Глава десятая

Нерон сам приехал попрощаться с матерью. Никий не слышал их разговора, они оставались в комнате наедине в течение получаса. Он увидел их, когда они в сопровождении Афрания Бурра вышли на площадку перед парадным входом дома Агриппины. Одной рукой император нежно обнимал мать за плечи, а другой приветствовал собравшуюся тут же толпу, оттесняемую преторианскими гвардейцами. Из толпы слышались выкрики: «Да здравствует император!», «Да здравствует Агриппина!». Толпа подхватывала выкрики радостным воем. Судя по тому, что здравицы выкрикивались очень похожими голосами, можно было предположить, что это делали специально нанятые люди. Но, как бы там ни было, толпа радостно подхватывала их — Агриппину любили в Риме.

Мать и сын спустились по лестнице, Нерон обнял ее и нежно поцеловал. Агриппина казалась несколько скованной, и улыбка ее (этого, возможно, и нельзя было заметить издалека, но Никий стоял рядом) выглядела застывшей. Она села на носилки, сын приветственно поднял руку, нежно улыбаясь. Сквозь просвет занавесок Никий увидел, какие же грустные у нее глаза. У него щемило сердце, когда он, сев в седло, вместе с отрядом преторианцев, сопровождавшим носилки и бесцеремонно расталкивающим толпу, ехал к пристани.

Кальпурний встретил их у мостков — в этот раз он был аккуратно причесан и в чистой одежде. Он радостно улыбался Агриппине и преданно поглядывал на Никия. Агриппина со служанкой удалились в свою каюту, Никий дал знак Кальпурнию, и тот громовым голосом стал отдавать приказания матросам, забегавшим по палубе взад и вперед. Приказав позвать его, если Агриппина пожелает его видеть, Никий ушел к себе и лег, задернув занавески и бессмысленно глядя в потолок. Он заставлял себя думать, что Агриппина все равно обречена и никакой его вины в ее смерти быть не может. Потом он стал вспоминать все те злодеяния, которые совершались, пока Нерон был еще юношей, а она фактически правила Римом. Злодеяний было не меньше, чем теперь, и в отношении его братьев-христиан тоже. Так что жалеть Агриппину казалось грешно и несправедливо, но, несмотря на все эти веские доводы, он не мог себя пересилить и жалел.

Агриппина нравилась ему, и он не мог понять почему. Было в ней что-то сильное, мужское и одновременно нежное, беззащитное. Он даже подумал, что мог бы жить с Агриппиной как с женой, и ему стали представляться сладкие картины их любви. Он гнал от себя эти видения, но они упорно возникали перед его воспаленным взором, делаясь все откровеннее, все бесстыднее.

Он не сразу услышал звук за дверью — кто-то осторожно скреб по дереву.

— Кто? — отрывисто спросил Никий, приподнявшись на локтях.

— Это я, сенатор,— услышал он голос Кальпурния, виноватый и жалобный. Кальпурний упрямо называл его сенатором, и Никий больше не поправлял моряка.

— Войди!

Дверь, скрипнув, приоткрылась, и Кальпурний боком скользнул внутрь. На лице его отражался испуг.

— Что тебе? — недовольно проговорил Никий, садясь на постели.

— Она говорила со мной,— заговорщически прошептал Кальпурний, моргая глазами, как от яркого света.

— Кто? Скажи яснее.

— Она, Агриппина,— уже едва слышно выговорил тот и заморгал еще чаще.

— Ты заходил к ней в каюту?

— Нет.— Кальпурний испуганно замахал руками, будто Никий уличил его в чем-то предосудительном.— Нет, сенатор, она сама позвала меня.

— Ну и что же? Чего она от тебя хотела? Она говорила с тобой один на один?

— Нет, служанка оставалась при ней, она причесывала Агриппину.

— Дальше.

— Она стала спрашивать,— произнес Кальпурний и прерывисто вздохнул,— стала спрашивать, хорош ли корабль и надежна ли команда.

— И это все? Надеюсь, ты сказал ей правду!

— Я не понимаю, сенатор,— жалобно улыбнулся Кальпурний.

— Как,— нахмурился Никий,— разве корабль не хорош, а команда не надежна? Ты сказал ей что-то другое?

— Нет, нет! — обрадованно, только сейчас поняв тайный смысл слов Никия, воскликнул моряк, тут же оглянулся на дверь и, снова понизив голос до шепота, продолжил: — Я сказал ей именно это. Но она...— Он запнулся и виновато посмотрел на Никия.

— Ну? — нетерпеливо произнес тот.— Продолжай!

— Она дала мне деньги,— глядя на Никия испуганными глазами, выпалил Кальпурний и, тут же достав из-под одежды кожаный кошель, дрожащей рукой протянул его Никию, добавив: — Я не хотел, сенатор, но она заставила меня взять.

— Не хотел? — зловеще усмехнулся Никий, а про себя подумал: «О Рим! Честный убийца — это что-то новое!»

— Не хотел, сенатор,— быстро отозвался Кальпурний.— Она еще сказала, что возьмет меня на службу и сделает богатым, если я... если я...

— Что?

— Если я буду правильно себя вести,— наконец сумел выговорить несчастный Кальпурний, и на лбу у него выступили крупные капли пота.

— Вот как! — снова усмехнулся Никий, но на этот раз почти весело, что еще больше испугало Кальпурния.— Но скажи, мой Кальпурний, разве ты будешь вести себя неправильно?

— Нет, сенатор... то есть я... Я не знаю,— вконец запутавшись, с багровым от напряжения лицом промямлил Кальпурний.

— Веди себя правильно, как приказала тебе Агриппина, мать нашего великого Нерона, императора Рима,— проговорил Никий строго и назидательно.— Веди себя правильно, и все будет в порядке,— добавил он, с трудом подавив готовый сорваться с губ смешок.

— А это?..— Кальпурний все так же держал кошель в протянутой руке: рука дрожала, и монеты глухо позвякивали внутри.

— Оставь себе,— словно удивляясь сомнениям Кальпурния на этот счет, пожал плечами Никий.— Мать императора может одарить всякого, и это большая честь, Кальпурний, запомни. А теперь иди и занимайся своими прямыми обязанностями.— И плавным жестом руки, подражая Нерону, он отпустил бедного Кальпурния, который, попятившись, дважды ударился о стену, прежде чем покинуть каюту.

Никий, переждав некоторое время, тоже покинул каюту и поднялся на палубу. Долго слонялся от носа к корме, поджидая Агриппину (сам не зная зачем), но она так и не вышла.

Когда Никий проснулся следующим утром, то ощутил особенно свежий запах, наполнивший каюту, и, выглянув в окно, понял, что корабль вышел в море.

Ближе к полудню на палубу в сопровождении служанки поднялась Агриппина. Два матроса вынесли тяжелое кресло с высокой спинкой и поставили его под навесом на носу. Агриппина села, пристально глядя на полоску берега вдалеке. Никий подошел и, низко поклонившись, встал возле, не смея заговорить первым. Некоторое время Агриппина словно не замечала его присутствия. Наконец сказала, не оборачиваясь:

— Тебя, кажется, зовут Никий, и мой сын приставил тебя следить за мной.

— Сопровождать тебя,— чуть склонившись в сторону и мельком глянув на стоявшую с другой стороны кресла служанку, отвечал Никий.

— В моем положении это одно и то же.— Агриппина вздохнула и, медленно повернув голову, посмотрела на Никия.— А ты красив! Не поверю, что мой сын не спит с тобой,— добавила она, внимательно его разглядывая.— Ну, что же ты молчишь, отвечай!

— Я не знаю, что отвечать.

— Правду,— усмехнулась она.— Матери императора Рима положено говорить правду, не так ли?!

— Да,— он глядел на нее с вежливой улыбкой,— но ту правду, которую хочешь услышать ты. А я боюсь огорчить тебя моей правдой.

— Твоей правдой? — откликнулась она, глядя на него с интересом.— Скажи свою правду и не бойся огорчить меня. Ты придаешь мне то значение, которого нет у меня давным-давно. Ты был еще ребенком, когда я его потеряла. Говори, я слушаю.

— Я не сплю с мужчинами.— Никий слегка покраснел.— Хотя это не та правда, которую ты хотела бы услышать.

— Да-а,— неопределенно протянула Агриппина и впервые ласково ему улыбнулась.— Кроме того, что ты красив, ты еще и умен и не похож на придворных мальчиков. Мне нравится твоя правда, и я готова по-верить в нее. Но если ты, как ты утверждаешь, не любишь мужчин,— продолжала она после короткой паузы, во время которой сделала служанке знак и та отошла в сторону на несколько шагов,— то, наверное, любишь женщин. И женщины от тебя без ума, не так ли?