— Джей? — снова позвал он.

И тут рядом с ним миллион тихих голосов и миллион теней слились воедино.

— Жиль, черт тебя побери! — воскликнул Джон Джозеф, охваченный внезапной яростью. — Почему ты плачешь? Ты что, не можешь ничему порадоваться? Я завтра женюсь… уже сегодня. В Саттон снова вернется счастье. Что с тобой происходит?

На стенах бешено заплясали тени, когда хозяин саттонского замка подался вперед в поисках давно погибшего шута Жиля, который служил сэру Ричарду и умер от рака. Потом Джон Джозеф заметил что-то на стене. Он подошел ближе и увидел, что это маленькая, грубо написанная картина. На ней был изображен Иоанн Креститель со спутанными волосами, безумными глазами, наполовину нагой и погруженный до пояса в серо-зеленые воды реки. Рядом с ним стоял Христос, изображенный в нетрадиционной манере: черноволосый, черноглазый юный проповедник.

Но Джона Джозефа поразила вовсе не чересчур реалистичная манера художника. Нет, его внимание приковали к себе два пятна на картине, там, где облупилась краска. Джон Джозеф вспомнил, что произошло двенадцать лет назад. Он сидел в библиотеке замка и услышал голос, заговоривший с ним из темноты: «Ты знаешь легенду о портрете сэра Ричарда Уэстона?». Он ответил, что не знает, и тогда голос сказал: «Он висит в Длинной Галерее. На нем изображен Иоанн, крестящий Христа».

Сердце Джона Джозефа бешено заколотилось. Он оторвал кусок плитки от алтаря и набросился на полуистлевший холст. Краска отваливалась крупными сырыми хлопьями. За слоем краски Джон Джозеф различил черный фон. Он начал скрести сильнее, подняв канделябр высоко над головой. И вот наконец он увидел его — портрет человека в черном, с гривой седых волос, с широко расставленными глазами.

И тут, к своему ужасу, он заметил, что из этих глаз катятся слезы. Он потрогал портрет пальцем, лизнул его и ощутил вкус соли на языке.

— Господи! — воскликнул Джон Джозеф. — Господи! Что это?!

Он забился в угол, прижав, колени к подбородку и дико вытаращив глаза. Он пытался вспомнить продолжение того жуткого разговора, после которого смерть обернулась птицей, как и положено в сказках.

И он вспомнил: дата. 17 мая — это и есть тот день, когда плачет портрет сэра Ричарда Уэстона. По ужасному совпадению, Джон Джозеф выбрал для своей свадьбы с Горацией Уолдгрейв самый черный день в истории замка Саттон. Джон Джозеф привалился спиной к стене и зарыдал. Начинался день его свадьбы.

Джекдо проснулся внезапно, как только первый луч солнца коснулся серых лондонских небес. Сначала он не мог понять, где находится. Потом все вспомнил.

Телега, опрокинувшаяся у него перед носом на дороге к вокзалу Ватерлоо; бочки, рассыпавшиеся в грязи; опоздание на поезд.

Но яснее всего ему вспомнился сон, который он видел этой ночью: прощание с чародеями из рода Гейджа, потомками Гарнета, так и не познавшего магии, но породившего дочь и сыновей-близнецов, осенявших мир своей мудростью в течение почти целого столетия.

Джекдо пошарил под подушкой. Как он и ожидал, зеленый шарик лежал там. Сон был слишком реальным, слишком ощутимым, чтобы оказаться простой грезой. Джекдо улыбнулся, встал с постели и положил шарик в сумку. Поместить его в футляр рядом с кисточкой для бритья вовсе не казалось кощунством: так бесценный подарок будет покоиться в надежном месте.

Умывшись и соскоблив с подбородка щетину, Джекдо натянул мундир и, оплатив гостиничный счет, поспешил на станцию. Поезд на Уокинг уже вовсю пыхтел и шипел у платформы, как огнедышащий Элджернон Хикс. Джекдо вскочил на подножку, и через несколько минут поезд уже ехал за пределами Лондона. Дальше все было просто. Кэб доставил его из Уокинга прямиком к воротам замка Саттон.

Когда ворота распахнулись перед экипажем, было еще только полдевятого утра. Небо грозило разразиться дождем, но пока еще сдерживало свои намерения.

И, как всегда после долгой разлуки, замок Саттон застал Джекдо врасплох. Сегодня Саттон выглядел свежим и умытым, словно его построили всего лет пятьдесят назад. На камнях над дверью, омытых вчерашним ливнем, сверкали инициалы Ричарда Уэстона, а рядом с ними — бочка, символ рода Уэстонов.

Когда старик Блэнчард, некогда служивший форейтором у мистера Уэбб Уэстона-старшего, распахнул двери Центрального Входа, Джекдо бросилась в глаза перемена, произошедшая с Большим Залом. Это унылое место, столько лет остававшееся заброшенным и забытым, теперь словно расцвело. Три больших стола, установленных на помосты для свадебного пира, украшали букеты цветов. Незабудки, васильки и какие-то другие синие цветы, названия которых Джекдо не знал, оплетали свежие побеги плюща. Кто-то приложил много сил, чтобы сделать обеденную залу сэра Ричарда Уэстона такой же прекрасной, какой она была в те дни, когда Фрэнсис, первый наследник саттонского поместья, играл свадьбу со своей возлюбленной.

И вот майор Джон Уордлоу сделал шаг и ступил в эту залу, ощущая незримое присутствие всех женихов и невест, что побывали когда-либо прежде в этом месте. Сколько свадеб, сколько брачных ночей, сколько зачатий и рождений повидал Саттон за свою долгую, чудесную историю? Магический дар Джекдо вселил в него частицу того давно забытого счастья, и гость поспешил вверх по Западной Лестнице с криками:

— Джон Джозеф! Джон Джозеф! Я приехал! Это Джекдо!

В дверном проеме появился его друг, облаченный в форму капитана 3-го полка легкой драгунской кавалерии Его Императорского Величества австрийского императора, с крестом рыцаря Мальтийского Ордена, висевшим на ленте вокруг шеи. Джон Джозеф воскликнул:

— Джекдо! Слава Богу, ты приехал!

Между ними сразу же установилось полное взаимопонимание: с первого же взгляда друг на друга им вспомнились их детская дружба, их давние беседы. Джон Джозеф без малейших колебаний прямо спросил:

— Ты понял, что это за дата?

И Джекдо ответил:

— Да.

— Как же это могло случиться со мной?

— Значит, так тому и быть.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что говорю, — Джекдо добрался до верхней ступеньки и встал рядом с другом. — Это случайность, совпадение, ошибка. Ты должен относиться к этому именно так.

— Но, Джекдо… мой старый, добрый друг, как же так?.. Это ведь случилось. Меня угораздило выбрать именно этот проклятый день.

— Джон Джозеф, положись на судьбу. Своими мрачными мыслями ты только усугубишь ситуацию.

Капитан наконец улыбнулся:

— Ты прав… как всегда.

— Значит, мы едем в церковь святого Николая?

— Да. Горация ждет нас с гостями у церкви в десять часов.

— Горация? — повторил Джекдо, и в глубине его сверкающих глаз притаилась грусть.

В старой церкви было очень тихо и спокойно. Все благовония, воскурявшиеся здесь на протяжении трех столетий, казалось, слились в единый благостный аромат, возвышавший чувства тех, кто переступал порог Дома Господня. Даже старый дядюшка Уильям (теперь он был графом Уолдгрейв, поскольку Джордж умер, не оставив потомства) только тихо кивал в ответ своим мыслям, а Томас Монингтон настроился на благодушный и веселый лад.

Все были готовы: жених и шафер, одетые с иголочки, подруга невесты с сияющими глазами, почтенный Уильям Пирсон, уже держащий наготове молитвенник. Все ждали только момента, когда прибудет леди Горация Уолдгрейв в сопровождении своего отчима, мистера Хикса.

Величественные низкие звуки органа, придававшие атмосфере особую торжественность, внезапно сменились одинокой, ясной, высокой нотой; ей вторил жизнерадостный перезвон колоколов на колокольне.

— Она здесь, — громко зашептали все.

На ступенях церкви тоже послышались голоса. Викарий спросил: «Пора?» Ида Энн прощебетала: «Ты чудесно выглядишь». Заиграла другая музыка.

Джекдо, безусловно, все знал. Еще не повернув головы, он знал, что судьба свершила неизбежный поворот, и у него за спиной стоит в шелестящем атласе и шелковой фате под фамильной диадемой Горация Уолдгрейв, которую он любил всю жизнь.

Когда он наконец обернулся, то же сделал и Джон Джозеф. Они оба стояли молча и смотрели на невесту, которая медленно шла по проходу, держа за руку отчима и скромно, без всякого выражения, глядела себе под ноги.