Он взглянул на Маргарет лучистыми глазами, в которых светилась любовь.

Миссис Тревельян тихонько рассмеялась:

— Что ж, сюда идет лорд Дэйви. Как вы себя чувствуете, милорд? Я как раз говорила нашему юному другу, как приятно устроить такой праздник под открытым небом.

Лорд Дэйви, семидесятилетний старик с лицом, как у моржа, отрывисто рассмеялся, обнажив редкие зубы, неровные, словно горная гряда. Но голос его оказался масляным и вкрадчивым, когда он произнес:

— Думаю, это превосходно, дорогая моя. Вы не могли бы организовать такой же раут для меня? Мне вскоре будет необходимо встретиться с членами городского магистрата, а с тех пор, как умерла моя возлюбленная жена, у меня душа не лежит к таким вечеринкам.

Маргарет присела в легком реверансе:

— С удовольствием, лорд Дэйви. На какой день вы намечаете это собрание?

Лорд предложил ей опереться на его руку:

— Давайте пройдемся вместе, миссис Тревельян, и я все вам расскажу. Всего хорошего, Уэбб Уэстон.

Старик приподнял шелковую шляпу. Джону Джозефу оставалось только смотреть на эту сцену в немой ярости; он не мог ничего поделать. Маргарет сделала еще один реверанс:

— Всего хорошего, Джон Джозеф.

— Миссис Тревельян…

— Да?

— Могу ли я побеседовать с вами позже?

Она обернулась через плечо и бросила в ответ:

— Боюсь, я буду слегка уставшей. Если не трудно, зайдите ко мне завтра.

Джон Джозеф щелкнул каблуками, резко поклонился и подошел к ближайшему столику. Некоторое время он сидел неподвижно, подперев рукой подбородок.

— Хочешь чаю? — спросила его невесть откуда появившаяся Кловерелла. — Я прислуживаю гостям в этой части сада.

— Она все организовала, как военные маневры, — с горечью заметил Джон Джозеф.

Кловерелла проследила за его взглядом, провожавшим Маргарет, которая снова почти преступила границы траура, надев бледно-лиловую кружевную юбку, и теперь шла под розовым зонтиком, опираясь на руку лорда Дэйви.

— Я сказала бы, что она по-своему очень умна.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что сказала, — улыбнулась Кловерелла, и ее зубы цвета слоновой кости сверкнули на загорелом лице.

— Кловерелла, ты думаешь, что…

— Я ничего не думаю, Джон Джозеф, кроме того, что ты расклеился, и тебе надо встряхнуться. Будь я мужчиной, я бы тебе задала трепку.

— Не говорите со мной так, мисс. Вы здесь всего лишь служанка — и внебрачная дочь старика Блэнчарда. Не забывайте об этом.

Кловерелла поднесла руку к лицу и разрыдалась. До сих пор Джон Джозеф ни разу не видел, чтобы это забавное маленькое существо плакало, — но сейчас слезы так и катились у нее по щекам.

— Ты просто свинья, если можешь говорить мне такие вещи. Я всегда старалась быть тебе хорошим супругом, но теперь, клянусь тебе, этому пришел конец. Я тебя заколдую, вот увидишь. Ты заслуживаешь всего, что с тобой происходит, Джон Джозеф!

— Кловерелла, я виноват…

Но она уже убежала, вцепившись в серебряный поднос; шапочка сбилась ей на глаза, волосы растрепались.

Совсем отчаявшийся молодой человек заметил издали, что к нему приближаются чем-то взволнованные сестры; Мэри, несмотря на всю торжественность праздника, даже перешла на бег.

— Джон Джозеф, — крикнула она ему, — ты никогда не угадаешь, что произошло.

Он заставил себя улыбнуться:

— И что же?

— Эйми только что пришла из Дома Помоны и принесла записку. К нам приехали генерал и миссис Уордлоу со всеми тремя детьми, и папа просит миссис Тревельян позволить им присоединиться к празднику. Джон Джозеф, представь себе — Джекдо приехал!

Мэри залилась краской.

— Не надо так волноваться. Миссис Тревельян может отказать, и тогда всем нам придется отправляться домой.

— Ну и пусть. Я счастлива, что снова смогу увидеться с ним.

Издали было видно, как мистер Уэбб Уэстон кивает миссис Тревельян, а та, все еще держа под руку лорда Дэйви, улыбается и кивает в ответ.

— Она согласилась, — сказала Кэролайн, подмигнув сестре. — Ну, Мэри, этот праздник словно нарочно устроен для тебя.

Вдали духовой оркестр наигрывал мелодию «Зеленых рукавов», и Матильда тоном примерной школьницы произнесла:

— Это написал Генрих VIII для Анны Болейн, — во всяком случае, так говорят. Подумать только, что она ходила по тем же лужайкам, что и мы сейчас!

Никто не ответил ей, потому что сестры и брат, каждый по-своему, задумались над этими словами.

— Как ты думаешь, она и в самом деле была злой? — наконец спросила Мэри.

— Нет, — ответила Кэролайн. — Я думаю, что король отвернулся от нее, потому что она не могла родить сына.

— Но наш предок, Фрэнсис Уэстон, — хотя предком назвать его трудно… ему же отрубили голову из-за нее.

— Наверное, он любил ее, — сказал Джон Джозеф. — Может быть, он обожал ее настолько, что с радостью взошел за нее на эшафот.

Кэролайн строго взглянула на него из-под темных бровей:

— Я так не думаю. Мне кажется, что он любил Роузи, свою жену. По-моему, Фрэнсис был просто неуклюжим кавалером, попавшимся в огромную черную паутину Генриха VIII.

Мэри вздрогнула:

— Как это ужасно звучит.

— Я думаю, что это и было ужасно. Тогда были темные, страшные времена. Но, в конце концов, даже времена ни о чем не говорят, — Кэролайн бросила взгляд на миссис Тревельян, стоявшую в отдалении, а затем посмотрела на брата. — Из-за хорошенькой женщины мужчина может превратиться в круглого болвана и в нашем веке.

Джон Джозеф хотел было дать ей отпор, но Кэролайн уже невинно глядела по сторонам, словно в ее тираде не содержалось никакого скрытого смысла.

Мэри сказала:

— Кажется, из-за дома выходит генерал Уордлоу. Это ведь он?

Матильда прищурила свои светло-коричневые глаза:

— О да, это он. А вот миссис Уордлоу. О Боже, неужели эти офицеры — Джекдо и Роб?!

Так оно и было. В великолепных форменных мундирах королевской драгунской гвардии и 9-го уланского полка Роберт и Джон Уордлоу, — старший брат был выше младшего почти на фут, — красовались среди толпы гостей.

— О Боже, — воскликнула миссис Уэбб Уэстон.

Братья-офицеры сейчас были как раз в таком возрасте, когда течение времени не способно принести ничего, кроме нового очарования. При взгляде на Джекдо и Роба невозможно было даже подумать о дряхлеющей плоти, редеющих волосах, округляющемся животе и шаркающей походке. Братья стояли у дверей особняка, поглядывая по сторонам с видом победителей, и повсюду, куда падал их взгляд, таяли и трепетали женские сердца.

Джон Джозеф в глубине души чувствовал обиду на самого себя, на свою несложившуюся судьбу. У него вызывала отвращение мысль о том, что его семья, некогда великая и славная, оказалась вынужденной отречься от старинного наследства и ютилась теперь в маленьком домике. Еще ужаснее для молодого человека было то, что его собственное будущее оставалось неопределенным: впереди он не видел ничего, кроме унылой жизни управляющего, сводившейся к сбору арендной платы и борьбе с должниками. Но горше и унизительнее всего для Джона Джозефа была его зависимость от Маргарет Тревельян. Он мучительно желал стряхнуть с себя это наваждение, которое овладело его душой, — наваждение, что зовется любовью.

Итак, взглянув на своих старых друзей — Джекдо и его брата Роба, Джон Джозеф, вопреки своей былой привязанности к ним, теперь почувствовал зависть и желание их унизить. Поэтому он шел здороваться с ними не спеша, пропустив вперед радостных сестер.

Он увидел, как Кэролайн бросилась Джекдо в объятия и как Джекдо пристально смотрит на него поверх головы Кэролайн своими сияющими глазами.

«О Боже, — пронеслось в голове у Джона Джозефа, — этот негодяй читает мои мысли».

Но ему все же удалось с улыбкой пожать руку Джекдо.

— Джекдо, какой приятный сюрприз. Роб, я так рад. Вы в отпуске? — произнес он.

— Да. Мы вместе были в колонии на мысе Доброй Надежды…

— Война с кафрами?

— Да. И нас ненадолго отпустили.