Пилот предложил пойти в село напрямик через лес. Сказал, что так ближе. Меня это несколько удивило. Я ведь видел, что пацаны бежали из села по открытой местности. Но пилот - решил я - знает лучше. У него ведь здесь сын и главное - кормящая тёща. Минут двадцать мы безнадёжно блуждали по лесу. Стало темнеть. Внезапно на нас обрушилась гроза. Но какая! Я промок не до нитки - до мозга костей. Пилот сник и не понимал, где мы находимся. По мху на деревьях я примерно представил себе стороны света и, вспомнив, как сверху выглядел этот, казалось бы, небольшой лес, взял команду на себя.  До меня, наконец, дошло, чего стоит пилот, его квалификация и умение ориентироваться. Вскоре мы вышли на опушку, правда, далековато от села. Гроза прекратилась так же внезапно, как началась, но дождь продолжал моросить.

Было уже совсем темно, когда мы сподобились лицезреть тёщу. О том, что мы появимся, она уже знала от внука, а возможно, даже раньше, услышав рокот самолёта дорогого зятя. Радости на её лице при нашем появлении я почему-то не заметил. Она неохотно поставила перед нами весьма ограниченное количество хлеба, гнилые помидоры и по стакану молока. Я чувствовал себя ужасно, ещё не понимая, в чём дело. Мне уже не нужна была еда. Мне хотелось побыстрее лечь. За тёщей мы поднялись на сеновал. Она постелила рядно. Всё было бы терпимо, если бы не протекала крыша и комары не атаковали моё лицо и руки.

Перед рассветом меня разбудил пронизывающий холод. Мне казалось, что даже в самые лютые морозы я не ощущал такого режущего холода. Тёща угостила нас завтраком - точной копией вчерашнего ужина. Есть мне почему-то не хотелось. Это было необъяснимо, потому что в ту пору мне хотелось есть даже тогда, когда я был сыт. По мокрой траве мы пошли к самолёту, до которого, как оказалось, не более трехсот метров.

С аэродрома в институт меня привезли в полубессознательном состоянии. Температура тела приближалась к сорока одному градусу. Дикий непрекращающийся кашель выворачивал меня наизнанку. Снова я попал под опеку детского врача. Коклюш. Я стал мишенью незлобивых насмешек шести коллег-общежитейцев, которым я отравлял жизнь своим кашлем.

На пятый день полегчало. Я даже подумал, что не всё так плохо, как казалось в начале болезни. Во-первых, наконец-то появилась возможность поваляться в постели и читать не только монографии и научные журналы. Оказывается, на свете ещё не перевелись отличная проза и поэзия. Во-вторых,  уже в течение пяти дней нет необходимости бриться, подвергая себя истязанию. Электрической бритвы у меня не было. Я пользовался безопасной бритвой, лезвие «Нева» в которой было не намного острее и тоньше косы. И хотя прошло уже девять лет после того, как я в последний раз горел в танке, кожа лица была более чувствительной, чем мне бы хотелось, и кровоточила после каждой экзекуции. Таким образом, даже от коклюша в двадцативосьмилетнем возрасте есть некоторая польза.

Послеполуденная тишина наполняла безлюдную комнату общежития. Лёжа на своей больничной койке, я получал удовольствие от стихов Верхарна. В дверь постучали. Вошёл мой друг, с которым мы в течение нескольких лет учились в одной группе в институте. Молодой хирург Семён Резник приехал из своей глуши в Киев, в институт усовершенствования врачей. Об этом он рассказал спустя минуту. А в момент появления в дверях он спросил:

- К тебе можно?

- Ты же видишь, что можно. Ты ведь уже вошёл.

- Я не один. Со мной моя двоюродная сестра. Она показала мне дорогу в твой институт.

- Всем можно.

В ту пору меня не интересовали ничьи сёстры, ни родные, ни двоюродные. В мире  существовала только моя работа врача и начинающего исследователя.

Вошла девушка с толстой чёрной косой, тяжёлой короной венчающей красивую голову. Смуглое лицо. Большие, широко расставленные чёрные глаза. Скромное штапельное красное платье с белыми полосками на стройной фигуре.

- Здравствуйте, - сказала она и села на табуретку рядом с моей кроватью.

Двадцать минут длилась наша беседа с Сеней. В течение всего этого времени девушка не проронила ни слова. Если я не ошибаюсь, даже не назвала своего имени. У меня не возникла мысль о том, какое впечатление на красивую девушку может произвести пятидневная щетина на моём лице. Я даже не подумал, какое впечатление на неё могло произвести это более чем убогое жилище с семью больничными койками в комнате, для чертежа плана которой годилось только лекало, но никак не линейка.

- До свидания, - сказала девушка и вышла в коридор. Это было второе слово, которое она произнесла за всё время визита.

- Будь здоров, - сказал Сеня уже в дверном проёме. Но я задержал его:

- Сеня, стой. Она будет моей женой.

Сеня ехидно улыбнулся:

- Кстати, через несколько дней она выходит замуж за своего жениха.

- Дорогой друг, разве я спросил, замужем ли она, есть ли у неё дети? Я просто сказал, что она будет моей женой.

- Через мой труп! - Сказал друг и захлопнул за собой дверь.

А дальше начинается необъяснимое. Никогда я не спал днём. Я слабо помню моего отца. Он умер, когда мне исполнилось три года. И вот мой отец сидит в изящном кресле-качалке, сияющем чёрным лаком. Золотистая соломка сидения и спинки переплетается, обрамляя пустоты - маленькие восьмиугольники. На отце светлая пижама. Я стою на подъёмах его стоп. Он поддерживает меня добрыми сильными руками. Мы плавно раскачиваемся. Монотонное неспешное движение обволакивает, опьяняет меня. Мне так сладостно! Пусть никогда не прекращается это божественное раскачивание.

- Сын, - какой красивый голос у отца! - Ты выбрал себе замечательную жену. Я благословляю вас.

Движение кресла-качалки прекратилось внезапно. Я лежу на правом боку. Предо мною голая стена убогой комнаты. Я не могу опомниться. Ведь только что я видел отца. Я осязал его. Что это было? Сон? Но спал ли я? Не могу ответить на этот вопрос. Мистика... 

Тут следует отвлечься и перейти к совсем другому рассказу. К другому времени. К другому месту. Может быть, этот рассказ в какой-то мере оправдает неопределённость моего путаного объяснения.

Дождливый зимний день в Тель-Авиве. Бейт-алохем - дом воина, клуб инвалидов Армии Обороны Израиля. После плавания в бассейне жена наслаждалась сауной, а я - баней. Приняв душ, мы встретились в вестибюле, собираясь ехать домой. Несколько членов клуба с удивлением спросили нас:

- Вы не остаётесь на концерт?

- Какой концерт?

- Приехали к нам японцы, друзья Израиля. Говорят, может быть интересно.

Остались.

Вместительный зал заполнен до отказа. На эстраде весьма живописная картина. Симпатичные японки в дорогих красных кимоно, перепоясанных широкими золотыми кушаками. Мужчины в безупречных чёрных костюмах, белых накрахмаленных рубашках и чёрных бабочках. Красиво. Впереди хора молодой японец. Он обратился к аудитории на хорошем иврите.

В январе 1938 года, рассказывал он, военному священнику, служившему в Харбине в японской армии, оккупировавшей Маньчжурию, было видение. Голос сообщил ему, что через десять лет возникнет государство Израиля. Кто в ту пору вообще слышал такое словосочетание - государство Израиля? А сейчас, - повелевал ему голос, - ты должен спасать евреев. Молодой протестантский священник знал, что были евреи в библейские времена. Но он представления не имел о том, что и сейчас на Земле существуют евреи. После его выступления перед своей паствой, японскими военнослужащими протестантами, и рассказа о видении, кто-то из офицеров сообщил ему, что в Харбине проживает большая еврейская община. Общину преследуют, терроризируют русские фашисты. Японский пастор стал рьяным защитником евреев. В настоящее время престарелый пастор в своей церкви в Киото, которая несёт ивритское имя - Бэйт шалом, Дом мира, руководит десятью тысячами друзей Израиля. И каких друзей! А хор на эстраде представляет этих самых друзей из Киото. Хор исполнял наши израильские песни на самом высоком, на самом художественном уровне.  Но дело не в этом. И даже не в том, что во время исполнения некоторых песен в глазах вокалистов блестели слёзы. Дело в том, что слёз не скрывали слушавшие, воины, раненые в сражениях за существование Израиля, люди, ко всему относящиеся с юмором и даже скептически. А после концерта! Нет, невозможно описать атмосферу этого изумительного вечера, эти объятия, эти льющиеся из сердца диалоги людей, не владеющих общим языком общения! Незабываемый, потрясающий вечер!