—             

Неужто всё позади? Поверить не могу.

Франц, ты все тайные пружины в Кремле ведаешь. Скажи, по­чему воевода Ромодановский стоял и ждал, не ударил на турок? Ведь у Стрелецкой горы, он без труда погнал и янычар, и сипахов, лучшую ту­рецкую конницу. А нас бросил на растерзание.

—             

Ты ведь недурно играешь в шахматы, Патрик. Случалось жерт­вовать пешку, дабы спасти королеву? Вот и Чигирин отдали, чтобы спа­сти Киев.

Гордон вскочил:

—

Вот оно что! Я ведь и догадывался, да поверить не мог! Тогда понятно. Расскажи толком.

И Лефорт рассказал. Он многое знал от друга, князя Василия Го- лицина.

—

Подошёл срок Андрусовского перемирия, по коему Москва обязалась вернуть Киев полякам, — начал Лефорт. — Тут-то и всплыл

Чигирин.

Паны твердили, что, заняв сей город, «царь у них всю

Ук­райну

забрал!», а что они своими руками отдали султану правобереж­ную Украйну, «то до сего дела не касаемо».

Ещё год назад в Государевой думе шли яростные споры о судьбе

Чигирина.

Патриарх Иоаким уверял царя: лучше сей городишко ага­рянам отдать, чем лить кровь христианскую. Да и князь

Василь

Василь­евич к миру склонялся.

Князь Григорий Григорьевич, супротив того, считал, что отдать

Чигирин

— сущий позор и убыток для России. Да и Киеву уцелеть будет трудно. А уж гетман криком кричал: дескать, отдадим

Чигирин,

всё ка­зачество враз от царя отвернётся. Вся

Украйна

увидит, что она Вели­кому государю боле не надобна. Они и пересилили. Государь тогда решил Чигирин защищать.

В мае прибыло из Варшавы Великое посольство: князь Чарто- рижский да Казимир Сапега.

С первых слов Киев потребовали. Месяц с ними спорили, тор­говались. Не уступают! Уж и денег сулили, и войной пугали. Наконец, уговорили: за Киев отдадим Велиж, Себеж и Невель да серебром две­сти тысяч. А Киеву остаться Московским.

Тут наш человек из Варшавы донёс, что договор сей — сущий обман. Король Ян Собесский нипочём его не утвердит, пока

Чигирин

под царской рукой обретается. Вот тогда государь Феодор Алексеевич и отписал князю Ромодановскому тайную грамоту.

—             

А в грамоте приказ, — продолжил Гордон с жаром, — воевать так, чтоб и

Чигирин

отдать султану, и казаки ничего не заподозрили! Ай, воевода! Искусник! Даже я не понял той тайной игры! А уж казаки из крепости бежали первыми. Теперь слова не скажут. Да сколько сол­дат положили понапрасну. Какие офицеры погибли: Ландельс, Давы­дов. И всё зазря.

—             

Нет, дружище, не зря. Во-первых, Киев наш, и навечно. Пере­бежчики дружно говорят, что потери Кара-Мустафы весьма велики. Цвет султанской гвардии положил он у стен

Чигирина.

И то, Патрик, твоя заслуга. Ещё раз не сунутся.

—             

Оно так. Да крепость-то сдали! А виноват комендант. Что те­перь царь решит?

—

Слышал я, был разговор о том на Думе у государя. Хотят тебя повысить в чине и послать в Киев комендантом. Такие построить укрепления, чтоб и мысли у врагов не появилось посягнуть на него. А я к тебе попрошусь капитаном. Возьмешь?

Патрик помолчал, подумал:

—

С радостью. А всё ж чудно. За проигранную коампанию да ге­неральский чин.

Чем и заниматься дворянину, как не военной службой?! Да и люблю я это дело. Нынче ночью впервые пожалел, что не выбрал дру­гое ремесло.

—

Брось! Просто ты смертельно устал. Ложись, проспишься — всё пройдёт.

Гордон послушно улёгся и мгновенно уснул.

Лефорт разбудил полковника посреди дня: лагерь снимали. На­скоро побрившись, Гордон вышел из палатки. Поручик Куницин уже ждал его одвуконь:

—

Полк построен, господин полковник!

Гордон привычно сел в седло. Знакомая кобылка пошла лёгкой рысью. Полк вытянулся на лугу в линию. Фишер отсалютовал клинком, доложил:

—

В строю 213 человек!

—

Сколько раненых?

—             

За полторы сотни.

Гордон ехал перед строем своего полка. Вглядывался в знакомые лица, рваные, грязные мундиры с бурыми кровавыми пятнами. Фузеи далеко не у всех. Кони же уцелели. Драгуны смотрели бодро, не пря­тали глаз.

«Ничего, мы ещё повоюем!» — подумал Гордон.

—

Полк! Справа по четыре, за мной, марш!

За два дня дошли до Днепра.

Ромодановский на крупном вороном жеребце осматривал пере­праву. Кивком подозвал Гордона.

—             

Написал я грамоту государю, — промолвил воевода неспешно. — Посылаю в Кремль полковника Грибоедова. Чать, государь пожелает из первых рук узнать о здешних делах, об осаде. Езжай-ка ты с ним вме­сте. Государь нынче милостив. Будь надёжен. На кого полк оставишь?

—

На Фишера.

—             

Добро. С утречка пораньше и отправляйтесь.

Полковник поехал к своим драгунам. Офицеры сидели кружком.

От костра тянул густой аромат ухи. Над котлом колдовала молодая, пригожая баба.

—

Новая повариха, — отметил Гордон.

Фишер встал:

—             

Садитесь ужинать с нами, господин полковник! Уж больно уха навариста да духовита, с кореньями.

Поесть за день не привелось, и Гордон с удовольствием сел на уступленное седло. Куницин протянул ему деревянную ложку, повариха налила миску ухи. Ушица и впрямь была отличная.

—             

Где рыбы-то наловить успели? — спросил Гордон.

—             

Ванька увидал рыбаков с бреднем, выпросил.

«Ивана непременно возьму с собой в Москву, — подумал Гордон.

—

Такому ловкачу да ещё и грамотею цены нет. Надо выпросить ему чин поручика. »

Полковник посматривал на своих офицеров, думал:

«Похудел Ганс. Брюшко-то растерял. Ничего, наберёт. Если и впрямь царь будет милостив, ударю челом, дать Фишеру чин подпол­ковника. Заслужил. Да больше и некому. Куницина тоже надо взять в Москву. Пусть съездит к молодой жене, пока мы там хлопочем. И его, и Остапенко пора в капитаны. Подучились».

Сёмка уселся в сторонке. На его колене уютно сидел небольшой хлопчик. Они хлебали уху втроём, с новой поварихой, из одной миски.

—             

Семён себе бабу завёл? — тихонько спросил Гордон у Ганса.

—

Наташу? В Севске венчаться собираются. Вдова, беженка с двумя детьми. А баба добрая. Не вертихвостка. И повариха отменная,

ответил Фишер.

Гордон ещё раз посмотрел на Остапенко. Мальчик с такой ла­ской прижимался к этому медведю, что Патрик на секунду позавидо­вал.

Лефорт не ошибся. Царь принял Гордона милостиво. Пожаловал в генерал-майоры, назначил комендантом Киева и долго, тихим голо­сом втолковывал, как важно возвести там совершенно неприступные укрепления. Патрика подмывало пояснить государю, что не столько укрепления, сколько отважные и умелые защитники делают крепость неприступной. Да ведь с государем не спорят!

А челобитную об офицерах Феодор Алексеевич принял благо­склонно, да и потери Гордона в деньгах и имуществе обещал возме­стить. Так что Рождество полковник встречал уже в Киеве и в первый раз за много лет пошёл на рождественскую мессу в католический ко­стёл. В Москву патеров не пускали.

На Подоле господа офицеры выстроили целый рядок рубленых изб: рядом Куницин, Остапенко, Фишер, а уж полковник и Лефорт по­строились наверху, на Крещатике.

Патрик Гордон служил России долго. Был начальником штаба у князя Василия Голицина во втором Крымском походе. И, по настоянию царевны Софьи, за сей неудачный поход государь Петр Алексеевич пожаловал его в гене­рал-аншефы. А когда царевна затеяла очередной бунт супротив государя, именно Гордон привёл в Троицу иноземные полки, после чего стрельцам оста­лось только сдаваться.