Какой-то шорох заставил его обернуться. Он увидел, что Нурин пытается открыть ящик стола. Парализованная рука слушалась его плохо.

— Помоги мне… — сказал Нурин. — Чертов ящик, все время заедает…

Степан выдвинул ящик.

— Что это? — спросил он.

— Ты не видел моей коллекции карандашей?.. Нет? Посмотри… Это любопытно. Мы, дражайший вьюнош, работали!

Степан придвинул стул ближе к письменному столу и склонился к ящику… Ящик был на треть заполнен карандашами всевозможного цвета и величины, едва начатыми, исписанными наполовину, на две трети, огрызками карандашей. К каждому карандашу был прикреплен резиновым колечком клочок бумаги.

Нурин сказал:

— Ни одного купленного карандаша! Все ворованные. Приходишь к какому-нибудь бурбону за интервью, начинаешь беседовать, ощупываешь карманы: забыл карандаш. Конечно, карандаш для тебя находится. Записываешь беседу, машинально прячешь чужой карандаш в карман и уходишь. Есть еще один карандаш! Все, все украденные…

Наугад Степан вытащил карандаш с синим графитом.

— «Британский дипломат», — прочитал он на бумажке.

— А!.. Толстый, рыжий бритт, пьянчуга. Поил меня немыслимым ромом, едва держался на стуле, нес чудовищную ахинею, — вспомнил Нурин. — Интервью не пошло, а карандаш остался.

Степан стал перебирать карандаши. Какой-то авиатор-гастролер из тех времен, когда на небо были наброшены первые «мертвые петли», какой-то банкир, приехавший по поводу расширения хлеботорговли со странами Среднего Востока, дальше артист Мариинской оперы, адмирал, вернувшийся из кругосветного плавания… О некоторых Нурин давал полную справку — внешность, характерные особенности, — но многих не помнил.

— Как, как?.. Ты говоришь, капитан «Казбека»? Не помню такого судна… Певица Ангелина Сторожева? В каком году это было? Гм…

Продолжая перебирать карандаши, Степан называл имена, фамилии, профессии. Этим можно было заниматься бесконечно — так много было карандашей, так много было людей, с которыми встретился на своем долгом репортерском веку Нурин. Эти люди в большинстве случаев уже исчезли из жизни, и сам интервьюер тоже перестал жить, перед тем как исчезнуть навсегда, — человек, отрицавший возможность и необходимость борьбы за изменение мира. Он прошел по земле, не сдвинув ни одного камня или, наоборот, попытавшись укрепить их на том месте, где они лежали и до его прихода. Он кончил свою жизнь и теперь сидел возле ящика с карандашами, единственного, что ему осталось… Прикрыв глаза рукой, белой и дрожащей, он слушал Степана, уже не откликаясь; на его дряблой и щетинистой щеке блестела скупая и мутная слеза.

В руках Степана очутился обломок простого ученического карандаша — фаберовского, шестигранного. Он развернул бумажку и прочитал: «Футурист В. Маяковский. 191… г.».

Выведенный из задумчивости восклицанием Степана, старик сказал:

— Да-да… Я пришел к нему в гостиницу, он дал очень смешное интервью с двумя стихотворными строчками. Я собрался уходить и хотел сунуть карандаш в карман. Он схватил меня за руку: «Э, бросьте, голубчик! Мне еще надо работать ночью. Где я теперь достану карандаш?» Он схватился за карандаш, мы сломали его. Он засмеялся и сказал: «Ну, черт с вами!» — Заметив, что Степан отложил этот карандаш в сторону, Нурин предложил: — Купи их… карандаши. Я продам их только оптом, гамузом. Тебе хватит на всю жизнь. Деньги мне пригодятся, сейчас я не очень избалован этим самым приятным видом печатной продукции. — Тут же он назвал цену.

— Сейчас я возьму только этот карандаш, а перед отъездом из Черноморска заберу все остальные.

Нурин забеспокоился, даже огорчился: не продешевил ли он? Деньги он спрятал не в стол и не в карман, а между двумя пыльными подшивками «Вестника», оглянувшись при этом на дверь. Прощаясь, он подал Степану пыльную руку:

— Ты еще зайдешь за карандашами?.. Приходи, жена будет рада… Только не говори ей, сколько ты дал за карандаши… Нет, лучше соври на две трети, понимаешь?.. Значит, ты еще зайдешь?

— Непременно, — пообещал Степан, уже зная, что он никогда не переступит порог этой комнаты, никогда не увидит этого человека; и он обнял Нурина, сказав: — Будь здоров!

С тяжелым чувством Степан оставил не понравившийся ему плоский дом с облупившимися безносыми амурами на фасаде, эту немощеную, каменистую улицу, по которой ветер гонял маленькие пыльные смерчи.

— А у вас гостья, — сказала коридорная гостиницы.

Он бросился к своему номеру и распахнул дверь; женщина в светлом костюме, поправлявшая волосы перед зеркалом, обернулась, вскрикнула: «Степка!» — и обняла его. Он вглядывался в ее лицо с тем обычным, немного испуганным ощущением света, сияния, которое охватывало его при каждой новой встрече с его женой, с его Аней.

Конечно, они начали упреками. Почему она не дала телеграммы о приезде? Потому что хотела сделать ему сюрприз… А он… почему он, негодный, писал так редко — всего два письма в неделю? А она… почему она писала столько же?.. А он… неужели он не догадался до сих пор, что она голодна?.. Потом начались рассказы о сыне, об уморительном Федьке, по которому она уже смертельно соскучилась, о редакции, о последних редакционных событиях, о Наумове, который попросил ее шепнуть Степану, что редакция была бы очень довольна, если бы он в порыве совестливости сократил свой отпуск хотя бы на десять дней.

— Ни на минуту! — сказала Аня. — Правда, Степа, ни на минуту! Это наш месяц, наш весь месяц, все тридцать дней. Он будет хорошим, да? Кажется, мы заслужили это…

Они пообедали в ресторане на берегу моря; сидя за столиком, она изумленно оглядывалась — отвыкшая от южных красок и еще не совсем уверенная, что все это действительность.

— О чем ты думаешь? — вдруг спросила она. — Смотришь на меня, а думаешь о чем-то другом. Да?

— Вот о чем, — сказал он. — Сегодня я побывал у Нурина. Ты знаешь, кто это. Я тебе рассказывал о короле репортеров… После встречи с Нуриным я задумался о том, как тщательно надо готовиться к встрече со старостью и как недостойна человека та старость, которую я только что видел.

— Я-то тут при чем! — возмутилась она. — Смотришь на меня и думаешь о таких вещах! Спасибо!

Да, смотрю на тебя, вспоминаю все, что мы пережили в Черноморске, все, что успели сделать на Урале, думаю о том, что еще надо сделать, и вижу, что старости нет… Для нас ее нет и не будет!.. Как ты хороша, Аня! Мама сказала мне, что у тебя красота, которая не проходит… Изменяется и становится все прекраснее, одухотвореннее…

— Постой, постой, ты уже начинаешь наши тридцать дней! — пошутила она, успокоенная.

— Я продолжаю нашу жизнь, — ответил он серьезно. — Нашу большую жизнь в любви и труде.

Она сказала «да» и положила свою сильную и широкую руку на его руку.

Конец

************************************************

Книга скачана с сайта: www.OpLib.ru

************************************************