— Хорошо, если бы эта Нина почаще здесь бывала. Может быть, тебя тоже потянет к музыке.

Сергей Александрович сказал это искренне, без какого-либо подчеркивания, но Наташа вся внутренне сжалась: не догадывается ли он?

«Но если бы даже и догадался? Что это я? — подумала она. — Ведь не предатель же Сергей? Но все же лучше ему ничего не говорить. Так лучше я скажу потом…»

В седьмом часу вечера Наташа попросила мужа довезти ее до Сортировочной:

— Я задержалась. Могу опоздать, а в восемь часов должна прибыть машина за выписанными из больницы. Мне обязательно надо присутствовать при их отправке. Таси там нет, отдыхает после дежурства…

Сергей Александрович обрадовался возможности хоть чем-нибудь услужить жене и отвез ее на станцию, где находилась больница.

* * *

Уже совсем стемнело, когда Наташа, сунув несколько марок немецкому солдату-шоферу, соскочила с грузовика у здания гестапо. Для того, чтобы поскорей вернуться в город, она «голосовала» на дороге.

Гестапо расположилось в большом белом доме на площади, в котором еще недавно находился дворец пионеров. Красивое здание с колоннами и скульптурными группами было обезображено глухими черными козырьками, закрывавшими окна верхних этажей. На всех других окнах появились решетки. Дом был окружен высоким забором с деревянными башенками по углам и, кроме того, опоясан колючей проволокой, за которой медленно прогуливались часовые.

Дом на площади, которым так гордились некогда горожане, внушал теперь отвращение и ненависть. Проходившая мимо старушка, замедлив шаг, с любопытством и страхом смотрела на молодую женщину, смело направившуюся к входу в гестапо. Старушка даже перекрестилась.

Наташу не пропускали довольно долго. Когда разрешение было, наконец, получено, дежурный фельдфебель провел ее по длинным безлюдным коридорам в кабинет капитана Ауэ.

— В чем дело? — не скрывая удивления при виде Наташи, спросил Ауэ. — Садитесь!

— Произошло какое-то недоразумение, господин капитан. — Наташа говорила дрожащим от волнения голосом, спеша и запинаясь. — Зачем вам понадобилось увозить больных, которые не стоят на ногах? Что вы будете с ними делать, ведь работать они никак не могут.

— Ничего не понимаю, объясните толком!

Наташа заметила, что Ауэ хоть и вежливо приветствовал ее, но разговаривал здесь совсем другим тоном, чем дома.

— Машины должны были прийти в восемь. Я пришла в больницу на час раньше и никого уже не застала — двери настежь и все кровати пустые. А ведь там были больные с высокой температурой. За ними нужно наблюдать, их надо лечить. Если вы уж решили закрыть больницу, мы сами бы устроили тяжело больных по частным домам.

— Никто не закрывал вашу больницу. Шоферам и охране был дан приказ прибыть ровно в восемь. А у нас приказы исполняются всегда точно. Сейчас спрошу этого дурака Любимова…

Ауэ снял трубку и назвал номер. Ему никто не ответил. В раздражении капитан бросил трубку на рычаг, она сорвалась и с грохотом упала на стол.

— Почему не отвечает этот идиот? Почему никто не подходит к телефону?

— Телефон стоит в кабинете Любимова, — пояснила Наташа. — Наверное, его нет.

Громкий звонок другого аппарата помешал Ауэ задать новый вопрос. Он сорвал трубку и молча стал слушать. Наташа видела, как покраснело его лицо, как барабанил он пальцами левой руки по стеклу, накрывавшему зеленое сукно стола.

— Всех, всех до одного сюда. Разыскать немедленно! — прокричал Ауэ своему собеседнику и быстро направился к выходу. У самой двери он резко повернулся и бросил Наташе:

— Вам придется обождать здесь…

Через минуту после того, как Ауэ хлопнул дверью, в комнату вошел высокий солдат в черной форме эсэсовца с автоматом на груди. Он безучастно взглянул на Наташу и прислонился к дверному косяку.

Наташа встала, ей захотелось сделать несколько шагов по комнате — когда ходишь, думается легче. Солдат молча повелительным жестом показал ей на стул. Наташа села.

— Начинается! — подумала она с тревогой и вместе с тем с каким-то облегчением.

В столовой стоял уже давно заглохший самовар. Ни Наташи, ни офицеров не было.

Глинский беспокойно ходил по комнате — жена обещала скоро вернуться, а до сих пор ее нет. Что случилось?

«Вероятно, опять кому-нибудь из больных стало хуже, и она будет дежурить до поздней ночи. Не бережет себя Наташа, совсем не бережет».

С жадностью скряги он подумал: «Сколько ласки расходует Наташа на чужих людей. А ему достаются крохи. Сейчас она какая-то замкнутая, настороженная. Не поймешь ее. А если узнает правду? Тогда — конец…»

Часы пробили одиннадцать, но никто не появлялся.

«Словно сговорились! — раздраженно подумал Глинский. Он налил стакан остывшего чая, с трудом размешал сахар и выпил. — Надо сказать, чтобы Ганс подогрел самовар».

— Ганс! — позвал он.

Никто не откликнулся. Из кухни доносились оживленные голоса.

Стараясь хоть чем-нибудь развеять гнетущее чувство, Глинский сам пошел на кухню. Денщик сидел, вытянув свои длинные ноги в огромных башмаках. Рядом с ним сидел молодой солдат. Увидев инженера, оба вскочили.

Ганс, с лицом, ничего не выражающим, пошел в столовую, взял самовар и унес его на кухню.

Через несколько минут зазвонил телефон. Глинский поспешно взял трубку. Незнакомый голос спросил Ганса. Это был первый случай, когда кто-то, помимо Ауэ и Бринкена, вызывал к телефону их денщика.

— Простите, мне надо уйти, — сказал Ганс. Сергей Александрович остался в квартире один.

Стояла мертвая тишина. Ожидание стало невыносимым.

Часы звонко пробили двенадцать. Если бы Наташа жалела его, давно уже пришла бы домой. Как будто там нельзя без нее обойтись. Есть доктор Любимов, мужчина, пусть он и ночует с больными.

Минут через сорок хлопнула дверь черного хода. Это вернулся Ганс. Слышно было, как он возится на кухне, раздувая самовар старым сапогом.

— Удивительно быстро появились у немецких солдат русские повадки, — усмехнулся Глинский.

Денщик принес кипящий самовар, поставил его на стол, но не ушел. Видно было, что он хочет что-то сказать Глинскому и не решается. Его рука без всякой цели гладила никелированный поднос, прикасалась к блестящему горячему боку самовара.

— Что случилось, Ганс? — спросил Сергей Александрович.

— Только не выдайте меня, господин инженер, — попросил денщик. — Госпожа Глинская арестована, сидит в комендатуре. Меня допрашивали о том, когда она сегодня дома была. Мне еще раньше Вилли сказал, но я думал, что он ошибся. Фрейлен Лукину тоже арестовали.

— Доигралась, добегалась в свою больницу! Кому это нужно! — зло выкрикнул Сергей Александрович.

— Госпожа Глинская много добра делает, — тихо сказал денщик.

Сергей Александрович только махнул рукой. Воображение сразу нарисовало ему страшную картину: Наташа вступилась за своих больных и надерзила высокому начальству. Ее арестовали и повели на допрос. Наташу могли оскорбить, а она не из тех, что прощают оскорбления. Могла так ответить, что сейчас ее пытают или ведут на расстрел.

Ждать не хватало сил. Разыскать Виктора? Но как ему сказать, откуда он узнал об аресте Наташи? Строгая и щепетильная Наташа никогда не простит ему, если денщик как-то пострадает, никогда! Тем более нельзя обращаться к Ауэ и Бринкену. Сергей Александрович почти с ненавистью посмотрел на продолжавшего стоять Ганса.

«Все-таки надо позвонить Виктору. Брат не оставит сестру, поможет».

Глинский поднял телефонную трубку и набрал номер.

— Лейтенанта нет дома, — услышал он в ответ на свою просьбу позвать Киреева, — уехал с господином комендантом в район.

* * *

Сколько времени прошло в тяжелом ожидании, Наташа не могла сказать. Часов не было ни у нее, ни в кабинете Ауэ. Дважды сменялись часовые у двери, и каждый из них, окинув женщину тупым и безразличным взглядом, молча прислонялся к стене. У Наташи одеревенели ноги, мучительно хотелось пить, но воды она не попросила.