Вечером мы вылетели на четырехмоторном турбовинтовом самолете ТУ-114, самой мощной машине Аэрофлота. Одна стюардесса, очевидно сотрудница КГБ, наилучшим образом заботилась о нас. Большинство пассажиров первого салона составляли советские моряки и специалисты, летевшие с женами, а некоторые и с детьми. Единственными иностранцами, кроме нас, были сидевшие непосредственно перед нами два китайца, по всей видимости, дипкурьеры. Один из них прикрепил цепью к запястью сумку, и оба, как Аргусы, не сводили глаз с остального багажа, сложенного рядом. Задняя часть самолета была совершенно пуста, сиденья сняты для экономии веса, чтобы хватило горючего до Гаваны.

Когда перед нами предстало зрелище перехода ночи в день, показалось канадское побережье. Прошли еще часы. По моим подсчетам, мы уже должны были быть недалеко от Кубы, когда самолет начал терять высоту. Я как раз брился, когда заметил, что солнце находится не с той стороны. Машина, содрогавшаяся от турбулентных вихрей, уходила все ниже и ниже. Вдруг в иллюминаторе возник силуэт Манхэттена. Мы круто шли на снижение. Отчетливо была видна пена высоких волн. Вот-вот мы должны были рухнуть в море, но пилот совершил мастерскую посадку на проходившую в непосредственной близости от воды посадочную полосу аэропорта им. Джона Кеннеди.

Что же случилось? На лицах всех пассажиров был написан этот вопрос. Кончилось горючее? Дефект в самолете? Или вдруг часть экипажа решила искать спасение на Западе? Буксир оттащил самолет в отдаленное место на аэродроме. Как только замолкли моторы, на большой скорости с красными маячками и воющими сиренами появились полицейские машины и взяли нас в кольцо. Дальше ничего не происходило.

Проходили часы неопределенного ожидания. У нас были дипломатические паспорта, но пользы от них было мало, так как ГДР не была признана США. Я предусмотрительно засунул узкую сумку с документами, которые могли бы выдать, кто мы на самом деле, под матрац детской коляски, которая стояла в проходе около нас.

Между тем появилась целая когорта журналистов, некоторые из них даже, как в фильмах, прикрепили на шляпы свои журналистские удостоверения. Яростно жестикулируя, они добивались от полицейских, чтобы те их пропустили.

Как я узнал позднее, со времени кубинского кризиса 1962 года ни одно советское судно или самолет не приплывали и не прилетали в Америку, поэтому наш ТУ произвел небольшую сенсацию. Видимо, журналисты хотели увидеть в нас тех, кто “выбрал свободу”.

С появлением прессы к нам вернулось чувство юмора — безотказный спутник в подобных ситуациях. Мы представляли себе физиономию Мильке и его реакцию, когда он узнает, что шеф его секретной службы вместе с носителями тайны приземлились на территории “заклятого врага”. Наверняка он схватит трубку одного из своих бесчисленных телефонов спецсвязи и позвонит в Москву, чтобы своими вопросами и предложениями потрепать нервы партнерам в КГБ.

За ангарами я видел автостраду, ведущую к аэродрому, со все более нараставшим потоком машин. На мгновение я предался мечтательным размышлениям: что было бы, если бы я прилетел как самый обычный пассажир? Что бы я стал делать? Мог бы я разыскать друга своей юности Джорджа Фишера или Леонарда Минса, друга родителей московского предвоенного времени? Через Минса мой отец поддерживал с нами связь, когда был интернирован в Ле Верне во Франции. Мой сводный брат Лукас тоже должен был жить где-то поблизости от Нью-Йорка.

Но реальность вскоре отодвинула эти мысли. Я вспомнил некоторые разведывательные операции, которые могли бы быть мне поставлены в вину, если бы удалось меня здесь идентифицировать. В то время мы были заняты подготовкой агентов для засылки в США с фальшивыми документами. Но мы еще не внедрили ни одного, потому что несколько лет назад сотрудница нашего центра, располагавшая сведениями об американских объектах, сбежала. Мой сосед по креслу прервал эти размышления. Он толкнул меня в бок локтем и указал на ряд перед нами. Китайцы раскрыли свою курьерскую сумку и старались ее содержимое — вероятно, важные документы — по возможности незаметно съесть. Жевать и проглатывать было для них единственным оружием в борьбе против угрозы, исходившей от классового врага. Может быть, в качестве жеста пролетарского интернационализма мы должны были прийти им на помощь? Но мы предпочли выждать.

Между тем в самолете становилось очень неуютно. Отопление было выключено. Для проветривания пилот включил вентиляцию зимним воздухом. Градусник показывал минус 15, и пассажиры в тропических одеждах дрожали, как осиновые листья. Прошло уже несколько часов, когда появился советский консул с дорожной сумкой с бутербродами и термосами. Кроме успокаивающих слов он мог лишь сообщить, что Москва ведет переговоры с Вашингтоном. Он сказал, что из-за чрезвычайно сильного встречного ветра кончилось горючее и что он старается добиться специального разрешения на заправку нашего самолета. Со времени кубинского кризиса американцы отдали распоряжение, согласно которому ни один самолет СССР и его союзников, направляющийся на Кубу, не имеет права посадки и заправки на территории США. Дыхание холодной войны было значительно холоднее, чем зимний воздух Нью-Йорка.

Прошло 18 часов со времени нашего вылета, когда стюардесса шепотом сообщила мне, что Вашингтон дал согласие на продолжение полета, впрочем, с условием, что на борт явятся в качестве лоцманов два офицера военно-воздушных сил США. К сожалению, я не мог передать эту утешительную информацию обоим китайцам. Возможности их желудков были между тем исчерпаны. Попеременно они бегали в туалет, чтобы там уже другим способом избавиться от почты. Когда на мгновение дверь туалета приоткрылась, я смог увидеть одного из них у умывальника. Похоже, текст был написан на белом шелке, и он пытался уничтожить его при помощи мыла. Возможно, этот текст предназначался для партизанских групп Латинской Америки, которые ориентировались на великого председателя Мао. На сей раз они должны были получить эти инструкции устно.

Ранним вечером наш ТУ стартовал. Это было мое первое посещение Американского континента. Увидел я немного: часть Нью-Йорка с воздуха и автостраду около аэродрома.

Было уже темно, когда мы приземлились на аэродроме им. Хосе Марти в Гаване. Опять мы должны были оставаться на своих местах. Кубинцам не было сообщено о двух американских офицерах, и поэтому вопрос сейчас заключался в том, могут ли экипаж и пассажиры покинуть самолет или они должны лететь обратно в Москву. Тем временем моих спутников и меня пригласили на специально подготовленную встречу, где нас гостеприимно и велеречиво приветствовали с цветами. Другие были обречены ждать, в том числе и два мученика во имя дела красного Китая.

Когда мы стремительно ехали по вечерней Гаване, центр и квартал вилл блистал, как современная столица. Мы были поселены на одной вилле, которая до революции, по-видимому, принадлежала какому-то миллионеру. Там обслуживающие нас лица ознакомили с программой на ближайшие дни. Наш постоянный сопровождающий и переводчик, которого мы сразу заметили благодаря его строгому костюму, белой рубашке и галстуку, представился как Умберто и сказал, что по распоряжению министра всегда готов исполнить любое наше пожелание. Он представил нам водителя Энрико, заявив, что тот является лучшим pistolero всей Кубы. О нашей безопасности мы, разумеется, можем не беспокоиться, сказал он вполне серьезно, о ней заботятся непрестанно и надежно. И хотя мы едва не падали от усталости, все же прогулялись по саду. Дурманящий аромат, пышная растительность, тишина, прерываемая лишь стрекотом цикад, заставили нас забыть и о берлинской зиме, и о трескучем московском морозе.

Мы приехали сюда не как туристы, но не могли не поддаться волшебству природы на этом прекрасном острове: меняющейся окраске неба — от нежной желтизны и розового оттенка утром к лучистой голубизне днем вплоть до бархатной черноты ночью, невообразимых цветовых оттенков моря, в волны которого мы ныряли при первой возможности, к удивлению кубинцев, для которых температура воды в 27 градусов была слишком низкой.