Встречаться они стали чаще. О том, что Марта в интересном положении в семье решили из суеверия никому не рассказывать. Молчал он об этом и с Анной. Ольга, более болтливая, чем все Прамчуки, отбыла в столицу. Скучно ей с нами, сказал Филиппов жене, пооберет папашу и в путь.

Марта за сестру обиделась. Она сама, между прочим, умная и неплохой специалист, хорошо знает компьютер, и вообще… она замялась… и вообще — она свою фирму открывает. Сказала — и замолчала испуганно. Черный хохолок. Проговорилась значит.

— На какие же это денежки? А? — Злая досада охватила Филиппова: он горбатится на всю семейку, а Ольге Анатолий Николаевич достает такой куш, что можно фирму открыть. Ясно, что без помощи тестя, она бы и пискнуть о таком деле не смогла. Небось успел вовремя со своим братом закопать номенклатурные денежки под скелетом партии, а теперь оттуда и черпают.

— У нее там … — Марта запнулась. — …кто-то есть. Мужчина в общем. Отец никаких денег ей не давал.

Врут, подумал Филиппов мрачно. Уже и Марта стала врать. Как значит кормиться — они все ко мне, а как выгода засветила — я сразу стал чужим. Он посмотрел с ненавистью на холм живота: родит вот-вот, от меня родит, третьего уже, а от меня же семейные тайны скрывает. Небось тесть подучил дочек, как от мужей деньги прятать.

— А!? Подучил тебя отец, как деньги от мужа утаивать?! А!?

Марта в ужасе отскочила, стала пятиться к двери, преследуемая его бешеным взглядом.

— И почему тебя тогда спасли?! Прамчуковсвое племя!

Марта убежала, забилась в своей комнате в угол, она казалась ему сейчас безобразной — жалкая, брюхатая баба. Он постоял в дверях, хотелось подойти и ударить ее, разбить ее вымышленный мир, в котором она была верной и любимой женой хорошего неглупого человека, служителя науки, пусть бы разбилось и его прошлое и его настоящее… …и удавиться им назло, не оставив никакой записки. И оттуда, из небытия, каждый день, каждый миг звать: «Анна! Анна!», пока, наконец и она, измаявшись на Земле, полной скорбей и ненависти, не уйдет вслед за ним.

На желтой трубе.

Но и вновь все как-то вошло в привычную колею: институт, семейные ужины, долгие зимние ночи, встречи с Анной, потом Новый год.

Правда, появилась у Филиппова не то, чтобы идейка но фантазия, инфантильная, глупая, конечно, а для него, пожалуй, уж слишком глупая, он это понимал и сам, но тем не менее, влекущая: представлял он себя в гробу, не всего, только свое лицо, представлял сиреневые тяжелые веки, ввалившиеся щеки — и вокруг всех прамчуков — и старика, и его супругу, и Кольку, и Ольгу, и Марту, всех, кроме Романа и Мишки. И вот, когда институтские речи уже сказаны, когда Карачаров смахивает фальшивую слезу, через актовый зал идет Анна, она одета во все белое, а на длинной шее у нее алый шарф, и все сразу начинают возмущенно перешептываться, почему она оделась так — ведь это не свадьба в конце концов! — она идет к дорогому гробу, прамчуки невольно расступаются и она, наклонившись, целует Филиппова в застывшие губы. Занавес!

Представляя так, он стонал то ли от сладости мести, то ли от желания. Как мазохист— школяр…

В один из долгих зимних дней он был у Анны. И э т о произошло. Сначала он потерял ощущение своего тела, а потом, став огромной сильной волной, полетел куда-то ввысь, столкнулся с другой, еще более мощной, волной, слился с ней, и они вместе летели и падали, падали и летели куда-то …Ты знаешь, тайна эротической любви, по-моему, в том, что она преобразует человеческую материю в волны — человек приобретает волновую природу, и сливается с волнами мировой энергии, говорила ему Анна, когда они просто пили чай. Ее подход ко всему только как к материалу для исследования угнетал, но и восхищал его. Но сегодня Анна молчала. Он сначала видел перед собой ее прекрасное лицо, но и оно — растворилось, растаяло, стало белой кудрявой дымкой над вздымающейся водой… И, наконец, совершенно забыв, кто он, откуда, потеряв малейшую память о своем грубом человеческом естестве, он стал как-то странно расширяться, расширяться — и вдруг, точно лопнула больная оболочка мира, и немыслимый свет полился на него, и он, Филиппов, был сам этим великим, великолепным, звучащим, как огромный солнечный оркестр, льющимся, текущим заполняющим все уголки Вселенной, невыразимым, несказанным светом…

А когда он очнулся, полуслепым взглядом отметив, что капли с его лба, падают на влажную грудь Анны, он понял, что почти достиг: они уже едины, неразрывны, они — одно, как свет и тень. И странный, темно — синий блик поплыл по светлым обоям…

28 ноября.

Только что ушел Володя. Как всегда, он не остался ночевать. И я не виню его. Все — таки дома — дети. Но то, что я сегодня с ним пережила, не буду описывать. Сначала, кода мы пили чай, он сказал мне, что я — его жена. Жена не та, которая записана в паспорте, а та, которая в душе. Это его слова. А потом …

— Ты — это я, — сказал он мне в дверях. — И черный его силуэт на фоне желтого прямоугольника открытой двери показался мне в этот миг моей собственной тенью.

Но вышел сосед, Василий Поликарпович, сопровождаемый своим новым приятелем, неким Иваном, Филиппов, мне показалось, вздрогнул, наверное, от неожиданности, поспешно простился и поспешил по ступеням вниз… А внутри у меня точно возникла сосущая воронка — воронка пустоты.

29 ноября.

И все — таки — об эротической любви.

Вся наша культура, точнее цивилизация, да, именно цивилизация построена на идее, что желание физической близости вызывает тело. И потому вся реклама построена на культивации женской, реже — мужской, красоты, именно физической. Ноги, грудь, а также все остальные места, подаются и по телеэкрану и на журнально-газетных страницах, с приправами и без. И вполне возможно, существуют, и в достаточном количестве, люди, реагирующие именно на телесные признаки — и только на них… Это — совершеннейшие примитивы, или те, кто по тем или иным причинам полностью лишен физической близости: к примеру, юноши, призванные в армию и служащие там два года. Но истинное — и страстное, и неодолимое эротическое чувствование вызывается отнюдь не телесными признаками, они — всего лишь более или менее удачный костюм, который прикрывают именно то, что тянет, как магнит, сильнее магнита, тянет, как сама жизнь — человеческую с у т ь. Потому что истинное влечение — это желание полного, а не только и не столько даже телесного, слияния — слияния двух человеческих существ. «Я хочу быть с тобой», постепенно переходящее в «я хочу быть тобой» — это формула Эроса, восходящего (или нисходящего) к глубинам бессознательного, Эроса, который способен разрушить полностью человеческое «Я» и так же способен возродит его вновь — уже иным. Эрос — проводник Эрос — сталкер. Я знаю ту т о ч к у, за которой открывается в с е. Откуда знаю я? Мне кажется, я родилась с этим знанием, но только сейчас открыла его в себе. Благодаря Владимиру. Туда и ведет он, мой Эрос, туда, туда, где хранится магическая с и л а. Ты, Владимир, будешь способен понять и познать, овладеть и трансформировать, достичь всего, чего только пожелаешь… Такова сила истинного синтеза — дверь в тысячи миров…Я люблю тебя. Я все тебе отдам… Пусть я стану только ключом к той двери. Пусть, едва она отворится, ты выбросишь меня и я потеряюсь в траве, и ты перешагнешь через меня, забыв навсегда. Я сослужу тебе службу. Ты обретешь искомое, великую тайную силу, силу жизни, а я знаю — только э т о г о ты ищешь, только э т о г о ждешь. Потому что люблю.

30 ноября.

Перечитала вчерашнее. Это — бред. Откуда он идет ко мне?

61

В конце февраля родила Марта. Девочку. Назвали в честь покойной бабушки — Ирмой. Ирма Владимировна Филиппова.

А в середине марта Ольга преподнесла свою бомбу — произвела на свет сына. Родила она без мужа. Другими словами, нагуляла. Правда, Анатолий Николаевич намекнул, глядя на Филиппова круглыми желтыми глазами, что отец ребенка — король, имя которого лучше не тревожить всуе. Теперь короли те, у кого кошельки тугие, уныло подумал Филиппов, а этот… но, кто знает, может депутат Госдумы какой-нибудь. Но дня через четыре Прамчук-старший намекнул, что еще повыше и помощнее. Уж не замминистра ли, испугался Филиппов. А что, они с Мартой смазливенькие. А Ольга-то, Ольга, она в отца пошла — язык здорово повешен, остроумная, начитанная, все, что только входит в моду в культурной среде, она уже знает. Могла и замминистра уложить. М-да.