— О, Господи, что ты со мной сделала? Я похожа на

тропического попугая, – ужаснулась Станислава своему

отражению в зеркале.

— Ничего подобного. Если тебе еще цвет лица

выровнять, щеки нарумянить, губы накрасить, прическу

сделать и одеться подобающе – было бы чудесно! А если

набор кисточек купить, так ты была бы краше моделей с

глянцевых журналов, – ответила Елена, обуваясь у порога,

в то время как Станислава открывала дверь.

— А что это с твоими глазами? Что за боевой раскрас

свирепой амазонки? – сходу возмутился муж, лишь искоса

взглянув на спешащую домой гостью.

— Я сейчас умоюсь, – Станислава безрадостно

наблюдала за реакцией Глеба.

109

— Я убегаю. Всѐ. Пока, – и за подругой захлопнулась

дверь.

— Пока.

— Тебе такой вульгарный макияж не к лицу.

Солнышко, ты же не уличная девка, – он повесил куртку, и

поток воздуха с тонким запахом женских духов рассеялся

в коридоре.

— Ты с мамой Гришки разговаривал или обнимался?

Почему от тебя пахнет духами?

— Духами?! – Глеб переспросил, усмехаясь. – Даже не

знаю. Может, Танька вылила на себя целый флакон!

— Танька?!

— Фешинова – медсестра наша, Танька, – невозмутимо

продолжил Глеб, – она мне все уши прожужжала, жалуясь

на своего «розбышаку».

— Ах, ну да, конечно! И ты бедный больше часа

выслушивал еѐ жалобы?

— Ну, в самом то деле, ты что ревнуешь? Подумаешь,

поговорили. Что у нас общих тем для разговоров нет? Тем

более это еѐ Гришка нашего Стѐпку постоянно обижает.

Вот и мы и обсудили поведение наших детей.

Глеб больше ничего не сказал. А Станислава с ворохом

неприятных мыслей в голове пошла смывать с себя

косметику.

… На газовой плитке стояли кастрюли со свежим

борщом, тушеной картошкой, гуляшом из молодой

свинины. Ароматно пахло чесноком, паприкой и другими

специями. В квартире было чисто.

Справившись с домашними заботами, Станислава

ожидала возвращения Стѐпки из школы, но Глеб пришел

раньше. С порога бросил недовольный взгляд и, не снимая

куртки, прошел мимо.

110

— Привет, а что случилось? – она последовала за ним в

ванную комнату.

— Я тут подумал, – Глеб повернулся лицом к жене, – я

ухожу.

— Куда? Во вторую смену? Сразу после первой?

— Нет. Я ухожу отсюда.

— В смысле?

— Надоел мне этот дурдом уже: детский плач, твои

занятия со Степкой то украинским, то английским. Я хочу

покоя. И обеды твои мне приелись, и иллюзия образцового

порядка достала, и ты… в своем грязном халате. А раньше

от тебя пахло французскими духами.

— В грязном халате? Он чистый… И ты решил

бросить меня одну с двумя детьми? – Станислава

вызывающе смотрела в его глаза, все еще отказываясь

верить, что муж на самом деле собирается уйти.

— Ты будешь получать законные алименты: 1/3 моей

зарплаты, а пока Антошке 3 года не исполнится – даже

больше. Да и ты неплохое пособие ежемесячно получаешь.

Голодать не доведется. А там глядишь, и на работу

выйдешь… – Глеб отвернулся и стал рассматривать

стиральную машинку. – Я еѐ заберу. Надеюсь, ты не

станешь возражать?

— Стану, – Станислава была ошеломлена словами

мужа. – У меня двое маленьких детей, и стирки постоянно

много. Как будто ты не знаешь? А тебе зачем стиральная

машинка? У свекрови же есть.

— Ха, а ты решила, что я к родителям переезжать

собрался? Нет. Меня ждут в другом доме. И как раз там

это пригодится.

— Какая же ты скотина, – закричала Станислава, еле

сдерживая слезы.

111

— Микроволновку и компьютер я тоже заберу. Тебе

ведь все равно не надо. И, пожалуйста, собери мои вещи,

чтобы я быстрее мог вызвать такси и уехать от вас.

— Тебе надо, ты и собирай.

Заплакал Антошка, и Станислава поспешила к нему,

оставив мужа отсоединяющим стиральную машинку от

магистрали холодной воды. Малыш, увидев маму,

успокоился и протянул пышные речонки. А вот

Станислава никак не могла прийти в себя. Она нервничала,

чувствуя себя преданной и обиженной. Сменив сыну

мокрые ползунки и распашонку, постелив сухую пеленку,

Станислава бросила мокрое белье в прямо угол рядом с

детской кроваткой. Видеть Глеба, собирающимся уезжать,

она не хотела.

Голубоглазый Антошка не понимал печали матери. Он

совал в рот розовые ладошки, чесал распухшие десны, и

слюни капали на чистую кофточку почти также

интенсивно, как и горькие слезы отвергнутой женщины.

«Я вышла за него замуж, родила двоих детей,

превратилась в примерную домохозяйку, пожертвовав

своей красотой. А он? Променял меня на другую. Ради

чего я старалась? Чтобы ему было хорошо со мной, уютно.

Целыми днями вертелась на кухне: жарила, варила,

крошила салаты. Неблагодарный. Я ведь угождала ему во

всем. Хочешь блинчиков – пожалуйста; чебуреков,

сырников – будет сделано; поджарку из говядины или

фаршированную рыбу – все сделаю, лишь был мной

доволен. А в итоге? Он не оценил моих стараний. Надо

было, наверно, валяться на диване с глянцевым журналом

в руках, и тратить деньги не на благоустройство квартиры,

а на салоны красоты. Может, тогда он не попрекал бы меня

«грязным» халатом. А дети? Как я теперь одна буду их

воспитывать?..»

112

Глеб ушел, демонстративно бросив ключи на стол. Он

даже не попрощался с Антошкой, не дождался

возвращения Стѐпки из школы, лишь посмотрел с

призрением и молча развернулся, чтобы захлопнуть за

собой дверь.

— Ну и катись к чертовой матери, – заплакала

Станислава, наспех расстегивая пуговицы. – Проживем и

без тебя.

Она скинула заношенный халат на пол, присела над

ним и стала рвать по швам на куски. Трещали нитки, а в

голове пульсировали слова «грязный халат». Всю свою

злость Станислава вылила на бездушную и невинную

тряпку, считая еѐ причиной своего несчастья. Изумленные

глаза ребенка наблюдали за странной картиной. Малыш

еще никогда не видел свою маму такой… Одним халатом

она не ограничилась. Дошла очередь и до других

выцветших одежд десятилетней давности. Распахнув

шифоньер, Станислава все смела вниз: и свитера, и кофты

школьных лет, юбки, брюки, и даже единственное в своем

гардеробе черное платье, которое одевала лишь по особым

случаям. Все вещи ждала одна участь – быть

разорванными в клочья.

— Никакого старья! – истерически смеялась

Станислава, подбрасывая в воздух ворох тряпья. – Я

куплю себе современный наряд, сапоги на высоком

каблуке, набор кисточек для макияжа, и ты меня даже не

узнаешь при встрече. А мы еще обязательно встретимся, –

сказала она, глядя на свадебную фотографию.

На фото застыли счастливые улыбки молодоженов.

Дрожащей рукой Станислава взяла стеклянную рамку с

тумбочки и, не раздумывая, ударила еѐ о пол. Стекла

разлетелись в разные стороны, оставив снимок лежать

среди осколков. Подняв его и разорвав напополам,

113

Станислава долго не решалась измельчить его на

маленькие фрагменты. Но все-таки она это сделала.

— Отныне ты только отец моих детей.

Монолог Станиславы перебил стук в дверь. В длинной

мужской футболке и черных колготах она впустила домой

вернувшегося с занятий школьника.

— Мам, сегодня Гришка забрал у меня пирожок, –

жаловался сын, расшнуровывая старые кроссовки.

— Стѐпка, сегодня папа бросил нас, – Станислава