– Ладно, расскажу.

– Та-ак. Давай подбивать бабки, – сказал Чернов, озабоченно оглядываясь. – С огневой мощью нашей всё понятно. С водой тоже. А как насчёт еды? Выворачивай изнанку!

С едой было негусто – полбуханки чёрного чёрствого хлеба – бородинского, который Пухначев взял специально, поскольку знающие люди учили: за кордон бери с собою только чёрный хлеб, его нигде не выпекают, лишь в России, а если и выпекают, то он ни в какое сравнение с нашим не идет – преснятина, жмых, фанера, а не хлеб, – и сам без чёрного хлеба быстро заскучаешь и для любого посольского чина – буханка бородинского – лучший подарок, – две рыночных лепешки, припасенных Черновым, немного увядшей зелени и пара банок консервов – одна рыбная «сом в томатном соусе», другая – мясная, с мудрым названием «славянская трапеза», а на самом деле обычное жёваное мясо, большая котлета, запихнутая в жесть.

– Небогато, – покачал головой Чернов, – это нам с тобою только до обеда продержаться, а дальше?

– Дальше – зубы на полку, – легкомысленно отозвался Пухначев.

– А если желудок, как у меня, дырявый, всё время чего-нибудь требует? На войне немец пулей проткнул – чудом выжил. У меня есть ещё немного сахара и пакетик изюма.

– Изюм и у меня есть.

– Много?

– Стакан. У пацана покупал с тележки – как отмерил, так я и не раскрывал пакета.

– Тогда так, Игорь… Старший здесь – я. У тебя какое звание?

– Я в армии никогда не был.

– Неважно. Но звание-то есть?

– Есть. Старший лейтенант запаса.

– А я капитан. Как войну окончил капитаном, так с тех пор и не повышался. А сейчас вообще уже, наверное, списанный – не знаю, что там со мною сделали писари в военкомате. Но всё равно я старше.

– Я готов, – просто сказал Пухначев, поддернул сползающие под тяжестью пистолета штаны.

– Э-э, – кисло сморщился старик, лицо его стало напоминать печёный фрукт – слишком много складок, лесенок, борозд было на нём. – Разве так отвечают? Надо отвечать: «Рад стараться, вашь-родь!»

– Рад стараться!

– Значит, так. Здесь, я видел, зачем-то взрывчатку завозили… Не положена она в гостинице и вообще в городе, но то, что не положено в миру – положено на войне. Где-то тут она и запрятана, – Чернов закряхтел. – Я, грешным делом, когда пулемёт по гостинице рубанул, подумал – не попал бы этот дурак очередью во взрывчатку! Иначе все бы взлетели к небесам, а дурак с пулемётом – в первую очередь. Надо найти взрывчатку!

Пухначев не стал спрашивать, зачем нужна взрывчатка, отправился вслед за стариком на поиск. Поинтересовался только:

– Как она хоть выглядит?

– Безобидно. Мыло, завёрнутое в промасленную бумагу. Когда увидишь – ни за что не подумаешь, что это взрывчатка, но… – Чернов помотал перед собою рукой, улыбнулся и от этой его улыбки Пухначеву сделалось легче – не так страшен чёрт, как его малюют, скоро и эта сказка кончится – пройдёт немного времени, за ними приедут ребята из посольства, посадят в «бетеэр», под прикрытие брони и увезут в безопасное место. – Но не дай бог этим мылом мылиться, – сказал Чернов, – долго детали потом придётся собирать.

– А может, нам самим отправиться в посольство? – спросил Пухначев.

– На чём? На крыльях своей мечты?

– Такси поймаем.

– Ага, собаку наймём! Наши головы будут достойно украшать какой-нибудь частокол в двух кварталах отсюда. Дальше мы не уйдем.

Минут через двадцать они отыскали брикеты взрывчатки – брикетов была ровно чёртова дюжина, тринадцать пакетов, аккуратно сложенных в сухом тёмном подвальчике, расположенном прямо под снесённой конторкой портье, сверху взрывчатка была накрыта угольным мешком.

– Вот теперь мы можем с кем угодно разговаривать на «ты», – старик потёр руки, понюхал один из брикетов, – теперь мы независимы от любого переворота, своей смертью сами распоряжаться будем.

– Отобьёмся?

– Нет, заминируемся, – Чернов озабоченно огляделся, приподнял мешок за край.

– Чего-нибудь ещё ищете?

– Взрывную машинку. Где-то здесь, чую, должна быть взрывная машинка, – Чернов перебрал руками брикеты – со взрывчаткой он чувствовал себя защищённее, независимее, и это ощущение, вызывавшее у Пухначева головную боль и тоску, у старика, напротив, рождало ощущение какого-то странного счастья. – Неужто меня подводит нюх? – огорчился Чернов.

– Это тащить наверх? – Пухначев с опаскою потыкал пальцем в груду товара, с которым он никогда не имел дела. Даже на военной кафедре университета.

– Зачем?

– Положим под дверью… Заминируем!

– И первая пуля, всаженная в дверь, поднимет нас на воздуся. Нет, молодой человек! – Чернов крякнул, снова огляделся. – Где же взрывная машинка? Если её не найдем, для нас всё это, – он потыкал ногой в угольный мешок, – обычная куча хозяйственного мыла, не больше.

– А пулей? – спросил Пухначев. – Если пулей?

– Ну да, пулей! Бегом с третьего этажа на первый, да потом в подвал. Добежать, сударь, не успеете, – Чернов красноречиво развёл руки в стороны, взгляд его был осуждающим: ни черта, мол, вы, товарищ офицер запаса, не смыслите в военном деле, звание ваше – пустое, липовое.

Взрывную машинку они нашли в ящике около конторки – в подоконник около батареи была встроена маленькая кладовка, в которой держали продукты, машинка туда и была засунута.

Стрельба на улице усилилась, Чернов на неё не обращал никакого внимания, он словно бы попал в свою, родную стихию – оживился, сбросил с себя лет двадцать – у него даже помолодело, стало светлым и добрым худое колючее лицо, движения сделались точными, жёсткими – ничего лишнего; стрельбы старик не боялся: знал, какая пуля – его, а какая пролетит мимо.

– Что стрельба, – сказал он, – много пустых звуков, и всё!

Он оглядел взрывную машинку, крутнул рукоять – здоровенный эбонитовый набалдашник с медной гайкой посредине, удивился:

– Надо же – чешская! – поцокал языком. – Видел тут я английские взрывные машинки, видел французские – очень добротные, в чехлах из настоящей телячьей кожи, видел американские со спиленной маркировкой, а вот чешские не попадались. Надо же! – Чернов снова поцокал языком.

– Ничего хоть машинка-то? Не то ведь чехи, как и наши, давно разучились работать.

– Социализм! – крякнул Чернов. – Машинка средняя, но искру даст. А больше нам и не надо.

Он нырнул в подвальчик, покопался там, группируя брикеты, сдвинул их в угол, чтобы они легли под самый вход, под порог, подсоединил один из брикетов к проводу, вытащил конец провода наружу, протянул его под тяжёлой неуклюжей батареей, замаскировал.

– Вот что значит – частная собственность – гостиница принадлежала капиталисту, – пробурчал Чернов, – у госотелей батарей нет, полгорода вообще не знает, что такое радиаторы водяного отопления, а здесь есть, – он проворно потянул провод наверх, по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, – у всех нет, а здесь есть. Ложись! – неожиданно выкрикнул старик.

Обхватив голову руками, Пухначев проворно нырнул вниз, распластался на полу, сморщился обиженно: от пола пахло мышами, кошками и грязью. На улице гулко разорвалась граната, подняла клуб земли, осколки с визгом впились в стенку гостинички, в окна влетели комья глины. Пухначев невольно ойкнул.

– Что, ранило? – встревожился Чернов.

– Нет.

– Скорее на третий этаж, тут нас землёю заплюет.

– Что это было? Снаряд?

– Из гранатомёта саданули. Думаю – случайно, – Чернов застрял на лесенке, – согнувшись в три погибели, словно ему предстояло забираться в трубу, распутывал провод – руки, локти вскидывались так проворно, что у Пухначева зарябило в глазах.

– Откуда знаете, что случайно?

– По выстрелу.

Пухначев сжался – ему показалось, что на улицу, в дымящуюся свежую воронку снова легла граната, внутри у него всё неприятно сжалось и мигом остекленело – холодный комок этот помешал сжаться ещё больше, но граната не взорвалась: гулкий, какой-то утробный, словно из пещеры, где есть сильное эхо, выстрел, зафиксированный Пухначевым, оказался пустым. Чернов продолжал проворно распутывать провод, на побледневшем напряженном лице его проступила кровянисто-красная сетка морщин – кожа сделалась изрубцованной, словно плетью, движения его замедлились, и Чернов, скрипя ступенями, поспешно двинулся с проводом вверх. Пухначев – за ним.