Что ж, похоже, он видел лишь то, что хотел видеть. И знал лишь то, что хотел знать.

   Он вспоминал тот день на кладбище, когда удивился ее старенькой одежде, и черной курточке, и рваным сапожкам, и подшитым колготкам. Поношенная, старая, явно, вышедшая из моды, одежда. И ненависть, смешанная с равнодушием, в голосе, когда Даша упоминала свою воспитательницу. И боль, обида, злость.

   Даша не раз и не два уверяла, что ей всё равно, что было, но он видел правду. Он читал по лицу то, что девушка хотела скрыть. В горящих глазах, в складочках на лбу и в уголках губ, во вздернутом подбородке и даже в том, как она тонкими пальцами убирала челку с глаз.

   И чем дольше находился с ней рядом, тем Антон отчетливее и яснее видел  это. Разочарование. Обиду. Боль. В нем. На него. Из-за него.

   Чувство вины просыпалось в нем, накатывая огненными волнами. Вина и стыд за то, что он не исполнил волю отца. Или не исполнил в полной мере. Или... не исполнил так, как того хотел Олег.

   Но ему тоже было нелегко! Он взвесил на себя заботы о шестнадцатилетней девчонке, которая никак не хотела уступать ему или идти на компромисс. Он не знал, как еще к ней подступиться.

   Он готов был списать ее отношение на привыкание, на злость, на упрямство и гордость, не позволявшие ей признаться, что она в чем-то винит его. Но прошли уже почти две недели, а он так ничего от нее и не добился! И не потому, что не хотел, а потому, что она не позволяла ему сделать этого! Она оградилась от него, не подпуская к себе близко. И он, наверное, даже мог четко назвать день и час, когда стал ощущать возникшую между ними ледяную стену отторжения особенно явственно, остро и колко.

   В тот день, когда они поссорились из-за ее встречи с каким-то мужиком в парке! Роковая встреча и последовавший за этим роковой разговор тет-а-тет. Опять с руганью, вызовами и криками, негодованием.

   Именно с того рокового дня что-то надломилось в их отношениях еще больше, еще сильнее, превращая их не просто в недругов, но почти в заклятых врагов. По крайней мере, такую видимость создавала Даша.

   Сначала он винил во всем ее  друга. Кажется, она назвала его Пашей? Светловолосый гигант, достаточно взрослый, насколько мог судить Антон; такому человеку,  мужчине, не место рядом с подростком! Но Даша назвала его  другом. И Антону пришлось заткнуться.

   Потом он стал списывать всё на раздражение, нервное напряжение и озлобленность. Ведь всякое бывает. Проблемы в учебе, в отношениях с друзьями... в личной жизни? Стискивая зубы, и отчего-то гневаясь, он тоже отказался от этой мысли. Маленькая... Она еще слишком маленькая для подобных отношений.

   А затем понял, что это - манера поведения, которой девчонка решила придерживаться с ним. Именно с ним.  Только с ним. С Ольгой Дмитриевной она общалась очень мило, ласково, приветливо улыбалась, дружелюбно прощалась, кидалась помогать ей на кухне по утрам, рассказывала мелочи из школьной жизни, коротенько, наобум, вскользь, но всё же, - удостаивала ее хотя бы тем же кивком головы! А Антону доставался лишь презрительный взгляд черных глаз, прикрытых порой длинной челкой цвета горького шоколада. А ему в такие моменты хотелось оказаться на месте своей экономки.

   Он стал обращать внимание на то, как Даша выглядит, раньше его не интересовало это, а сейчас - да. И не потому, что ему было  действительно интересно, а потому, что ничего иного, кроме как "наслаждаться" ее внешностью, Антону не оставалось.

   Она была подростком. Юной девушкой, даже девочкой, не до конца перешедшей в стадию взросления, как такового. Угловатая, невысокая, худенькая, с острым упрямым подбородком и выпирающими скулами, слегка вздернутым носиком и полными губами. Глаза, редкого черного цвета, сверкали на молочной коже лица, подобно агатам. Волосы длинные, значительно ниже плеч, насыщенного темно-каштанового цвета, сходного по цвету с горьким шоколадом, обычно стянутые на затылке в хвостик.

   Упрямая, вздорная, гордая, независимая маленькая девочка, готовая доказывать любому усомнившемуся в ней, на что она действительно способна. Ребенок в загадочной поре взросления, становления женщины из девочки, развивающаяся неторопливо, медленно, постепенно расцветая и превращаясь из бутона в чудный шикарный цветок. Прекрасная роза среди убожества и зла окружающего ее мира. Не озлобленная на него и не потерявшая чистоты души в пороке и грязи прошедших лет.

   Но для Антона она была лишь девочкой, воспитанницей... приемной дочерью его отца. Он смотрел на нее, порой разглядывая значительно дольше, чем стоило, ее лицо и фигурку, замечая на себе ее изумленные взгляды, но видел лишь то, что видел бы любой мужчина, оказавшийся на его месте.  Свою подопечную.

   И, естественно, он стремился наладить с ней контакт. С некоторых пор это стало смыслом для него.

   Но на контакт она не шла, почти не разговаривала, удостаивая его парой-тройкой язвительных полуфраз, и мчалась в школу, как ошпаренная. Его игнорировали, терпели рядом с собой, мирились с присутствием, не замечали или замечали по необходимости. Наверное, для Даши он был чем-то вроде предмета интерьера, совсем не нужного и ее не впечатляющего, пусть дорогого и красивого.

   Ужинала Даша всегда одна. Ложилась спать или, скорее всего, делала вид, что спит, когда не было еще и одиннадцати. На самом деле она ложилась поздно, всегда после двенадцати; чем она занималась, Антон не знал, но был уверен, что девочка лишь делает вид, что спит. Она продолжала его игнорировать.

   И, когда Антон понял, что от самой Даши ничего не добьется, он решил принять решительные активные меры. Путем наступления. По всем фронтам. Если гора не идет к Магомету, Магомет пойдет к горе!

   Утром следующего дня, проснувшись бодрым и отдохнувшим, он прямиком направился на кухню.

   Даша, едва его завидев, иронично скривилась, на его приветствие удостоив его лишь кивком головы.

   Антон сел напротив и впился в нее испытывающим взглядом. Даша молчала, будто не обращая на него внимания, а потом вдруг резко поднялась.

   - Мне пора, - выпалила она, стремительно бросившись к двери.

   - Когда заканчиваешь? - поинтересовался Антон, глядя ей в спину.

   - У меня факультатив, - бросила она, не обернувшись. Будто этот ответ мог Антону что-то сказать!

   Он опомниться не успел, как за девчонкой уже захлопнулась входная дверь. Он ощутил непреодолимое желание вернуть негодницу на место и расспросить о том, что его волновало. Только вот он сомневался, что Даша станет отвечать на его вопросы, а потому уставился на Ольгу Дмитриевну.

   - Ольга Дмитриевна, - окликнул он домработницу, - а Даша вам, случайно, не рассказывала...

   - О чем? - удивилась та, смерив Антона подозрительным взглядом.

   - О том, как она... - запнулся Антон, понимая, что то, о чем хотел спросить, нельзя было поинтересоваться просто так. - ...как ей жилось в Москве, пока я учился в Лондоне, - нашелся он, чувствуя себя Штирлицем. Причем Штирлицем-неудачником. А еще адвокат! Правильно задавать вопросы и получать на них ответы, его работа, а тут на тебе, - двух слов связать не может!

   Ольга Дмитриевна нахмурилась, что Антона тут же насторожило.

   - А почему вы спрашиваете?

   - Она никогда не рассказывала мне об этом, - признался Антон, - сколько бы я у нее не выпытывал. А мне хотелось бы быть уверенным в том, что она жила... нормально.

   Женщина горестно вздохнула, и он почувствовал, как сердце забилось чаще, а потом покачала головой, прикрыв глаза.

   - Даша не любит об этом говорить, - сказала она. - Я у нее не спрашивала, но она упоминала вскользь, что ей было... нелегко.

   - Нелегко? - в горле внезапно вырос острый комок.

   - Да. Трудно, - она бросила быстрый взгляд на Антона. - Но оно и видно, по ее-то одежде.

   А это, кажется, была шпилька в его адрес? Антон насупился, но промолчал.