Он торопливо стер их, встал, поцеловал ее руку и смущенно засмеялся, прощаясь с ней и желая ей всего хорошего.

Спускаясь с лестницы, он почти столкнулся с человеком, который поднимался к ней. Это был плотный, плечистый мужчина, с резкими чертами лица, лет под сорок, в одежде священника. Оба поспешили посторониться, извиняясь и пропуская один другого, и тут оба узнали друг друга. Джойс смутился, потупился. Каноник Чайзли повернулся на каблуках и продолжал подниматься.

Настроение Джойса было испорчено. Пренебрежительное отношение кузена вернуло привычное чувство униженности, которое Ивонна своими чарами сумела рассеять. Снова он почувствовал себя отщепенцем, позором общества, человеком, которого все порядочные люди должны презирать. Никто, кроме Ивонны, не способен был бы отнестись к нему дружески, забыв, что он такое. Да и сама Ивонна — не обусловливается ли ее дружба только ее детской неспособностью постичь всю глубину его позора? Он отдал бы все на свете за то, чтобы не встретиться в этот день с каноником.

Три недели спустя Ивонна переселилась в Брайтон для перемены воздуха и отдыха, в сопровождении Джеральдины Вайкери, своей ближайшей приятельницы и поверенной, нередко журившей ее. Они взяли квартиру в Лансдоун-Плэс, из двух спален и одной общей гостиной, где и обсуждались обыкновенно планы на будущее и маленькие проступки Ивонны. Не то, чтобы разговоры эти не велись и вне дома, во время прогулок, но в четырех стенах, когда ничто не отвлекало внимание Ивонны, они велись гораздо успешнее. Мисс Вайкери искренно и бескорыстно принимала к сердцу интересы своей приятельницы, и сама Ивонна любила ее наставления гораздо больше церковных проповедей. После разговоров с Диной она, сама не зная почему, чувствовала себя гораздо умнее и лучше. В промежутках они лентяйничали, бродили по пляжу, критикуя наряды проходивших мимо дам, и ели мороженное в несчетном количестве — что, как всем известно, составляет одно из главных развлечений в Брайтоне.

Выбрав тенистое местечко, они уселись на скале, нависшей над рельсами электрической железной дороги с крохотными, словно игрушечными вагончиками. Ветер с моря рябил голубую поверхность канала, играл черными густыми волосами Ивонны, откидывая их назад со лба. Неожиданно она схватил за руку приятельницу:

— О, Дина, не правда ли как здесь хорошо?

— Чудесно! — с улыбкой подтвердила Джеральдина. Она была высокая, просто одетая, года на четыре старше Ивонны, с приятным открытым лицом и решительными глазами. На ней была простенькая матросская шапочка, блузка и довольно неуклюже сшитая серая юбка, стянутая кожаным поясом, — полный контраст с Ивонной, одетой безукоризненно, начиная от шляпки и до кончиков маленьких башмачков.

Мисс Вайкери на вид казалась типичной школьной учительницей, которой она, по всей вероятности, и сделалась бы, если бы обладание великолепным голосом случайно не заставило ее избрать другую карьеру.

— Я хочу сказать, как хорошо быть здесь только вдвоем с вами, Дина, — пояснила Ивонна, — вдали от людей.

— Да, люди препротивные создания, — согласилась Джеральдина. — Я только удивляюсь, что у вас так много друзей и знакомых.

— Что же мне делать, когда они сами приходят ко мне? Если б еще это все были женщины, было бы гораздо приятнее.

Джеральдина рассмеялась.

— Ах вы, глупышка! Ведь женщины не влюблялись бы в вас так, как влюбляются мужчины.

— Да ведь я вовсе не хочу, чтоб они в меня влюблялись, — вскричала Ивонна. — Это так глупо! Я же сама не влюблялась в них.

— Тогда зачем же вы поощряете их? Я все время ссорюсь с вами из-за этого.

— Я просто добра к ним, как и всякая другая была бы на моем месте.

— Вздор, душа моя. Надо уметь осадить человека, поставить его на свое место.

— А где его место? Разве я знаю. Потому я и предпочитала бы, чтоб это были женщины. Я так люблю быть здесь с вами, Дина. Мне хотелось бы, чтоб у меня было много-много приятельниц, с которыми я могла бы болтать, когда вас нет, или вам некогда. Но из женщин вы — единственный мой настоящий друг.

— Птиченька вы моя милая! — воскликнула Джеральдина в внезапном порыве. — Не понимаю, почему женщины не любят вас. И отлично понимаю, почему в вас влюбляются все мужчины. Даже каноник.

— Ну, что вы такое говорите! — поспешно вскричала Ивонна и даже вспыхнула вся.

— Говорю потому, что Бог дал мне ум и глаза; что вижу, то и говорю. На вашем месте я прогнала бы его.

— Что вы, такого человека! Это так мило с его стороны, что он приходит ко мне.

— И что из всех концертных певиц в Лондоне он именно вас приглашает на свои музыкальные вечера?

— Но ведь мы же с ним старые друзья, Дина. И, конечно, это услуга…

— Которую он делает вам для того, чтобы заслужить вашу признательность. Ах, вы, простушка! Да я бы на вашем месте и Ванделера не поощряла, и этого вашего нового протеже, кузена каноника, о котором не принято говорить.

— А знаете, мне одно время казалось, что у вас с Ваном что-то налаживается, — с наивной непоследовательностью заметила Ивонна.

— Чепуха! — отрезала мисс Вайкери. И после минутного молчания быстро поднялась с места. — Послушайте, здесь страшный ветер. Вы простудитесь. Я уверена, что у вас под платьем почти что ничего нет…

Охранять Ивонну от сквозняков и прочих возможностей простудиться была одной из обязанностей, добровольно взятых на себя мисс Вайкери. И, так как сама Ивонна не заботилась о себе и постоянно рисковала, когда они были вдвоем, мисс Вайкери как бы старалась вознаградить ее, неусыпно следя за нею — женщины удивительно умеют брать на себя всякие лишние заботы.

Несмотря на все эти материнские заботы и предосторожности, случилось так, что два-три дня спустя Ивонна все-таки слегла в постель, и простуда бросилась на горло. Ничего серьезного не было, но все же она огорчилась.

Она знала, что ей нужно беречь свое горло и больше всего на свете боялась потерять голос.

— Ну, что говорит доктор? — жалобно допытывалась она у Джеральдины, только что проводившей врача. — Не говорил он, что это отразится на голосе? Ну, скажите же, Дина!

— Молчите! Если вы будете разговаривать, тогда отразится, — строго крикнула Дина.

Но тотчас же из строгой гувернантки превратилась в утешительницу и, присев на кровать, до тех пор утешала и ласкала больную, пока та не успокоилась.

— Значит, мне нельзя будет выступать? Придется послать отказ? — грустно говорила Ивонна. — Конечно, на следующей неделе нельзя будет, но стоит ли этим так огорчаться? Не волнуйтесь, деточка.

— А концерт в Фульминстере, который устраивает каноник? Я должна участвовать в нем. К тому времени мне необходимо поправиться.

— Ну, разумеется, вы будете участвовать. Ведь это еще через три недели. Да что он вам дался, этот каноник? Ну его совсем.

— Почему вы так не любите каноника Чайзли?

— Мне не нравится, что он все время увивается за вами.

Ивонна расхохоталась.

— Да вы, кажется, ревнуете, Дина?

— Мисс Вайкери помешала ответить хозяйка, которая принесла ужин больной. Заботливая Дина принялась накрывать на стол, снимая с подноса тарелки и блюда. Но выражение ее лица ясно говорило о том, что она предвидит в будущем много хлопот.

V

МУЗА КОМЕДИИ

Общая уборная, отведенная для мужского хора, была переполнена полуодетыми людьми с расписанными лицами и наклеенными усами. Низкий потемневший потолок отбрасывал вниз весь жар от газовых рожков над туалетными столами; воздух был душный, тяжелый, пропитанный запахом табаку и дешевого мыла. Всюду царил хаос из брошенного как попало платья, баночек с гримом и пудрой, раскрытых саквояжей, бутылок с пивом и наполовину опустошенных стаканов. До поднятия занавеса оставалось всего пять минут, и запоздавшие торопились, совались под ноги друг другу и грубо ругались.

Джойс был уже одет. На нем была надета китайская плоская шляпа, зеленый халат, коса и длинные, опущенные книзу усы, как и у всех хористов. Делать ему было больше нечего, и, прислонившись к столу, он стоял, сложа руки и рассеянно глядя перед собой в пространство.