Во сне я взял из консервной банки ломтик ананаса и положил кому-то на голову, сказав: «Ты, увенчанный шипами!»

Почти каждый вечер или каждую ночь я шел на площадь Фирдоуси к уличным мальчишкам, которые, скрестив руки или с сигаретой в зубах, садились на желудеобразные каменные тумбы и спрашивали у прохожих время или стреляли сигареты. Машины постоянно кружат возле них и время от времени останавливаются. Их дверцы открываются, приглашая мальчишек сесть внутрь, после того как они договорились с водителем о цене. Если я сказал бы ребятам, что у меня нет сигарет, они посмотрели бы на меня с недоверием, решив, что я вру или не хочу иметь с ними дела и оказался здесь, у каменных тумб рядом с лестницей площади Фирдоуси, случайно, подобно множеству других туристов идя к Национальной Галерее. Но так как римские уличные мальчишки, арабы, марокканцы и тунисцы – мои единственные друзья в Риме, то я, несмотря на то что не курю, всегда ношу с собой пачку итальянских сигарет и спички. Когда я даю кому-нибудь сигарету, мы по меньшей мере обмениваемся парой слов, которые, когда я иду дальше, подчас и несколько часов спустя все еще вертятся у меня в голове. Кроме того, и меня это радует, ночью я могу, давая уличному мальчишке сигарету, поднести зажженную спичку к его лицу и увидеть его ярко освещенным. Редко в ком на киноэкране я находил так много своего, как в уличном мальчишке из бюнюэлевского[18]«Los Olvidados», который днем слонялся по деревне, а приходя вечером домой, не получал от матери ни хлеба, ни мяса, так как мать говорила, что он впустую провел день и не заработал даже себе на еду. Когда его впоследствии убил другой уличный мальчишка, я пришел в такую ярость, что, кажется, залез бы на экран прямо в кадр и прикончил его убийцу. Обменявшись незадолго до полуночи парой слов или хотя бы взглядов с уличным мальчишкой, я умиротворенно иду домой. «Tedesco?!» – закричал один прислонившийся к каменной тумбе римский уличный мальчишка другому. Я повернул голову и кивнул. Чем бы я мог кивнуть, как не своей головой. За полчаса до этого я видел сцену казни в фильме Анджея Вайды «Дантон», и она все не шла у меня из головы. Нож гильотины не падал, как в старые времена сверху вниз, а шел, словно приводимый в движение электромотором, снизу вверх по шее Дантона. Не было видно падающей в корзину головы, нет, был виден только медленно поднимающийся, становящийся кровавым нож. Палач схватил за волосы отрубленную голову Дантона и показал ее онемевшему народу.

Когда миссис Леонтина Фэншоу уехала на пару дней, Омар пустил корни в ее квартире. Он поднял руку, чтобы я мог ртом и носом прижаться к нежным волосам его подмышки. Я прикасался губами к его твердеющим соскам и пускал улиточный след моей слюны по его груди, животу, пупку. Я таял в его рту и клал свой язык на его, говорящий по-арабски, язык. Я ускользал, но, прежде чем мой рот отрывался от его и я затылком касался твердого пола, он хватал меня зубами. Он катал меня на языке, словно влажный хлебный мякиш. Он позволял мне проникать по его уретре до самых яичек и осушать болото его спермы. Прежде чем он снова повернулся на спину, я губами коснулся каждого изгиба его позвоночника. Если бы я только мог сохранить сперму, которую он излил в мой задний проход! Я даже был готов вытаскивать вшей из его лобковых волос и, словно в зоопарке Виллы Боргезе, есть некоторых из них. Когда мы голые, в мерцающем свете свечей, совершенно обессиленно лежали на простыне, он рассказал мне, как со своими друзьями зайцами приплыл на корабле из Туниса в Кальяри. Днями и ночами они слонялись по Кальяри, пока не поехали дальше, в Чивитавеккья. Там он, упав с мопеда рассек верхнюю губу. Рану, сказал он, зашили в больнице в Кальяри. Прежде чем снять брюки в моей спальне, он залез в карман и вытащил коробок спичек. Одновременно с этим он достал белую таблетку. Я спросил, не венерическая ли у него болезнь. Он снял трусы, выпростав вялый член, и надавил на мочеиспускательный канал, показывая, что гной не идет. Затем расстегнул рукав рубашки, закатал его, показывая в ответ на мой вопрос, что не употребляет героин. Через несколько дней я тем не менее стал блуждать в районе площади Чинкваченто, площади Республики и вокзала Термини в поисках Омара. Сидит ли он в полиции и ест раскрошенную пищу из жестяной тарелки? Возможно, в тюрьме он отдается гомосексуалистам за пару сигарет? Он рассказывал мне, что хотел бы поехать на заработки в Швейцарию, Германию или Швецию, чтобы заработать денег, прежде чем вернуться в Тунис. Без денег, говорил он, я не хотел бы появляться родителям на глаза. В меланхолии слоняясь по большой квартире туда-сюда, узким коридором подходя к ванной, чтобы покривляться перед зеркалом, я вижу, что с тех пор как Омар мылся в ванне, в ней появилась охапка калужницы, корни которой еще были облеплены землей. Я наклоняюсь, отодвигаю рукой плавающие в воде ванны цветы калужницы, чтобы разглядеть в ней черты его лица, но вижу лишь посмертную маску Ганса Генни Янна, с фотографией которой, наклеенной на грудь, я иду по Риму. На мыле, которым мылся Омар, я ищу отпечатки его пальцев. Я нюхаю голубое фланелевое полотенце, надеясь вновь почувствовать запах его тела. Он ступал по кафелю ванной комнаты босиком. Я приседаю и, как собака, обнюхиваю все углы ванной, чтобы снова учуять запах его ног. Жаль, что вилка, которой он ел спагетти, уже вымыта, на ней уже нет пузырька его слюны, который я мог бы проколоть булавкой. Я хотел бы вцепиться в его позвоночник, но его здесь нет, и я обнимаю воздух и глотаю кислород. Но почему тунисец должен быть арестован? Потому что он бродит по Риму без паспорта? Потому что он бродяга? Однажды, идя по улице, я вздрогнул, увидев похожего на Омара тунисца. Но, догнав его, я встал как вкопанный, беспомощно глядя в лицо совершенно другому африканцу. С тех пор как я не могу найти Омара, меня снова тянет на кладбище. Я представляю себе, что кладбищенская земля прозрачна, как стекло, и я шагаю по мертвым костям и черепам. Повсюду я вижу висящие на скелетах ошметки плоти. Возможно, сердце мертвеца съеживается до размеров маленького черного семечка яблока сорта гравенштейн и лежит рядом с развалившимся на части позвоночником. Поздно ночью, лежа в постели, в отчаянии от одиночества и не в силах не думать об Омаре, я предался рукоблудию. Вытерев живот носовым платком, я смял его и в ярости кинул в угол, спрыгнув с кровати, избавившись от вожделения, я был готов до крови биться головой об стену, чтобы не впасть в вязкое отупение.

Я пошел в насквозь провонявший мочой, с не пересыхающими за день лужами урины парк на площади Чинкваченто. Арабы и негры, уличные мальчишки и трансвеститы справляли малую, а подчас и большую нужду под деревом или каменной статуей или за обитым жестью прилавком на площади Чинкваченто. Приятель Омара отошел от группы своих друзей и зашел за один из прилавков, с которого торговали старыми книгами, репродукциями, открытками, старыми военными журналами и порнографическими изданиями. Парень писал, стоя за неосвещенной стороной прилавка. Его теплая моча стекала по ржавой жести на землю. Между несущимися по площади Чинкваченто машинами он подошел к другому уличному мальчишке на Виале Эйнауди. Я хотел догнать его и спросить, не появился ли Омар в Риме, но чтобы перейти дорогу, я вынужден был следить за едущими в пять рядов машинами. Возможно, однажды я угожу под машину, когда пойду за уличным мальчишкой и, словно загипнотизированный, забыв о мчащихся со всех сторон машинах, стану переходить улицу. Автомобиль подцепит меня, и я полечу в воздух и, окровавленный, упаду на асфальт. Мальчишка, за которым я следил, обернется и присоединится к стоящим вокруг моего мертвого тела зевакам, не подозревая, что я хотел с ним заговорить и что он и является причиной катастрофы. И еще пару лет, читая в газетах о дорожных происшествиях, у него перед глазами будет возникать мой окровавленный труп. Он сказал, что также уже несколько дней безуспешно пытается найти Омара. В подозрительных местах я вижу все больше полицейских в штатском и в форме. Все чаще они на полицейских машинах въезжают на площадь Чинкваченто, вечерами освещая фарами каждую каменную скамейку, на которой сидят негры, арабы, гомосексуалисты, трансвеститы и уличные мальчишки. С автоматами или пистолетами на взводе они выходят из машины и проверяют документы африканцев.