мной что-нибудь». И возможно получилось так потому, что хотя внешне Жора был для

меня, как и подобает психоаналитику – загадочной личностью, интуитивно я чувствовал,

что ему самому интересны не столько символы и психоаналитические концепции, сколько

сама Жизнь. Так что, знал он сам о том или нет, но, по сути, учил он меня исследовать

Жизнь, только думали мы при этом, что психоанализом занимаемся…

После мы встречались еще пару раз, уже через несколько лет. Помню, как в 1991 году,

когда я учился на психолога в Университете, я приехал в Бехтеревку

(Психоневрологический институт им. Бехтерева) на какой-то семинар. Жора работал в

Бехтеревке, мы не виделись уже лет пять, и я решил перед семинаром зайти к нему на

отделение. Я был переполнен восторженной гордостью, предвкушая его реакцию на то,

что я стал психологом. – «Ну, вот мы и коллеги», – протягивая руку, сказал я нарочито

небрежно, стараясь не показать никаких эмоций. Жора как-то очень внимательно

посмотрел на меня поверх очков, затем тихо и совершенно серьезно произнес: - «Вот

сейчас позвольте действительно выразить вам свое сочувствие, которое гораздо больше

теперь, чем когда вы были пациентом и мучались какими-то там надуманными

проблемами». Понадобилось года три, чтобы осознать глубину этой фразы, хотя и тогда,

признаюсь, она меня озадачила, и я даже не нашелся, что и сказать для продолжения

беседы.

С Бурковским у нас была договоренность, что вместе мы работаем ровно девять

месяцев. По окончании этого срока я спросил, нет ли каких-нибудь групп, где люди

занимались бы чем-то похожим на психоанализ, но не по одному, а вместе. Он

посоветовал мне обратиться к Александру Эткинду – молодому психологу, набиравшему

как раз в то время какую-то группу. Через три или четыре месяца я уже постигал, под его

руководством, групповые процессы и их отражение в моем сознании. Эткинд был тогда

выразителем революционных, по отношению к «застойной» советской психологии,

взглядов. Это, по слухам, послужило поводом для каких-то скандалов в Бехтеревском

институте, где он, как и Бурковский работал и откуда, после этих скандалов его не то

уволили, не то он сам ушел. Не знаю, как там было на самом деле, но слухи такие ходили.

Сейчас Эткинд – солидный ученый, авторитет в области психоанализа и

психоаналитической философии, я не знаю, – сохранил ли он те качества энтузиазма и

подвижничества, которые мы – участники его группы в 1986 году чувствовали, и чем, в

частности я от него заразился. Если попытаться описать то, чему я у него научился в двух

словах, - то, во-первых, - это некое настроение неуспокоенности, пробуждающее жажду

поиска и действия, а во-вторых – осознание, что кроме меня самого никто и никогда за

7

меня ничего не решит (это трудно переоценить, – иллюзия, что кто-то за тебя должен что-

то сделать или что все должно произойти само собой, неким чудесным образом, – одна из

самых стойких человеческих бед). Научение это, как и в случае с Бурковским, не было

прямым, - по форме мы занимались в психоаналитически ориентированной группе,

которая для конспирации называлась «группой общения» при одном из Домов Культуры.

В групповом процессе ощущался аромат таинственности и «подпольности»

происходящего и это было дополнительным стимулом для вдохновения. Был в нашем

взаимодействии еще ряд важных моментов, которые я не буду называть просто потому,

что они потребуют длительных и пространных объяснений, в которые мне очень не

хочется пускаться.

Скажу лишь о результате: очень многие факторы, сведенные вместе Александром

Марковичем (скорее всего – неосознанно, хотя может я и ошибаюсь), и создали почву для

«магического» научения тем двум простым и очень важным вещам. Жизнь и я сам стали

для меня еще более интересны, причем интересны непосредственно. Обычно человек все

равно занимается только этими двумя вещами - Жизнью и собой, но опосредованно –

через какой-то вспомогательный интерес, связанный с работой, межличностными

взаимоотношениями, в конце концов, через ту же психологию, экстрасенсорику, магию

или религию. Проявление непосредственного интереса – редкость; этому невозможно

научить при помощи психологических методик, произойти это может только при

совмещении определенных факторов, которые не вычислить умом и не выстроить

логически. Тем не менее, Бурковский, а за ним и Эткинд сделали это для меня, хотя,

может быть и не ставили сознательно таких задач.

Еще двум замечательным людям я обязан повороту моей жизни в совершенно новое

русло. И, опять таки, осознавать это я начал не сразу, ведь поворот этот происходил

плавно и медленно, в течении нескольких лет. Но основные вехи в моем новом жизненном

русле были расставлены как раз при помощи Александра Павловича Марьяненко и

Георгия Владимировича Гальдинова.

Работали они совершенно по-разному, непохожими были методы, противоположными

были стиль и манеры поведения. Вообще работали они оба очень ярко и самобытно, – я

никогда после не встречал ничего похожего. Насколько я понял из намеков Георгия

Владимировича, оба они были из одной команды и какими только вопросами в разное

время не занимались. Это были исследовательские и образовательные программы,

серьезное лечение онкологических и других больных, психотерапия. Георгий

Владимирович, на момент нашей с ним встречи, вел какие-то исследования на базе

Института Экспериментальной Медицины по изучению паранормальных явлений. Кроме

того, у этих людей были потрясающие наработки по вопросам развития личности.

Несколько лет (опять же по намекам – они не любили говорить о себе) они работали с

космонавтами, разведчиками, и другими, весьма серьезными людьми. Информация по

этим вопросам до сих пор засекречена, но тот ее срез, с которым меня знакомил, в

основном, Георгий Владимирович, и сейчас производит на меня мощное впечатление, так

что, когда кто-то начинает вдохновенно говорить о разных новомодных «грандиозных»

психотерапиях, я лишь тихонько улыбаюсь.

Итак, шел 1987 год. За три года, которые были посвящены индивидуальному и

групповому психоанализу, я существенно изменился, появилось главное – устремление к

самопознанию и самоизменению. Но я, хотя и умудрился к тому времени жениться,

оставался этаким домашним – тепличным мальчиком, которому еще очень не хватало

многих мужских и человеческих качеств. Это меня удручало, и я пробовал делать какие-то

самостоятельные усилия к изменению, которые возможно, так ни к чему бы и не привели,

если бы зов Реальности еще раз достаточно громко не напомнил о себе. Где-то в конце

зимы меня вдруг начали регулярно посещать мысли о смерти и вообще всякие

инфернальные настроения. Такое у меня было несколько раз в детстве (кстати, многим в

8

детстве знакомы подобные переживания), обычно ночью, когда перед самым засыпанием

вдруг насквозь, как ледяным ножом пронзает мысль, что вот однажды, неизбежно

наступит время когда я, тот самый единственный и неповторимый я - умру, исчезну

навсегда, никто и ничто не поможет избежать этого непостижимого и неотвратимого,

бесконечного нуля, который все равно наступит, - и бежать некуда, хоть головой о стенку

бейся. Леденящий ужас, холодный пот, мелкая дрожь, - и крикнуть бы «Помогите!», - да

что толку; в общем, - постучав часик - другой зубами, проваливаешься в зыбкий сон. Так

вот, в детстве было такое несколько раз, а тут вдруг каждую ночь стала происходить

подобная канитель. Промаялся я так пару месяцев, а потом случился в моей жизни

Александр Павлович…

Маленькая комнатка в квартире на Обводном канале. Крепкий седой бородатый