— Относится, — весело ответил Джекдо. — Это — одно из моих предсказаний.

Джон Джозеф взглянул на него с внезапным любопытством:

— Ну да? И что же со мной случится?

— Я скажу тебе позже, наедине.

Матильда, плотнее закутавшись в свою коричневую шаль, спросила:

— Ты сможешь предсказать будущее нам всем, Джекдо?

— Не сегодня. Но я могу приехать к вам завтра. Мы остановились неподалеку.

— О, пожалуйста, — Мэри ответила, пожалуй, чересчур поспешно. Ей было уже двадцать лет, и она ужасно хотела выйти замуж, а при встрече с Джекдо ее чувства к нему вспыхнули с новой силой.

— Так к тебе вернулся твой дар? — медленно и почти неохотно спросил Джон Джозеф.

— Я не знаю. Иногда мне кажется, что да, а иногда — нет. Во всяком случае, я больше не боюсь его так, как раньше.

— А что означает птица, влетевшая в комнату и оказавшаяся в ловушке?

— Птица — это смерть, — сказал Джекдо. — Так говорят все народные предания.

После обеда, когда дамы удалились, а генерал и мистер Уэбб Уэстон принялись заваливать Роба вопросами о войне с кафрами, Джон Джозеф и Джекдо выскользнули из дома в летнюю ночь, чтобы продолжить разговор.

Они вдыхали густые ароматы трав, а в ветвях груши у них над головой заливался трелями соловей.

— Я видел птицу в Саттоне, — сказал Джон Джозеф. — Я спал. Мне почудилась какая-то фигура в плаще, предостерегающая меня. Но когда я проснулся, то увидел черного дрозда. Как ты думаешь, что все это значит?

— Я думаю, что ты должен убираться отсюда, — Джекдо кивнул в сторону поместья. — Она опасна, Джон Джозеф. Она не та, за кого себя выдаст. Впрочем, ты это и сам знаешь.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Если ты спросишь меня, люблю ли я миссис Тревельян, то я отвечу — да. Если бы она согласилась, я бы женился на ней завтра же.

— Но она не соглашается, — сказал Джекдо.

— Нет, она говорит, что я для нее слишком молод.

— Слишком молод — или слишком беден, — шепотом ответил Джекдо.

— Что ты говоришь?

— Ничего особенного. Знаешь, Джон Джозеф, я хотел бы сейчас прогуляться по парку. Я приеду к вам завтра.

Он ослабил тугой воротничок мундира, сел в седло и медленным шагом поехал прочь, по горло сытый безнадежным любовным приключением своего друга. Но не успел он отъехать и нескольких ярдов, как из ароматной ночной тьмы до него донесся знакомый шепот:

— Добрый вечер, Джекдо.

Он обернулся и увидел Кловереллу, дерзко улыбавшуюся и освещенную кокетливой луной.

— Ну, здравствуй, кузина, — сказал он. — Как ты поживала, пока я был на войне?

— На редкость отвратительно, — Кловерелла шла рядом с ним. — Я два года прожила бок о бок с миссис Тревельян, а этого хватит, чтобы свести в могилу кого угодно.

— Я вижу, она поймала Джона Джозефа на крючок.

— Как мы и предчувствовали.

— Да. Впрочем, для этого не надо было быть ясновидящими.

Кловерелла рассмеялась и сказала:

— Мне надоел Джон Джозеф. Пускай теперь сам спасает свою душу. Меня больше интересуют твои дела. Ты уже стал настоящим мужчиной?

— Надеюсь, что да. Все-таки я провел два года в армии.

— Я не это имею в виду.

Теперь Кловерелла плясала перед ним на дорожке в лунном свете.

— Ты что-нибудь знаешь о шуте Жиле? — спросил Джекдо.

— Призраке в часовне?

— Да. Мы его слышали в тот вечер, когда нашли Сэма Клоппера

— Я помню.

— Он умер здесь, в лесу. И никто не видел его тела, кроме — во всяком случае, так говорят, — бедняги Мэттью Бэнистера, который бежал из замка, когда узнал правду о Сибилле Гейдж.

— Я об этом почти ничего не знаю.

— Я знаю только слухи, но говорят, что Мэлиор Мэри — та, которая была старой девой и оставила Саттон в наследство дедушке Джона Джозефа, — была без ума влюблена в него. А потом она влюбилась в последнего из Стюартов.

— Все это кажется таким сложным и запутанным.

— Так оно и было. Но так или иначе, она приложила руку к уничтожению Саттона.

Они ушли достаточно далеко от дома, и из-за деревьев их уже нельзя было разглядеть. Внезапно, каким-то необъяснимым образом, до них донесся звенящий колокольчиком смех миссис Тревельян.

— Никто здесь уже ничего не сможет исправить, — сказала Кловерелла. — Ни чужаки, ни наследники.

— Ты права.

— Замок проклят прочно и надежно.

— Это не вызывает сомнений.

Они остановились, глядя на особняк, залитый светом луны.

— Я хочу немного поколдовать, — произнесла Кловерелла. — Мне надо пойти поговорить с хранителями, которых так любил шут Жиль.

— Хранителями?

— Это феи, которые присматривают за семьями. Пойдем со мной.

Дразнящий, неверный лунный свет пробуждал в Джекдо какие-то странные, неведомые доселе чувства.

— Хорошо, — сказал он. — Почему бы и нет?

— Ты — настоящий потомок мастера Захарии!

Внезапно Кловерелла оказалась очень близко к нему, ее смуглая щека почти касалась его лица. Она снова засмеялась.

— Ты и в самом деле хорошенькая, — сказал Джекдо.

— Хочешь поцеловать меня — как кузину?

— Нет.

— Нет?

— Не как кузину. Дай мне свои губы так, как ты давала их другим возлюбленным.

— Каким другим возлюбленным?

— Ты прекрасно знаешь! Джону Джозефу и всем другим.

— Ты уверен?

— Да.

И тогда Кловерелла поцеловала его, раскрыв губы и лаская его рот своим язычком, порхающим, словно мотылек.

— Ты будешь моей, Кловерелла?

— Здесь, при свете луны?

— Да, здесь.

— Рядом с замком?

— Ну, пожалуй, да, — сказал Джекдо и рассмеялся, — только надо как следует спрятаться под деревом.

И с этими словами потомки побочного сына герцога Норфолкского удалились в чащу, обняв друг друга за плечи и улыбаясь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В море, в четверти мили от берега, лежал туман, белый, как яичная скорлупа. Пассажиры, взбиравшиеся на борт судна, с ужасом вглядывались в эту непроницаемую пелену и с тоской оборачивались назад, на могучие меловые утесы, которые означали для них Англию, надежность и спокойствие. Среди этих пассажиров, кутавшихся в шали, пледы и военные плащи, едва ли нашелся бы такой, у кого мысль о предстоящем плавании не вызывала отвращения.

Но несмотря на тоску по дому, настигшую путешественников еще до отправления в путь, они поднимались по трапу один за другим, и топот бесчисленных ног почти заглушал шум машин, которые выпускали пар, готовясь перевезти свой груз через Ла-Манш во Францию.

Облокотясь на поручни, Джон Джозеф Уэбб Уэстон — на удивление красивый молодой человек двадцати двух лет от роду, перед которым открывались в жизни новые, манящие возможности, — тем не менее на секунду задумался, о том, чтобы прямо сейчас броситься за борт и размозжить голову о камень гранитного причала. А его сестра Мэри, стоявшая рядом с ним, как это ни удивительно, всхлипывала в голос и утирала слезы, несмотря на то, что ей только недавно исполнилось двадцать лет и у нее была полная, красивая грудь и замечательно добрый характер.

Когда пароход отчалил, машины зафыркали и затарахтели, люди на берегу замахали платочками и шляпами, а пассажиры принялись громко кричать слова прощания, пока все звуки не поглотил густой туман, — брат и сестра бросились друг другу в объятия и заплакали.

— Она потеряна для меня, — сказал Джон Джозеф.

Но Мэри не слышала его. Она зарылась лицом в его плащ и бормотала:

— Джекдо. О, Джекдо.

Брат и сестра оставили позади Англию, Саттон и всю ту боль, которую замок уже успел причинить им за их недолгую жизнь.

Три недели назад они смотрели с задней скамьи церкви Святой Троицы в Гилдфорде — Джон Джозеф был весь в черном и угрюм, словно ворон, — как миссис Тревельян, с головы до ног одетая в фиолетовый атлас, обвенчалась с лордом Дэйви. Выходя из церкви, она не посмотрела на Джона Джозефа и его сестру; она держала под руку жениха и шла прямо к карете. Но все же на мгновение, когда Джон Джозеф сорвал с головы шляпу и громко воскликнул: «Благослови, Господи, жениха!» — Маргарет встретилась с ним глазами.