Янко всегда любил мелкую, аккуратную работу. Учился жадно, перенимая из-под руки мастера всякий приём. Особенно хотел он овла­деть токарным станком. Шлор учил охотно, секреты не прятал. Через месяц Янко точил уже не хуже мастера.

Однако, когда дело дошло до сборки, Янко растерялся. Механи- кус, чему-то улыбнувшись, дал ему большой чертёж и приказал изгото­вить по нему детали корпуса. Янко смотрел на чертёж как баран на новые ворота. Да и надписи на нём были на латыни.

К счастью, дело было вечером, и Янко прихватил чертёж домой, чтобы показать Грише. Стали разбираться вместе. Надписи на чертеже Гриша перевёл сходу: латынь!

—

Понял! Это три проекции по методу Декарта. — сказал он, — Я об этом слышал. Декарт изобрёл такую систему, что каждую вещь ри­суют три раза, как будто ты смотришь на неё спереди, сбоку и сверху. У твоего Механикуса, наверное, есть его книга «Рассуждение о ме­тоде». Если он даст её, попробуем разобраться.

Герр фон Шлор отнёсся к просьбе подручного вполне благо­склонно.

—

Учись, Янко. Хороший Механикус должен много знать. Хо­чешь стать настоящим мастером, учи латынь. Сегодня латынь — язык науки. В любой стране — во Франции, в Англии, и у нас — серьёзные книги пишут только на латыни. Вот тебе Декарт. Береги, — сказал Ме­ханикус, и показал на чертеже, что есть что, как сделать детали ко­робки для часового механизма.

Вечерами Янко жёг свечи и мучил Гришу:

—             

Ну ещё немного, переведи мне вот эту страницу.

—             

Да учи ты латынь сам! Прав твой Механикус, без латыни как без рук.

Что делать, пришлось приняться за латынь. Благо, у Гриши и ла­тынь казалась лёгкой. А работа над часами двигалась.

Фон Шлор был человек мягкий, вежливый и доброжелательный. Охотно объяснял непонятное. И, что особенно удивляло подмастерье, не стеснялся сказать, что чего-то не знает. Часто Механикус расспра­шивал Янко о хитростях кузнечного дела.

Пришла пора приглашать ювелира и литейщика Абрама Френ­келя. Он делал корпус и украшения к часам. Уже была отлита бронзовая статуэтка курфюрста Макса Эмануила в латах, с обнажённым мечом. По склёпанной коробке часового механизма Абрам вылепил из твёр­дого воска корпус часов, украшенный цветами и листьями. Его пред­стояло еще отливать, полировать, собирать. На корпусе хотели закрепить статуэтку бронзовой Ники — богини победы, венчающей курфюрста лавровым венком.

Однако, когда часы первый раз запустили, оказалось, что куп­ленная в Цюрихе пружина обеспечивает ход всего на три с половиной часа.

—

Беда! — ахнул Механикус. — Нужна пружина длиннее и более упругая. А я и так выбирал самую длинную и самую тугую. Что делать?

Янко повертел пружину в руках:

—             

Отковать подлиннее, нехитро. Вот закалить. Но я попробую. Бруно показал мне кое-какие секреты.

Пять дней Янко не вылезал из кузницы. Потом принёс три пру­жины. Вторая обеспечила ход часов на двое суток, а третья больше, чем на четверо!

—

Ну, ты и вправду мастер! — восхитился фон Шлор.

И Янко принялся выпиливать из латуни и полировать толстую

пластину основания, на которой всё и будет собрано.

Григорию отвели в конторе стол в углу. Толмач разбирал и пере­водил накопившиеся деловые письма в основном на французском и итальянском.

Неожиданно прибежал Михель и срочно вызвал к хозяину. В ка­бинете Гриша увидел немолодого господина в алом бархатном кафтане и парчовом жилете. Он пытался что-то объяснить на языке, отдалённо напоминающем немецкий. Хозяин нетерпеливо протянул Григорию письмо:

—

Переведи!

Григорий прочёл рекомендательное письмо на французском:

Глубокоуважаемому и Высокопочтенному мсье обер-коммерциенрату и моему дорогому другу Каспару Вайскопфу.

Дорогой мсье Вайскопф! Это письмо Вам передаст крупный марсель- ский негоциант и мой компаньон мсье Жорж Лебру. Можете верить его слову и его подписи, как моей. Надеюсь, что это знакомство будет Вам и приятно, и полезно. Не сомневаюсь, что Вы, дорогой мсье Каспар, примете моего друга с присущим Вам широким гостеприимством.

Передайте мои почтительные приветы Вашей прекрасной супруге и Вашим талантливым детям.

Ваш покорнейшй слуга, Жозеф Дютрак.

—             

Слава Богу, теперь понял! — с облегчением сказал хозяин. — Пе­реводи ! Дорогой герр Лебру! Я рад приветствовать Вас в своём доме...

Хозяин очень плохо говорил по-французски, а Лебру ещё хуже по-немецки. Но с приходом Гриши недоразумения кончились.

Жорж Лебру отвёз в Вену большую партию зеркал, шелков и на­бивных индийских ситцев, выгодно их распродал и сейчас возвра­щался домой.

—             

Вена вся в строительных лесах! — с воодушевлением рассказы­вал гость. — Отстраивается после осады. Я продал товары по самым высоким ценам. Но дороги! И эти бесчисленные таможни. Платишь и платишь. Здесь я особенно оценил мудрость нашего Великого мини­стра. Кольбер уничтожил во Франции внутренние таможни, и жить стало значительно проще. Ну, а вы, месье Вайскопф? Я слышал, что у вас большая торговля.

—

Куда нам равняться с прославленными французскими негоци­антами, — с преувеличенной скромностью отозвался герр Каспар. — Но, если хотите, я покажу вам мои скромные запасы.

Склады Вайскопфа занимали огромное каменное здание. Кла­довщик, низко кланяясь хозяину, распахнул дубовые ворота.

Чего тут только не было! Русские меха и греческие фиги, перец и пряности, льняные ткани и сукна... Всё было аккуратно разложено по сортам, упаковано. Кладовщик мгновенно называл количество каж­дого товара, почти не заглядывая в толстый гроссбух.

—             

У вас поразительный порядок, месье Вайскопф! — восхитился Лебру.

Хозяин так и засиял. Лучшей похвалы для него и быть не могло.

—

Мы, немцы, любим порядок, — сказал он гордо. — Но вас что- нибудь заинтересовало, месье Лебру?

Француз, подумав, купил телячьи кожи тонкой выделки и бал­тийский янтарь.

Герр Каспар повёл гостя в Цухтхауз.

—

Я взял его в аренду у курфюрста, — сказал старик. — И недо­рого. Бродяги и бездомные у меня работают: моют, расчёсывают и пря­дут нашу, баварскую шерсть. В окрестных деревнях ткут суровье. У нас в Фюрте, к счастью, нет цеховых правил и ограничений. Как мне надо, так и делают. Самое трудное — обработка суровья. Я нанял двух добрых мастеров в Роттердаме. Плачу им щедро, зато сукно получается не хуже голландского.

Работающие были одеты в бурые одинаковые балахоны стран­ного покроя. Бродяги угрюмо поглядывали на проходящих. За ними приглядывали два толстомордых надсмотрщика.

—             

Я сам придумал эти балахоны, — сказал хозяин. — В них труднее бежать. Любой стражник задержит.

—             

И часто бегут?

—

Осенью и зимой очень редко. У нас тепло. И кормят. А весной и летом часто. Не беда, привезут новых. Я даже плачу тем, кто работает добросовестно. Не много, но сходить по воскресеньям в пивную хва­тает. А женщинам — купить какую-нибудь тряпочку. Если не платишь, работают совсем плохо.

Прошли в сукновальню. В полутёмном сыром помещении стояло два больших чана. В них тяжёлые деревянные песты мяли и валяли су­ровье. Огромное водяное колесо, почти в два человеческих роста, при­водило их в действие.

—             

Не просто сделать даже такое, недорогое сукно, — сказал герр Каспар. — После сукновалки идёт ворсование, сушка, выглаживание, стрижка ворса, прессование. И всё ж берут его неплохо, и доход от ма­нуфактуры вполне приличный.

В доме уже был готов парадный обед. Однако вернувшийся из Нюрнберга Якоб Вайскопф избавил Гришу от необходимости перево­дить за столом.