил Онисим,— не надо так громко.

— Ты еще будешь мне указывать! — уже совершенно забывшись, вскричал Никий и, подскочив к Онисиму, замахнулся на него рукой.

Но тот даже не пошевелился — исподлобья, тяжело посмотрел на Никия: еще без угрозы, но уже не по-доброму. Рука Никия застыла, и сам он замер. Он вдруг понял, что не сможет ударить, не причинив боль себе самому,— ударить сейчас Онисима было все равно что ударить скалу с острыми краями.

— Значит, я,— произнес он дрожащим голосом, не в силах справиться с этой дрожью,— значит, я больше не свободен? Значит, ты думаешь, что я должен...

Онисим не дал ему договорить.

— Никто не свободен, и все должны,— проговорил он глухо и добавил совсем тихо: — перед Господом.

— Да кто ты такой, чтобы учить меня! Я не знаю тебя и не хочу знать!

— Я такой же, как и ты,— сказал Онисим,— не больше, но и не меньше. Я твой брат. И он,— кивнул на Теренция,— тоже твой брат. Или ты забыл о нашем братстве?

— Он?! — Никий выбросил руку в сторону Теренция.— И он тоже?

— И он тоже,— кивнул Онисим.

— Значит, я должен делать то, что вы мне прикажете? Ты — неизвестно кто и откуда явившийся ион -мой слуга?

— Твой брат,— спокойно поправил его Онисим.— Твой брат перед Господом.

Никий повернулся к Теренцию:

— Ты теперь тоже?..— Он не закончил, но Теренций хорошо понял, о чем он спрашивает.

— Да,— ответил он и добавил чуть слышно,— хозяин. Онисим объяснил мне, и я верю.

— Онисим объяснил тебе, и ты веришь?! Когда он успел? Пока сидел в моем кабинете?

Теренций опустил глаза и ничего не ответил, за него сказал Онисим:

— Мы встречались с Теренцием не один раз. Он был на наших собраниях, и он молился с нами.

— Он был на ваших собраниях? — вскричал Никий не столько с возмущением, сколько удивленно.— Но когда?

— Ночью. Когда ты бывал на пирах императора. Когда смотрел на те мерзости, которые делало это чудовище, и, наверное, принимал в них участие. Он молился с нами, когда ты удовлетворял свою плоть. Ночью, потому что мы можем собираться только в темноте, как воры, как преступники, как изгои.

— Но... но он... Разве он не должен был сказать мне об этом?

— А разве должен? Твой брат держит ответ перед Богом, а не перед тобой. Или ты, Никий, стал настоящим римлянином?

— Значит, вы... значит, вы за моей спиной... Это заговор против меня, вот что это такое!

— Твой слуга стал твоим братом, а ты говоришь о каком-то заговоре,— спокойно и устало выговорил Онисим.— Я тут только потому, что он опасается за твою жизнь, за жизнь своего брата. Разве он побежал к римлянам и выдал тебя, выдал нас всех? Он мог бы, останься он только твоим слугой. Но он хочет спасти тебя, потому что он твой брат.

Никий сделал два коротких шага и бессильно опустился на край ложа. Сидел, свесив голову на грудь. От разноцветных плиток на полу рябило в глазах, и он устало прикрыл их.

Глава тринадцатая

Никий чувствовал себя не столько удрученным, сколько потерянным — прошлое, будущее и настоящее переставали иметь какой-либо смысл. С одной стороны стоял Нерон, с другой — Онисим. Они в равной степени давили на него, и Никию казалось, что он уже никогда не сможет вырваться.

Сейчас он сидел на краю ложа, низко опустив голову и закрыв глаза. Услышал, как Онисим подошел, встал над ним, ощутил затылком беспрекословную тяжесть его взгляда.

Онисим стал говорить: тихо, убежденно, обвиняюще.

Он сказал, что это чудовище Нерон устроил мерзкое цирковое зрелище на погибель их братьям. Более двухсот христиан, среди которых старики, женщины и дети, сегодня же примут смерть в Большом цирке. Нерон устраивал что-то вроде кораблекрушения на заполненной водой арене. Онисим сказал, что не хочет об этом рассказывать и что если бы он сам мог добраться до Нерона, то за один удар кинжалом готов отдать себя разрезать на куски. Но Онисим не имеет возможности сделать это, а он, Никий, имеет такую возможность, и ее нельзя упускать.

Онисим помолчал некоторое время (Никий приоткрыл глаза, глянул на носки ветхих сандалий Онисима и отвел взгляд), потом вдруг спросил:

— Отвечай, почему ты не убил мать этого чудовища?

Он не просто спросил, но потребовал ответа.