— Вы предполагаете, что о вашем звонке он сразу сообщит в Чечню, а оттуда дадут знать Мусе? — спросил Михальский.

— Нет, — резко возразил Асланбек. — Чеченцы не предают друзей. Я сам попрошу его позвонить в Чечню и сказать, что я готов встретиться с их человеком. Этим человеком будет Муса.

— Теперь мы видим, профессор, что вы готовы идти до конца, — констатировал Михальский. — Звоните.

Глава пятая

Мышеловка

1

Асланбек Русланов всех людей судил по себе. Как всякий интеллигентный человек, он считал себя ничем не лучше и не хуже других. Люди, способные на героические поступки, вызывали его искреннее уважение и легкую зависть, потому что он на такие поступки, скорее всего, не способен. Людей, совершавших подлости, он осуждал, но в его осуждении было больше сочувствия, чем беспощадной категоричности, так как он был не совсем уверен, что поступил бы иначе, сложись обстоятельства неблагоприятным образом. В сущности, он был конформистом, а занятия математикой, наукой точной и не связанной с политической конъюнктурой, избавляли его от необходимости активно заявлять свою политическую позицию и отстаивать ее любой ценой.

В начале восьмидесятых годов ему предложили вступить в партию. Асланбек отказался, при этом очень откровенно, прижимая руку к сердцу и всем своим видом выражая благодарность за оказанную ему честь, объяснил секретарю партбюро Бауманки, что для него в политике партии очень много неясных вопросов, со многим он не согласен и вряд ли его вступление в КПСС пойдет на пользу партийной организации института. В те годы, когда в очередь на вступление в партию записывались, как на «Жигули», это объяснение молодого ученого, а особенно его искренность, так удивили секретаря партбюро, что больше он к Асланбеку не приставал. На кафедре отказ Русланова вступить в партию восприняли как смелый политический жест, но сам Асланбек относился к этому совершенно спокойно: нужно было бы, так и вступил бы.

Азиз Салманов был человеком совершенно другого склада характера. Он был всего на пять лет старше Асланбека, но энциклопедическая образованность, острота мышления и бескомпромиссность в отстаивании своих убеждений заставляли всех в его окружении, в том числе и Асланбека, видеть в нем учителя, старшего, и обращаться к нему на «вы».

Асланбека оскорбило предположение Михальского о том, что Азиз Салманов сразу же сообщит о звонке Асланбека в Чечню. Однако в глубине души он все же не исключал этой возможности. Но Азиз с такой радостью отреагировал на звонок Асланбека и на его предложение встретиться, что Асланбек устыдился своих сомнений.

— Бросай все и немедленно приезжай, — кричал Азиз в трубку. — Я тут как одинокий волк, мне не с кем перекинуться словом. Ночи мои тоскливы и бесконечны. Твой приезд — подарок для меня, нечаянная милость Аллаха. Я жду, я очень жду тебя, дорогой друг!

Договорились, что Асланбек прилетит в Зальцбург завтра вечерним рейсом. Но утром Азиз перезвонил на мобильный телефон Асланбека и попросил перенести встречу на два дня.

— Твой звонок так обрадовал меня, что я переволновался и немного ошибся, — объяснил он тусклым, больным голосом.

«Немного ошибся» у Азиза Салманова означало, что он сорвался в запой. Пить он начал давно. Выпив, становился безудержно словоохотлив. На любую тему мог говорить часами. Высокий, худой, с растрепанной седой бородой, с длинными, до плеч, седыми волосами, со сверкающим взглядом, он становился похожим на ветхозаветного пророка, обличающего еретиков. Но слушать его всегда было интересно. Он обладал обширнейшей эрудицией, знал фарси и историю Востока, был глубоким знатоком ислама и тонким толкователем Корана. Водка словно бы раскрепощала его, снимала внутренние тормоза, он ослеплял слушателей фейерверком своего красноречия. Но в похмелье, как бы истратив всю свою внутреннюю энергию, становился мрачен и молчалив, никого не хотел видеть, забивался в какой-нибудь угол и отлеживался там, как больная собака. Когда запой заставал его в доме Асланбека в Краскове, он выбирал темный чулан и разрешал входить туда только Рахили. Она отпаивала его бульонами и травяными настоями. При этом он всегда надевал какую-нибудь старую, грязную телогрейку или другое тряпье и решительно отказывался от нормальной одежды, объясняя это тем, что внешний вид человека в похмелье должен соответствовать его внутреннему состоянию. У него вообще была непонятная страсть к старым вещам. Когда он погружался в работу — так же безудержно, как в запой, — он надевал старый, истертый до дыр свитер из грубой овечьей шерсти домашней вязки или зеленый стеганый халат, из швов которого лезла вата. Но вся его рабочая одежда всегда была безукоризненно чистой.

Обычно выход из запоя длился у него дней пять-шесть. Асланбека немного удивило, что Азиз отсрочил их встречу всего на два дня. Но он решил, что либо запой на этот раз не слишком глубокий, либо Азиз стал прибегать к помощи нарколога, от чего раньше категорически отказывался, так как это стоило немалых денег, которых у него никогда не было. На всякий случай, уже купив билет на местный рейс и приехав в аэропорт Швехат, Асланбек позвонил в Зальцбург и спросил Азиза, как он себя чувствует.

— Я в полном порядке, приезжай, жду, — ответил тот голосом не вполне окрепшим, но в общем нормальным.

С Азизом Салмановым Асланбек познакомился, когда заканчивал МВТУ имени Баумана, а Азиз учился в аспирантуре философского факультета МГУ, но сблизились они, когда Асланбек женился на Рахили и перебрался в Москву. Азиз с большим скрипом защитил в МГУ кандидатскую диссертацию на тему «Национальная культура как способ самосохранения нации». Его докторскую диссертацию «Опыт философского осмысления истории чеченского народа» ученый совет даже не включил в план, усмотрев в ней националистические тенденции. Оскорбившись, Азиз переправил диссертацию на Запад, там ее выпустили отдельной книгой в издательстве «Посев». Салманова вызвали в партбюро МГУ и предложили публично отмежеваться: заявить протест против самоуправного использования его труда и злонамеренного искажения его содержания. Он наотрез отказался. Кончилось тем, что его отчислили из МГУ и выселили из аспирантского общежития, где он жил с женой и двумя малолетними сыновьями. Он устроился дворником, поселился в служебной квартире и со всей страстью своей натуры ринулся в правозащитное движение, участвовал во всех демонстрациях, подписывал все письма протеста. Начались обыски, задержания, вызовы на Лубянку. Не выдержав этой неспокойной и нищенской жизни и не понимая смысла ее, жена бросила его и вернулась с детьми в Чечню к родителям, хотя для чеченской женщины это было позорящим ее поступком.

— Вас посадят, Азиз, — не раз предупреждал его Асланбек.

— Я буду считать это признанием моих заслуг, — отвечал Салманов и цитировал какого-то диссидента, который сказал: «Если мой сын к тридцати годам не сядет, я от него отрекусь».

Посадить его не посадили, но, как и многим известным диссидентам, предложили на выбор: эмиграция или лагерь. Он уехал в Германию, получил там политическое убежище и в Гейдельбергском университете защитил наконец-то свою докторскую диссертацию.

В 1991 году в судьбе Азиза Салманова произошел крутой поворот. Он прилетел в Грозный, встретился с только что избранным президентом Дудаевым и изложил ему свои представления о том, какой должна быть конституция независимой Ичкерии. Идеи Салманова понравились генералу Дудаеву. Азиз был назначен заместителем председателя конституционной комиссии. Возглавлял комиссию сам Дудаев. Конституция была принята в 1992 году. Азиз считал, что это самая демократическая конституция на всем пространстве СНГ, в ней реализованы основополагающие принципы вайнахской цивилизации и вайнахского адата, предтечи Всеобщей декларации прав человека. И его не смущало, что ни одно из положений этой самой демократической конституции не было реализовано на практике, он винил в этом Россию с ее имперской политикой.