Наконец Министр оставил Истому в покое, и Мария, с искрой в глазу, попросила его задержаться.

— Господин Пер! — позвала она громко, во всеуслышание, также и техника Станции, который вместе с Йоцхаком провожал до двери ничего еще не понимавшего спросонья Дермота. — Задержитесь немного, а ваши друзья пускай идут…

Пер подозрительно посмотрел на Магнуса, который возвышался рядом с Марией посреди быстро пустевшей гостиной, но он, конечно, махнул рукой своему Персоналу в знак того, чтобы шли.

— Это займет совсем немного времени, — живо произнесла Мария, когда они остались втроем. — Я хочу показать вам кое-что, вам будет обоим интересно, но я должна сходить и принести — здесь недалеко… А вы пока располагайтесь в гостиной как дома и подождите меня. Вам никто не помешает. Они ясно слышали, что я остаюсь здесь с мужчинами, никто не посмеет войти. Только обязательно меня дождитесь, — пригрозила с улыбкой Мария.

Пер и Магнус проводили ее рассеянно взглядами и в молчании расселись в разные углы.

Прикрыв за собой высокие двери, Мария быстро пошла коридором, потом коридорчиками и лесенками, все удаляясь куда-то вглубь здания. Наконец она встала перед неприметной дверцей, быстро нажала кнопочный код, толкнула дверцу внутрь и вбежала в крохотную комнатку.

— О боже! — вскричало испуганно какое-то бычеподобное существо, до этого мирно здесь возлежавшее в кресле перед крутящимися бобинами магнитофона и с наушниками на шее.

Это был крупный, с прыщами солдат, который теперь неловко вертелся в кресле, пытаясь то ли вскочить, то ли отвернуться, панически пихая обратно в галифе то, чем он только что забавлялся своими руками.

— Хорош! — презрительно бросила Мария, прикрывая за собой дверцу. — И зачем вас только кормят, все зря уходит…

— Госпожа Мария… Так неожиданно… — лепетало в ответ молодое чудовище, норовя извернуться от ее глаз, чтобы спрятать выпученное предательски в том месте галифе.

— Не скули, — резко оборвала она. — У кого служишь? — Она подождала, пока тот сообразит. — Кто начальник, спрашиваю, ты же не девочка так долго думать?

Солдат назвал фамилию какого-то армейского капитана.

— А ты кто? — спросила Мария.

— Младший специалист Купо! — закричал он.

— Не кричи, Купо, — понизила голос Мария, — и слушай внимательно. Если что-нибудь напутаешь, тебе конец. Понял? А теперь — держи, на вот тебе моя ножка, делай с ней, что хочешь. Полезешь выше колена — прибью. А мне давай-ка сюда эти провода, я пока послушаю… Так… Хорошо, где тут гостиная? Здесь? Прибавь звук. Так. Нормально, Магнитофон пишет? Пусть пишет. А ты пока забавляйся моей ногой… вместо этой своей… гадости. И я очень надеюсь, младший специалист Купо, что ни капитан, ни вообще хотя бы одна мышь ничего не узнает — или тебе больше не придется мечтать руками здесь, в элитных войсках!

Мария бросилась в кресло, закинула ноги на стол перед магнитофоном, нацепила на голову наушники и стала слушать. Платье скользнуло вниз, обнажив колени скрещенных ног.

«Жучок» из гостиной по системе прослушивания донес пока одну только гробовую тишину. Мария в сомнении потрясла наушники.

— Надеюсь, они работают?

Но Купо уже не слышал, уставившись ей на ноги. Он широко улыбнулся и машинально вытер вспотевшие ладони о галифе.

Мария краем глаза следила, как он коснулся вспотевшими пальцами ее обнаженной сильной голени. Он провел рукой до колена, но, вспомнив об угрозе, отдернул руку вниз, к возмутительному подъему ноги. И тут Мария отчетливо услышала в наушниках голос Пера:

«По правде говоря, Магнус, я еще надеялся, что ты, по крайней мере, безобиден в своих увлечениях».

Ему никто не ответил.

«Когда ты стал появляться вслед за нами в этих маргинальных культурах, — опять подал голос Пер, — я думал, что ты только взял на себя роль священнослужителя, который следует за войском, чтобы причащать смертельно раненых».

Чувствительный «жучок», скрытый в гостиной, уловил какое-то шевеление, но никто по-прежнему не отозвался.

«Я вначале думал, — опять сказал Пер, — что нет ничего плохого, если ты будешь вселять надежду этим несчастным — в конце концов, потом проще цивилизовать аборигенов, у которых в душе поселилась вера в вечную жизнь, чем тех, кого мы совсем еще не коснулись».

Опять ему никто не ответил. Мария с минуту внимательно следила за действиями бычеродного Купы. Он уже не слышал внешнего мира и увлеченно шершавил ей ногу своими квадратными ладонями, он смотрел на голень так жадно, как будто хотел обглодать, и у него появились признаки сердцебиения.

Вдруг Мария опять услышала:

«Но теперь я сомневаюсь, Магнус, — сказал Пер. — После того, что случилось в Союзе в Южном Полушарии, я больше так не думаю, что твоя деятельность безобидна».

«Союз весь на вашей совести, — произнес вдруг Магнус, Истома, Художник. — Это была исключительно чистая, духовная культура, — сказал он, — и вам не следовало туда влезать».

«Ты ошибаешься, — возразил Пер. — Они определенно спешили перейти к техническому развитию».

«Сомневаюсь, — голос Магнуса. — Все эти аварии на транспорте в последние годы… Им совершенно чужда была вся эта ваша техника и вся эта промышленность, по крайней мере, в том виде, в каком навязываете человечеству это вы…»

«Если ты хочешь сказать, что современная техника была чуждой их политическому режиму, тогда ты прав, — согласился с ним Пер. — Новейшая промышленность и техника Цивилизации действительно слишком хрупкая, чтоб сразу не поломаться в неразвитых пальцах…»

Услышав это, Мария с некоторым сожалением покосилась на свою ногу, которую сама только что доверила рукам скотоподобного младшего специалиста. Там с нараставшим пыхтением, прижимались к ее бедру, терлись и пытались неловко изогнуться так, чтобы достать ногу одновременно и губами. Мария уже хотела из жалости подать ему вторую ногу, “специально для губ”, но следующие слова ее особенно увлекли.

«Между прочим, здесь начались те же процессы, — сказал Пер. — Ты уже застал последнюю железнодорожную катастрофу? Виновным оказался, как это ни банально, стрелочник, который недозакрутил у стыка рельсов гайку. Именно ремонтный рабочий, и именно недозакрутил гайку. Чтобы как-то объяснить поведение-рабочего, они традиционно и много тут обсуждали дисциплину труда, но суть, как ты понимаешь, не в этом».

Марии пришлось на секунду отвлечься, чтобы дать по загривку Купе, который уже забыл об уговоре и полез у нее выше коленки. Купо со стоном вернулся к голени и ступне.

«Этому несчастному, которого вы вынудили изображать из себя промышленного рабочего, подражая вам, на самом деле совсем не до рельсов и поездов. Он занят в душе своей совсем иными мирами и материями, он ежеминутно думает лишь о том, что человеку цивилизованному — тебе, например, — никогда не понять».

Пер, показалось, пропустил это мимо ушей.

«Нет, это просто непривычка к скорости, — сказал он, — механизмы здесь малодоступны, и к тому же, свирепствуют службы министерства внутренних дел — кажется, они тут готовы арестовать подданного уже только за то одно, что он выехал в автомобиле на улицу. Они отбивают всякую охоту иметь дело с движущейся техникой. Вместо того чтоб накануне нового века, напротив, приобщать людей к технике в обязательном порядке, они здесь делают все, чтобы аборигены держались от нее подальше. Редкий человек в Большом Конгрессе не имеет лицензии на управление истребителем. Цивилизация исподволь подготавливает нас все время внутренне быть готовыми к высоким скоростям. Представь, может ли человеку, знакомому со скоростью, прийти в голову не докрутить гайку у рельса, где через несколько минут пройдет скоростной поезд? Не имеет значения, какими мирами занят у себя в душе путевой обходчик, но в Цивилизации его допустят к работе, только если не докрутить гайку станет для него так же противоестественно, как противоречит природе большого империона не допить початую бутылку водки — а это возможно, только если он не то чтобы хоть раз управлял скоростным поездом, а хотя бы руль обыкновенного автомобиля умел держать в своих руках на автобане…»