– Международное, – сказала бабушка, безразличная к моему смятению. – Великие державы.

Тут Комиссаров вмешался.

– Зачем же? – возразил он мягко. – Я делаю докла­ды на внешнеполитические темы чуть ли не каждую неде­лю. Михаил тоже, видимо, по этим вопросам частенько вы­ступает. Можем с ним на отдыхе и другую какую-нибудь тему затронуть, а?.. Ты кем хочешь быть – военным?

– Летчиком. На пассажирском, – ответил я благо­дарно, радуясь, что могу не произносить малопонятных мне самому фраз о тред-юнионах и Лиге Наций. – И обя­зательно на скоростном.

– Правильно, – сказал Комиссаров. – Это неплохо. А пока на «газике», что ли, поездим?.. Он тоже скоростной!

И мы поехали кататься на «газике».

Комиссаров вел машину, я сидел с ним рядом на пе­реднем сиденье, нажимая, когда требовалось, грушу гуд­ка, а мама расположилась сзади просто пассажиром. Сначала Александр прокатил нас по улицам и площадям, которые должна была через несколько лет соединить пер­вая линия метрополитена. Затем мы выехали на Ленин­градское шоссе, и здесь Александр развил большую ско­рость.

– Давай! – то и дело говорил он мне.

Я немедля нажимал на грушу, раздавался превосход­ный гудок, пронзительный и чуточку тревожный, и мы оставляли далеко позади приостановившихся пешеходов. Мчалась машина, ревел гудок, бил в уши ветер... Это были замечательные минуты.

– Не гони так, Александр, – сказала мама. – Его про­дует. У него слабые уши. И если...

– Мама! – прервал я укоризненно.

– Не нужна эта гонка, – настаивала мама.

– Нужна! – взбунтовался я.

Александр молча поднял доверху боковое стекло, но скорости не сбавил. И посейчас помню, как я был ему за это благодарен.

– Показать тебе Москву? – спросил он неожиданно.

Что означал этот вопрос? Ведь мы как раз по Москве и ехали... Я недоуменно, чуть недоверчиво взглянул на Александра. Он улыбался, и даже хитро, но – я чувство­вал – не таил подвоха.

– Показать,– сказал я.

Комиссаров повернул машину.

– Куда мы? – спросила мама.

– Ясно, куда, – ответил он, – на Воробьевы горы. Откуда же еще покажешь Москву?

Мы ехали долго. Должно быть, дольше чем полчаса. Я все ждал, что вот-вот начнется крутой подъем на гору, но подъем не начинался. Неожиданно Комиссаров при­тормозил, вышел из машины и со словами: «Вылезайте, приехали!» – распахнул поочередно заднюю и переднюю дверцы с правой стороны.

– А дальше не поедем? – спросил я, вылезая.

– Дальше? Дальше некуда.

Втроем мы стояли возле машины на темной дороге, и я вопросительно смотрел на Александра.

– Ты не в ту сторону смотришь, – сказал он, повора­чивая меня за плечи.

Моим глазам открылось огромное пространство. Си­неватый, без границ, простор пустел перед ними. (Стояли сумерки.) Впервые моему взгляду не во что было упереть­ся, и я ощутил на мгновение бескрайность мира... У меня слегка закружилась голова, на миг забылось, что под но­гами-то опора, твердая земля... Несколько секунд затем я смотрел на свои валенки, припорошенные очень чистым снегом. А потом, по направлению пальца Комиссарова, глянул вниз.

Великое множество домов, повыше и пониже, казав­шихся отсюда совсем крошечными, сливались воедино в неразбериху города. Она тонула в густеющих сумерках. Виднелись редкие неподвижные огоньки и миниатюрные золоченые купола далеких церквей. Остальное было не­различимо. И вдруг внизу зажглись тысячи огней. Они зажглись разом, как звезды на небосводе планетария. Смутные очертания города исчезли. Остались только ты­сячи, а может быть и миллионы огней. Это был час, когда на улицах и площадях включают свет.

Комиссаров стоял над этой огромной электрифициро­ванной, но немой для меня картой и, указывая пальцем на цепочки огней, точно на созвездия в небе, говорил о том, где будут проложены новые магистрали, где будут построе­ны новые районы, какие улицы станут вдвое шире, а ка­кие просто сотрут с лица города...

Александр увлекся. Несколько раз, прерывая себя, он спрашивал:

– Что, неплохо?!

– Это вы сами придумали? – спросил я.

– Не сам. И не я, – ответил он. – Мои товарищи. – И добавил с улыбкой: – А мне это нравится. Тебе тоже?

Я понял не все, что объяснял Александр (потом я узнал, что в тот вечер он рассказывал нам с мамой о проекте плана реконструкции Москвы, который был еще мало кому известен), но мне нравилось, что мы стоим над огромным вечерним городом, под редкими звездами высокого неба и говорим о том, какой станет Москва лет через пятна­дцать... А потом мы сядем на замечательную машину «ГАЗ» – и помчимся обратно. Да, мы опять будем мчать­ся, и пусть мама даже не просит сбавить скорость!

Действительно, обратно мы снова ехали «с ветерком», так что в центре милиционер свистком остановил машину и спросил у Александра документы.

Момент был волнующий. Никогда я не видел милицио­неров, которыми постоянно устрашала няня, на таком близком расстоянии... А Комиссаров нимало не обеспо­коился, увидев возле себя руку с жезлом, движению ко­торого подчинялись целые потоки автомобилей. Спокой­ным и даже чуть вяловатым жестом он протянул в окош­ко удостоверение. Через несколько секунд милиционер, нагнувшись, заслонил окошко красным от ветра лицом, как бы вправленным в заснеженную островерхую избушку капюшона.

– Пожалуйста, товарищ Комиссаров, – проговорил он уважительно, возвращая удостоверение.

– По-видимому, я ехал чересчур быстро, – сказал Александр, хотя милиционер ни в чем его не упрекал. – Больше не буду, товарищ, – пообещал он, улыбнувшись.

Милиционер, тоже улыбаясь, четко откозырял. И по тому, как они между собой говорили, я мгновенно опре­делил: Комиссаров был гораздо, неизмеримо главнее ми­лиционера. Он еще более вырос в моих глазах.

К нашему возвращению бабушка приготовила чай. Я пил его из блюдца, в котором отражались лампа с чуть колеблющимся абажуром и мое склоненное лицо с крошеч­ными блестками в глазах.

Я смотрел себе в глаза и подводил итоги.

Мне понравился Александр. Очень. И это пугало ме­ня: он затмевал папу. Затмевал, как я тому ни противил­ся. Еще и еще раз сравнивал я папу с Александром, де­лая для отца натяжки и поблажки, но ничто не помога­ло. Папа блекнул. Ни при каком сравнении с ним раньше этого не случалось.

Папа был намного ниже Александра ростом.

Папа никогда не охотился на диких зверей.

У папы не было ружья.

Он не умел управлять автомобилем.

Ему не улыбались почтительно и виновато милицио­неры. Они однажды оштрафовали его (на балконе суши­лась после стирки его рубаха).

Конечно, я продолжал любить папу, но как ему недоставало теперь достоинств Александра!.. Как жаль, что не он был со мною сегодня на Воробьевых горах!..

Александр тоже о чем-то задумался. Он прихлебывал дымящийся чай, не выпуская нестерпимо горячего, каза­лось, стакана из большой руки. Потом, все еще думая, поднял глаза на маму. И, точно спохватившись, повер­нул голову в мою сторону.

– Ну, кем ты хочешь быть – военным? – рассеянно спросил Комиссаров.

По-видимому, мысли его были далеко и он не помнил, что недавно уже задавал мне этот вопрос. Ответить ему во второй раз то же самое у меня не поворачивался язык, – к чему, раз он, оказывается, спрашивал просто так?! Про­молчать было бы невежливо. Я промямлил себе под нос:

– Н-не знаю...

Комиссаров сказал тепло:

– Много раз успеешь решить.

Но я не простил его.

Мне захотелось немедля найти в нем какой-нибудь изъян. Мне было просто необходимо сейчас, любой ценой, утвердить превосходство папы. И тут я вспомнил и обра­довался: лысина! Ведь Александр же лысый! А у папы светлые вьющиеся волосы. А у папы мягкие волосы, го­ворящие, по утверждению няни, о добром характере! Ста­ло легче...

Поздним вечером мама провожала меня домой.

Мы шли молча. Я старался думать о Комиссарове снисходительно, чуть покровительственно: «Бедняжка, никогда уж волосы не отрастут. Нет никакого средства... А холодно небось зимою без волос? Ах, бедный, бедный...»