А это означало, что мне надо пошевеливаться.

Я прошла в кухню. Поставила кастрюлю с водой на плиту и включила конфорку под ней на полную мощность. Потом вернулась в гостиную, к столу Тома. На нем лежала куча неразобранной почты, как я и надеялась. Я принялась перебирать письма, пока не нашла то, которое мне было нужно. Мои руки выполняли свою работу самостоятельно, словно я уже тысячу раз проделывала что-то подобное, как будто меня учили этому специально и я уже успела просмотреть демонстрационный ролик на эту тему. Держа в руках почту, я вернулась в кухню и уставилась на кастрюлю. Ничего. Ничего не происходило еще достаточно долго. Целую вечность, как мне показалось. Потом на серебристом дне показалось несколько пузырьков. Они медленно, медленно набухали, становясь больше. Наконец вода в кастрюле закипела.

Я наклонилась и выдвинула ящик, которым редко пользовалась и в котором хранились кухонные принадлежности. Принялась искать щипцы. Раздался громкий лязг, но щипцов не было. Единственная вещь, которая хотя бы отдаленно на них походила, это пара деревянных ложек для салата, но зажим был недостаточно сильным, и конверт все время выскальзывал на полочку рядом с плитой. Может быть, это был знак свыше. Может быть, мне следовало остановиться, снять кастрюлю с плиты, положить почту обратно на стол Тома? Это в моем характере — ступив на дорогу, пройти по ней до конца. Я взглянула на часы на микроволновой печи, и тут заметила варежки для микроволновки. Они-то мне и были нужны.

Одной рукой я держала конверт над кастрюлей, а другой попробовала снять печать. Понадобилось какое-то время, прежде чем клей подался. Следовало бы нашей почтовой системе подумать о большей безопасности переписки! На мгновение у меня возникло невыразимое, особое чувство. Оно появляется, когда вы идете по жизни, зная нечто — например, что с помощью орехового масла можно удалить из волос жевательную резинку, или что моча облегчает боль при ожоге от медузы. Это некие отрывочные знания, которые хранятся у вас на задворках памяти, но использовать которые шанс так и не представился. И вдруг вы наконец находите им применение. Единственное, чего вам хочется, — это рассказывать всем и каждому, как хорошо у вас получилось.

Я вскрыла конверт и развернула счет Тома за телефонные переговоры. В нем был зафиксирован каждый номер, а также продолжительность разговора и время звонка. Я тщательно сравнила список вызовов с номером на обратной стороне чека. Этого номера там не было.

Я не сводила глаз со списка номеров, пытаясь разглядеть систему, хоть какой-то намек, вообще что угодно. Мое внимание привлек незнакомый код города. Что это? Я провела пальцем вниз по списку вызовов. Один, два, три, четыре… семь. Сердце у меня учащенно забилось. Семь звонков по этому таинственному номеру. Всегда в начале вечера. Разговаривали всегда около двадцати минут. Вероятно, эти звонки были сделаны, когда Том возвращался домой из офиса.

Я сняла телефонную трубку и набрала номер. Прозвучал гудок. Затем еще один. Я начала нервничать. Три гудка. Потом послышался женский голос:

— Алло?

— Да, — сказала я. Я не успела придумать, что еще сказать. — Алло.

— Алисон? — спросил голос.

Дерьмо.

— С кем я разговариваю? — поинтересовалась я.

— Это Трейси, Алисон. Сестра Тома.

— Трейси. Правильно. Привет, — сказала я. — Том… э-э… Том у тебя?

— Нет. А он должен быть здесь?

— Мне почему-то показалось, что должен.

— Я даже не знала, что он собирается в Бостон, — ответила Трейси.

— Ну да. Должно быть, я что-то напутала.

— Скажи ему, пусть перезвонит, если он приехал сюда, — попросила она.

— Конечно.

— С тобой все в порядке, Алисон?

— Да, все отлично, — ответила я.

— Это хорошо, — сказала она. — Тогда до свидания.

— До свидания.

Разговор закончился. Сердце колотилось в груди, как сумасшедшее, и я принялась мерить шагами кухню. Вода на плите еще кипела. Над ней клубился пар, искушая меня. Я пожирала глазами счет Тома за пользование авиапочтой «Америкэн Экспресс». Потрогала пальцем печать на конверте. Может, мне все-таки взглянуть туда одним глазком?

Остановись, Алисон, сказала я себе. Так не пойдет. Какие могут быть отношения без доверия? Ты должна простить его. Ты должна верить ему и доверять ему, иначе ты сойдешь с ума.

Я села за кухонный столик и обхватила голову руками. Это полный абсурд, промелькнуло у меня в голове. Это совершенно неразумно. А потом вдруг пришла очевидная мысль: все дело как раз в том, что это было вполне разумно. Абсолютно и совершенно естественно. До конца своей жизни, стоит мне еще увидеть телефонный номер, записанный на полях ежедневника, скажем, или на обороте визитной карточки, я буду чувствовать себя обязанной провести расследование. Или спросить, по меньшей мере. Задать кажущийся невинным вопрос. Я услышу женское имя и начну размышлять. Голова моя распухла от открывающихся возможностей.

А что мне делать, если это случится снова? Как поступить, какие сделать шаги? Внезапно я поняла, что получала какое-то извращенное удовольствие от того, что у Тома с Кейт было общее прошлое. Мне было приятно сознавать, что она действительно являлась его особенной навязчивой идеей. Определенный тип мужчин страдает определенными же навязчивыми идеями, и иногда лучше просто позволить им изжить себя. Раньше мне трудно было даже представить, что я являюсь сторонницей этой теории, но оказывается, в глубине души я действительно так считала. Я знала, что в конце концов они не смогут остаться вместе. Даже Том знал это. Это он сказал мне открытым текстом. Она не принадлежит к тем женщинам, на которых я мог бы жениться, вот как он сказал. Итак? Я хочу сказать, есть только одна Кейт Пирс, правильно? И как только она сойдет со сцены… правильно?

Я открыла шкафчик под микроволновой печью и вытащила оттуда белые страницы. Я нашла номер, который искала, и набрала его.

— Это Дженис Финкль? — спросила я.

— Да.

— Та самая Дженис Финкль, которая работала в Семейной службе?

— Да. Кто это говорит? Представьтесь, пожалуйста.

— Я была одной из ваших пациенток. Клиентов. Вы были моим лечащим врачом. Меня зовут Алисон Хопкинс.

— Алисон. Ну конечно, — сказала Дженис. — Как у вас дела?

— Все хорошо. Хотя, наверное, не очень, я полагаю. Вот поэтому и звоню.

— Что я могу для вас сделать?

— Я вдруг подумала, что, быть может, вы узнали обо мне что-то такое, что мне следует знать. Ну, вы понимаете, какой-нибудь секрет, тайну…

— Секрет, — повторила она невыразительным голосом, как говорят все врачи.

— Я вот что хочу сказать. Мне известно, что вам не полагается рассказывать о том, как меня нужно лечить, но я подумала, быть может, вы составили обо мне некую теорию, которую предпочли оставить при себе и к которой, по вашим расчетам, я должна была бы прийти самостоятельно. Теперь, когда мы с вами больше не работаем, мне пришло в голову, что сейчас вы могли бы поступиться правилами.

— Почему бы вам не рассказать мне о том, что привело вас сейчас в такое странное состояние, — сказала Дженис.

Я так и поступила. Я поведала ей всю историю. Я рассказала ей о романе Тома и Кейт, о том, что случилось на вечеринке, и как Том вернулся с горчицей две недели спустя. Я рассказала ей о том, что нашла номер телефона на клочке бумаги, что вскрыла конверт с телефонными счетами и что там оказался совершенно другой номер, о том, что я позвонила по нему, а теперь думаю, что мне надо было позвонить по первому номеру, что мне надо было позвонить по нему с самого начала. Я все говорила и говорила, и так завела себя, что закончив, буквально рыдала в телефонную трубку, ожидая слов сочувствия, понимания или сострадания. Знаете, что ответила мне Дженис Финкль? Она сказала:

— Ну и как вам это чувство? Вам понравилось, что вы не властны над происходящим?

Помню, я подумала тогда: «Чтоб ты сдохла!» Будь оно все проклято, ведь не я же обманывала. Это не я вышла купить горчицы и не вернулась. Не я лгала, не я нарушала свои обещания, не я делала втихомолку то, чего не следует делать, я не хитрила и не мошенничала. Я ничего не разрушила — я не сделала ничего. Только покрасила кухню в великолепный желтый цвет и покупала корзины для носков своего мужчины. Если бы я контролировала происходящее, ничего этого не случилось бы!