Не имело значения, найдут пиявки себе добычу или нет: мы сделали все, что смогли придумать, и старались на совесть, так что, если что-то не получилось, значит, таков Промысел божий. А главное, на сцене больше не оставалось других актеров, кроме меня. Не было других воинов на поле боя.

Один перед миром — это нехорошо. Наверное, даже очень плохо. Но, Боженка меня подери, иногда это так удобно!

Они не двигались. Стебли. Лежали там же, сохраняя форму, которую им придала ладонь бритоголового. Горстка скошенной травы, не более.

— Я же говорил.

Конечно, он не обрадовался. И конечно, вместо того чтобы убежать, пока есть возможность, заявил:

— Не думай, что неудача меня остановит!

— Надеюсь, что нет.

Я никогда не любил убивать. Наверное, потому, что во время обучения наставники прилагали все усилия, чтобы отвратить будущих сопроводителей от каких-либо чувств по поводу смерти, и своей и чужой. Вот человек живет, вот он умер — таков мир. И только мир решает, чей путь закончится в срок, а чей до срока. Но наступающее утро вместе с рассветом разжигало во мне прежде ни разу не испытанное желание.

— Очень надеюсь…

Я слишком тяжел, чтобы двигаться быстро. Более того, сделать подобный вывод, глядя на меня, не составило бы труда даже не очень наблюдательному человеку. Вот и бритоголовый конечно же не особенно опасался внезапной атаки, ведь мне нужно было для начала покинуть кресло, а такая задержка давала моему противнику достаточную фору. Правда, преимущество — слишком хрупкая вещь, если не упрочивать его каждое мгновение подряд.

В темноте это выглядело бы куда более пугающим, но сгодились и серые сумерки. Важно было проделать все одновременно, и тут я не оплошал: пришелец метнулся в сторону, уходя от широкой дуги, по которой летела горящая свеча, а кресло проехало по полу, перекрывая проход к двери. Теперь между мной и моим противником было расстояние едва ли не большее, чем между самим бритоголовым и окном, а значит, шансы сравнялись.

Шанс спастись и шанс добраться кулаком до лица человека, еще не испугавшегося по-настоящему лишь из-за того, что осознание всегда опаздывает, пытаясь угнаться за событиями.

— Очень надеюсь, что ты не остановишься.

В подобии драки желанный итог меньше походил бы на убийство, и пришелец должен был понять, к чему я клоню. Правда, понимание пришло бы слишком поздно, чтобы успеть поменять образ действий.

— Это не то, что тебе нужно.

Я стоял к окну вполоборота, но, даже если бы пялился в проем, окаймленный подрагивающими от утреннего ветра занавесями, вряд ли уловил бы мгновение, когда вместо троих в комнате оказалось четверо…

Хотелось бы сказать «людей», но разве люди могут возвращаться с того света?

Трехцветные пряди, словно бы стали короче, чем мне помнилось. Рубашка повисла на все еще широких, но заметно подсохших плечах. Вены взбороздили кисти рук и запястья, намекая на то, что их хозяин совсем недавно тяжело потрудился.

Его невозможно было не узнать, последнего охотника на демонов, тем более что казался он именно последним: изможденным, усталым, поизносившимся. Правда, лишь до подбородка, потому что, взглянув на надменно изогнутую складку губ, на полуприкрытые, как будто сонные глаза, на лоб, никогда не знавший морщин раздумий и сомнений, я понял, что мне и в самом деле настоятельно требовалось кого-то убить. Для пробуждения чувств.

Но вовсе не врага, а…

— Тебе-то почем знать?

— Помнишь, я сам предлагал? Одним жарким утром? Тогда ты отказался.

— Сглупил. Надо было соглашаться.

— Ты сетовал, что потерял важную для себя вещь. Помнишь?

— Да, и так пока не нашел. Может, сейчас получится. Если, конечно, мне не станут мешать.

— Мешать не собираюсь. А как насчет помощи? Примешь? Или тоже откажешься?

Бритоголовый, рассудив, что нас с охотником куда больше занимают личные дела, чем преследование убийцы, начал медленно сдвигаться назад, стараясь обойти моего собеседника с тыла и добраться до оконного проема. А как только до вожделенного пути спасения осталось примерно два шага, метнулся навстречу рассветному солнцу, взлетел над перилами балкона и…

Рухнул вниз подстреленной птицей.

— Он был слишком неуклюжим, — притворно посетовал Иттан, возвращаясь в комнату уже не в своем обычном, а человеческом ритме.

Я посмотрел на небо над крышами, розовеющее то ли от стыда по событиям прошедшей ночи, то ли от предвкушения новых развлечений, подвинул кресло назад, освобождая входную дверь, поднял обломки потухшей свечи.

— Будешь молчать?

Почему бы и нет? У меня не нашлось слов для прощания над могилой, так откуда им взяться теперь, при встрече, на которую я не мог даже надеяться?

— Дуешься?

Слабо сказано. Конечно, и раньше мой странный приятель обожал всевозможные подставы и весьма жестокие шутки, но в этот раз, пожалуй, он не просто перешел границы, а стер их. До основания.

— Если это тебя утешит, я не был уверен, что выживу.

А еще наконец-то вспомнилось, как меня бесит его вечное всезнание. Пусть по моему лицу легко понять, о чем я думаю, но разве трудно сделать вид, будто ничего не замечаешь? Разве трудно притвориться, хотя бы разок?

— Я никогда не пробовал так делать. Это было опасно.

И безответственно: невнятно попрощаться и тут же разлететься на кусочки, оставляя без ответа сотни вопросов.

— Но это был последний возможный шанс.

— Для кого? Для описавшейся со страха стайки демонов? Какого хрена ты вообще вдруг ринулся их защищать?! Пусть превратились бы в синий кисель, глядишь, хоть на что-то сгодились бы!

— Кстати, о киселе, — щелкнул пальцами Иттан. — Куда ты его дел?

— Выбросил. Вылил в реку.

— Весь? До капельки?

— Почему спрашиваешь? А, думаешь, я оставил себе заначку? Даже если так, тебе не верну, не надейся!

— А ты оставил? — Охотник на демонов шагнул в мою сторону, и в следующее мгновение уже смотрел мне прямо в глаза. — Оставил?

Это был обидный вопрос. Оскорбительный. После него следовало бы съездить кулаком по самодовольной роже вопрошающего. И если бы я был хоть немного уверен, что моя рука встретит на своем пути не только воздух, ударил бы непременно.

— Догадайся сам.

Он долго не отрывал взгляд от моего лица, человек, по собственной воле раз за разом превращающий себя в чудовище, мыслящее и действующее по ему одному известным законам и правилам. Напряженно вглядывался, чтобы потом резко отвернуться и вновь оказаться на другом конце комнаты, удовлетворенно заявив:

— Так я и думал.

Словесное снисходительное похлопывание по плечу тоже обжигает кожу. И все, что находится под ней.

— Что ты думал?

Он не ответил, лишь еще надменнее улыбнулся.

Наверное, я никогда не смог бы стать командиром. Правильно, что меня выперли из Сопроводительного крыла, жаль, что слишком долго тянули. Это никогда не было моим: приказывать, а потом ждать исполнения приказа и ставить галочки напротив имен солдат, отмечая справившихся с заданием и оплошавших.

Люди похожи друг на друга своими решениями. Можно успешно предугадать, как поступит тот или иной человек, если попадет в некие известные обстоятельства. Я умею это делать. А если умею я, значит, не такая это большая наука. Но Боженка меня подери…

Даже точно зная, как тот, кто находится рядом, поступит в следующий момент, я ни за что не смогу понять, почему он так поступает!

Катрала. Руаннас. Ганна-Ди. Теперь вот Аллари. Почему случилось то, что случилось? Они ведь могли передумать, могли принять другое решение, пропустить мои слова мимо ушей. Почему же прислушались? Я не приказывал. Не заставлял. Не настаивал. Всего лишь говорил вслух то, что они молча день за днем твердили себе сами.

Главное, я ни мгновения не был уверен в исходе событий. А тот, кто стоял сейчас напротив меня, наоборот, почти сиял уверенностью.

— Что ты думал?

— Что ты самый предсказуемый человек во всем Логарене. И я постараюсь сделать все, что будет в моих силах, лишь бы ты всегда оставался таким.