— Продолжим исследование.

Овальная железная дверь кормовой надстройки, криво повисшая на одной петле, со скрежетом пропустила их в помещение вахтенного пункта. От раскаленных железных переборок несло сухим жаром, солнце, проникшее в эту глухую коробку через круглые иллюминаторы, прорезало полусумрак золотым столбом, слепившим глаза. Тем гуще показалась темнота в квадратном люке наклонного трапа.

— Если мы спустимся по этому трапу, мы, вероятно, попадем в офицерские каюты и в салон капитана, — предположил Степан.

— Навестим призраков, — согласилась она. — Зажгите спичку — и вперед!

Они очутились в узком коридоре с обрывками линолеума на железной палубе. Коридор уходил направо и налево в промозглую неподвижную темноту. Теперь квадрат люка над головой казался синим, словно залитым водой.

— Что это?.. Да зажгите же спичку! — И она взвизгнула, вцепившись в его плечо: — Ай, крысы, крысы!

Вспыхнула новая спичка. Серый комок метнулся по палубе, сильно и мягко ударился о его ногу, противно пискнул, и Степан с отвращением отбросил большую крысу, ошалевшую при виде людей в этом мертвом царстве.

С воплем: «Назад!» — Нетта взбежала по трапу; не доверяя своему спасению, схватила Степана за руку и прижалась к его плечу своим плечом.

— Там миллионы крыс… — сказала она. — Какая гадость!

Счастливая минута, будь благословенны крысы! Ее рука была в его руке, хотя и очень недолго.

— Прочь отсюда! Достаточно с меня этих прелестей, — скомандовала она.

Сторож рассказал им, что на мертвых кораблях много крыс. Утром они уходят на берег, будто на работу, и возвращаются домой к вечеру. Он был высокого мнения о их уме, сообразительности: крысы не тревожат сторожа, лишь бы сторож не трогал крыс. Степан купил у старика штыковой кортик в порыжевших кожаных ножнах, на черной муаровой ленте с тусклыми золочеными пряжками в форме львиных голов.

— Когда же наконец я возьмусь за стенографию? — вздохнула Нетта по пути домой. — Мы ужасные забулдыги.

Бродяжничество продолжалось.

Однажды им навстречу попалась щеголеватая шлюпка красного дерева из яхт-клуба. За рулем сидел Наумов в косоворотке с широко раскинутым воротом, в своем неизменном пенсне.

— Привет, Киреев! — крикнул он. — Давайте наперегонки!

— Согласен, — ответил Степан.

Гребец затабанил и обернулся; это был Абросимов.

— А, газетчик! — Он дружески кивнул Степану. — Жив-здоров? Фельетоны все пишешь? Жми, парень!.. А наперегонки не советую. Я ведь старый марсофлот, правозагребным на призовой шлюпке был. Перед девицей тебе краснеть нехорошо, сам понимаешь. Фельетон получится… Да и посуда у нас разная. Куда там твоему лаптю с этой игрушкой равняться — перышко, а не шлюпка!

В майке-безрукавке, с копной седых волос над узким лобастым лицом, он сидел на банке уверенно и осанисто, с тем изяществом, которое дается только прирожденным конникам и морякам.

— Ну, доброго пути, ребята! — кивнул он Нетте.

Краснодеревка, подчиняясь гребку одного весла, вильнула в сторону и выровнялась. Абросимов занес весла, подмигнул Степану и крикнул:

— Хороша, хороша, парень!.. Шлюпка, говорю, хороша, а?

— Очень, — ответил Степан, покраснев.

— Губа не дура, толк понимаешь! — одобрил Абросимов.

Шлюпка яхт-клуба была уже далеко. Абросимов вел ее длинными гребками, без единой брызги и всплеска. Ясеневые весла сгибались круто, хотя казалось, что гребец играет ими.

— Это секретарь окружкома Абросимов, — сказал Степан.

— Абросимов? Очень симпатичный… А говорят, что он страшный. Его все боятся…

— Кто боится? На заводах, кораблях, в казармах праздник, когда он приходит поговорить с людьми. Хороший и умный человек.

Только теперь он решился поднять глаза и увидел, что Нетта разрумянилась. Конечно, она тоже поняла настоящий смысл восклицания: «Хороша!» — и действительно, как светилось ее лицо, ее глаза!

Наконец пришел день, отведенный для исследования дальнего конца самой большой бухты. Ничего, кроме разочарования, эта поездка им не принесла. В устье речушки, впадавшей в бухту, сплошной стеной стоял высокий тростник, усеянный крупными улитками. Мутная, сонная речная вода казалась неопрятной по сравнению с синей морской волной, несущей невидимую жизнь в каждой капле и брызге. На исследователей тучей обрушились громадные комары. Нетта заподозрила в них носителей малярии, и исследование речушки было прервано. Домой возвращались, когда солнце уже низко повисло над морем. Старик яличник дремал на банке, спрятавшись от солнечных лучей под овчиной. Нетта в широкополой соломенной шляпе, бросив руль, читала. Степан медленно греб. Время от времени девушка улыбалась ему и, для того чтобы оправдать свою невольную улыбку, говорила:

— Ужасно скучная книжонка…

Послышались звуки гитары. Наперерез им плыл ялик с компанией молодых людей. Играл на гитаре парень в пиджаке, накинутом на голые плечи. Он сидел рядом с девушкой. Гребли двое — Виктор Капитанаки и его друг по подводной артели. Еще одна девушка сидела на банке; нитка кораллов на ее черной шее была, как свежий порез.

Виктор увидел Степана и Степан Виктора, когда ялики уже разминулись.

— Эфенди! — крикнул Виктор. — Селям, эфенди! С Маруськой нацеловался, теперь со шляпкой гуляешь!

На ялике захохотали.

Медленно закрыв книгу, Нетта натянула шнур, повернув ялик к берегу, глядя мимо Степана. Ее лицо окаменело; его лицо горело, как от пощечины.

— Что вы хотите сделать? — спросил он.

— Я выйду на Слободской пристани и сяду на трамвай… Нужно домой, — ответила она, по-прежнему глядя мимо него.

Вслед за нею он выпрыгнул из шлюпки.

— Не беспокойтесь, я дойду сама, — сказала Нетта.

Все же Степан не оставил ее. Девушка шла быстро, будто убегала; он шел на шаг сзади, не решаясь начать объяснение. Уже стемнело, когда трамвай остановился у каменной лестницы, по которой можно было подняться на улицу Марата прямо к дому Стрельниковых.

— Я дойду сама, — повторила она с упорством ребенка, готового заплакать.

— Разрешите мне проводить вас до ворот, — сказал он глухо.

— Какое мне дело… Как хотите… — шепнула она нервно. — Только ни слова, прошу вас!

Это была узкая, крутая лестница. Над нею нависла густая листва, образовавшая зеленый туннель, уходивший вверх, к звездам. Нетта почти бежала по стертым ступеням.

На полпути силы вдруг оставили ее.

— Мне плохо… — Она взялась за перекладину садовой ограды и добавила с рыданием в голосе: — Мне так плохо…

Потеряв голову от страха, отчаяния, Степан одним движением подхватил ее на руки и понес вверх. Не поняв, что случилось, Нетта растерялась, потом яростно забилась в его руках и вдруг затихла, сильно обхватив его шею руками.

— Кто эта Маруся? Кто она? — спросила Нетта, отстраняясь от его губ. — Что между вами было? Говори правду, слышишь! Я думала, что ты не лжешь, а ты лжешь, лжешь! Кто она?

— Ничего! Решительно ничего не было! Клянусь! Потом я все расскажу, и ты сама увидишь. Клянусь! — говорил он, склоняясь над ее лицом, едва различимым в темноте. — Поверь мне, я говорю правду.

— Да пусти же меня! — Она заставила Степана опустить ее на землю и прижала руки к его груди. — Ну можно ли так, сумасшедший! Как бьется сердце…

— Это не от усталости.

У ворот ее дома они остановились.

— Не надо говорить ни о чем… Я ничего не понимаю, — сказала Нетта.

— Я тоже…

— Ступайте домой… Как все глупо! — Захлопнув калитку, она приказала: — Не смейте звонить, не смейте приходить к нам, пока я не разрешу.

Он поцеловал ее руку, продетую между прутьями ограды, и не успел повторить поцелуй: пальцы выскользнули из-под его губ.

Неизвестно, как он очутился в редакции за столом, перед пустым листом бумаги. Что это, зачем? Он вспомнил, что должен приготовить несколько заметок для утреннего посыла в набор, так как в субботу Пальмин дал ему отсрочку. Нелепость! Что может он написать и сейчас, и вообще когда-либо до конца дней своих…