Валерий поравнялся с парнем и только тут обратил внимание, что это негр. Парень хмуро глядел большими навыкате глазами. Валерий взял у негра газету, показал пальцем в фотографию, на которой боксер был изображен крупным планом, потом ткнул себя в грудь.

– Это – я… я… Рокотов… Понимаешь? Русский боксер.

Негр недовольно глянул на странного белого, посмотрел на снимок, снова перевел глаза, и его пухлые губы расплылись в дружеской улыбке, обнажая белые зубы.

– О! Боксер! – он узнал Рокотова.

Взяв шариковую ручку, Валерий на газете нарисовал волнистые линии и латинскими буквами написал «Темза». Негр понимающе закивал:

– Темза… Темза! – и рукой изобразил волны.

Рокотов быстро набросал контуры парохода. Негр снова закивал. Тогда Валерий показал беспомощно развел руками:

– Заблудился… Понимаешь?

Но вот этого негр не понимал. Он преданно смотрел большими навыкате глазами и беспомощно пожимал плечами. Валерий дважды принимался объяснять все сначала, и наконец негр понял.

Рокотов обрадованно заговорил:

– Друг, выручай… Темза! Порт!..

Тот все больше хмурился.

Надо выручать хорошего русского боксера, который привел на банкет жену знаменитого Джефферсона и посадил ее рядом с белыми. Об этом сегодня говорит весь город, об этом пишут газеты, одни со злобой, другие с восхищением. Нет, Том сделает все, чтобы русский парень вовремя попал на теплоход!

Он подбежал к автофургону, в котором перевозят продукты, и, яростно жестикулируя, стал что-то говорить водителю. Тот сначала недоуменно таращил на негра глаза, потом сразу оживился.

Негр вернулся и взял Рокотова за рукав, приглашая его следовать за собой. Валерий повиновался. Шофер автофургона – белобрысый, полнолицый, крупного телосложения англичанин – распахнул дверцу кабины.

– Спасибо! – сказал Рокотов, и негр помахал рукой.

Водитель автофургона дружески хлопнул Рокотова по плечу, лукаво подмигнул светлыми глазами и включил скорость. Через полчаса они были в порту…

Вечером, когда теплоход «Узбекистан» бороздил волны, а Валерий в который уже раз рассказывал о своих злоключениях, в каюту пришел радист и протянул Миклашевскому радиограмму. Тренер взял лист и, пробежав глазами текст, прочел вслух: «Мэр города и Федерация бокса приносят господину Рокотову свои самые искренние извинения. Полиция принимает меры, чтобы ликвидировать группу уголовных преступников, которые пытались ограбить русского боксера. Мы надеемся, что неприятный инцидент не повлияет на нашу сердечную дружбу. Желаем счастливого плавания».

Валерий только зло сплюнул в ответ…

Глава седьмая

Валерий родился и вырос в Донецке, в семье потомственного шахтера. Отца своего он не помнил, но из рассказов матери, бабушки и многочисленной родни знал, что в конце февраля сорок четвертого его отец, старший лейтенант Константин Рокотов, возвращаясь из госпиталя в действующую армию, восемь дней гостил дома. Валерке тогда было чуть больше года. Отец привез в подарок сыну трофейную высокую белую коляску с витой никелированной ручкой, за которую потом, даже спустя много лет, матери предлагали большие деньги, но она, несмотря на отчаянную бедность, не рассталась с ней. Коляска и сейчас стоит в горнице рядом с зеркальным шифоньером, купленным Валерием на первое офицерское жалованье. В коляске лежат до боли знакомые игрушки – тоже подарок отца – он тогда, к неудовольствию бабушки и матери, истратил на них чуть ли не четверть своей фронтовой зарплаты. Больше игрушек Валерке никто и никогда не покупал, в трудные и голодные послевоенный годы родственникам было не до игрушек, а вдове-матери и тем более, она еле сводила концы с концами.

О тех счастливых восьми днях, когда отец был дома, напоминают фотографии, которые бережно хранятся в старом толстенном альбоме, оклеенном выцветшим синим бархатом. На всех снимках – групповых, семейных – отец сфотографирован вместе с сыном. Мать и бабушка не раз рассказывали, что отец все свободные минуты проводил с Валеркой, таскал его на руках, учил ходить, а однажды, подвыпив, напугал всех – сунул в руки ребенка тяжелый пистолет и показывал, как нажимать на курок. Ничего такого Валерий, конечно, не помнил, но часто, всматриваясь в поблекшие от времени фотографии, смутно ощущал своей щекой жесткое сукно командирской шинели, словно не тогда, а именно сейчас сидит он на коленях отца перед объективом фотоаппарата.

В те дни война уже близилась к победному концу, и фронтовик Рокотов мечтал, когда снова возьмет в руки отбойный молоток и забросит опостылевший автомат. Но восстанавливали шахту уже без отца. Дядя Афанасий, который и сейчас работает бригадиром, показывал Валерию, когда тот подрос и научился читать, отцовские письма, присланные ему с фронта. Врезались в память строчки из одного такого письма: «…Ненависть к врагу велика, но тоска по дому, по забою спать не дает. Иногда бьешь из пулемета, он дрожит в руках, так знакомо дрожит, как будто снова я в шахте сжимаю отбойный молоток…»

Когда Валерию исполнилось шестнадцать лет, он не задумываясь пошел устраиваться на шахту. К тому времени Валерий уже умел хорошо ездить на мотоцикле и прилично водить машину, успешно участвовал в юношеских соревнованиях по фигурному вождению мотоцикла, а инструктор областного автомотоклуба Иван Степанович прочил ему блестящую спортивную карьеру гонщика и настаивал, чтобы он шел работать на автобазу. Однако Валерия тянула к себе шахта, он хотел идти по пути отца. Дядя Афанасий взял парня в свою знаменитую на весь Донбасс бригаду, но только с условием: учебу не бросать! Валерию пришлось записаться в школу рабочей молодежи.

Год спустя молодой шахтер познакомился с боксом и понял преимущество техники над грубой силой. Знакомство произошло банально. В летний субботний вечер. В тот день шахтеры получили зарплату, и Валерий, не желая отставать от старшего поколения, сидел в душной и грязной закусочной, пил модную тогда «кровавую мэри» – водку с томатным соком и слушал воспоминания бывалых горняков, ветеранов шахты. Друг Федька Холод – он был старше на год – предложил «прошвырнуться» на танцульки.

Танцевать как следует Валерий не умел, только начинал осваивать примитивные па, однако держался на площадке нахально смело. Парни его побаивались – он был самый сильный на улице и дрался напропалую по любому пустяку.

Танцы были в полном разгаре, когда подвыпившие дружки заявились туда. На небольшом пятачке, огороженном прочной железной оградой, сотни полторы пар, медленно кружась под звуки оркестра, старательно протирали подошвы о цементный пол.

– Глянь, с твоей Катькой залетный фраер, – Валерка локтем толкнул друга. – Она так и липнет к нему.

Федька насупился. Он был неравнодушен к Катерине, преследовал ее всюду, навязчиво предлагая свою дружбу. Но девушка оказалась с характером и холодно отсекала его ухаживания. Пара проплыла мимо. Федька состроил страшную рожу и показал Катерине кулак. Но та, нарочно не замечая Федьку, смотрела куда-то в сторону. Ее партнер – незнакомый высокий парень – что-то шептал на ухо, и она улыбалась.

– Тряхнем стилягу? – предложил Валерий, хотя, если бы его спросили, почему назвал парня фраером и стилягой, он навряд ли ответил, ибо у того ничего стиляжьего ни в поведении, ни в одежде не чувствовалось.

– В антракте, – ответил Федька и двинулся к выходу. В антракте Холод взял цепкими пальцами парня за руку.

– Идем, потолковать надо…

В глухой темной аллее парень насмешливо спросил:

– Двое? Или еще есть? Так давайте сразу.

– Небось мы и вдвоем тебя разделаем! – Федька смачно выругался и широко размахнулся. – Держись!

Парень не дрогнул, не попятился, а как-то странно пружинисто присел, и Федька промахнулся. Парень выпрямился и, совсем не размахиваясь, от себя, как ребята говорили «с тычка», ударил Федьку. Со стороны такой удар показался бы не очень сильным, но Холод нелепо взмахнул руками и плюхнулся спиной в колючие, остриженные под ежик кусты.